Н - 7 (СИ) - Ильин Владимир Алексеевич

— Надо как-то оперативно решать вопросы в этом городке, — перелистнул я газетный лист и вчитался в очередной заголовок.

«Нападение на Бастилию! Убийцы на свободе!».

Нога предсказуемо заныла.

— Да что ты будешь делать, — полез я в карман за обезболивающим, с раздражением закрывая разворот.

Блистер на две трети ощерился пустыми гнездами, а кофе приобрел неприятно кислый привкус.

— Вы представляете, Самойлоф! — Ворвался в вагон мой старый знакомец. — Они требуют, чтобы каждый исповедовался!

— Кто — они? — поднял я удивленный взгляд вместе с иными, присутствующими в ресторане.

— Двое, явились из города на дрезине. — Плюхнулся он вновь напротив. — Один церковник, второй называет себя главой вокзала. Третьим у них начальник поезда.

— И что, без исповеди нам закроют доступ в город? — Посмотрел я в окно.

Любек уже был там, и ничего, кроме пломб на дверях, препятствовать нам не могло. Разве что нежелание идти по грязи с багажом — вокзал в этом плане был куда предпочтительнее.

— Хотят составить списки пассажиров и завещания, — подуспокоился шевалье, но все еще гневно дышал, глядя в сторону головного вагона.

— Разумное требование, — пожал я плечами.

Потом ищи-опознавай тела под завалами, выясняй их последнюю волю…

— Нотариусом у них церковник. — Скривился де Клари. — И да, пардон, не требует… Но ежели без тайны исповеди, то в завещание залезут эти две вокзальные морды. Какова наглость, знать имена тех, ради кого мы каждый день идем на смерть!

Я с пониманием покивал.

— Может, это единственный способ вразумить иных пассажиров, — осторожно предположил я.

— Эти не думают, что могут сдохнуть, — отмахнулся тот пренебрежительно. — Для этих у начальника вокзала при себе завещания в пользу славного города Любек. Только подпиши, и добро пожаловать! — Шевалье нарочно повысил голос, заметив внимание на себе. — Ведь мертвец всегда может его переписать.

Ответом ему был звук разбитого окна — кто-то посчитал, что настало время сойти с поезда. Я с интересом посмотрел в спину мужчине, споро очистившему раму от осколков и перекинувшему через нее скатерть. Момент — и тот деловито удаляется от состава в сторону складов.

— Пожалуй, и мне пора сойти. — прокомментировал де Клари.

— Вы уже нашли себе нанимателя или планируете сыскать его в городе? — Опередил я его движение.

— Я вижу, никак вы желаете мне что-то предложить?

— Найм на десяток дней. — Кивнул я.

— Телохранителем? — Заинтересовался он.

— Сопровождение, решение бытовых вопросов. Поиск транспорта и отеля, трансферт и обеспечение.

— Самойлоф, я — де Клари, — терпеливо, и явно сдерживаясь, принялся он мне втолковывать. — А вам нужен гувернант.

Я молча стянул с указательного пальца кольцо и чуть передвинул его по столешнице в его сторону.

— Телохранитель обязан обеспечивать безопасное передвижение нанимателя, — тут же сменил тон шевалье, не сводя взгляда с кольца. — Персонал должен быть лично подобран и проверен на благонадежность. Отель — иметь отличную репутацию и пути отхода! Еда — свежей и безопасной! Одежда — выстиранной, а значит без отравы на ткани! Служанки — симпатичны и готовые телом защитить…!

— А вот это не надо, — пресек я его, поднося гербовой перстень дужкой к предложенному кольцу. — Договор?

— Договор. — Тут же кивнул он. — Мое слово. Но учтите, я дам вам десять минут против «учителя» и двадцать секунд против «мастера». Это без кольца, — вновь сглотнул он, глядя на ярко-красный рубин. — С кольцом… С кольцом… Можно уже надеть? — Просящим тоном произнес шевалье.

Прикосновение дужки гербового перстня, стандартные и привычные манипуляции, снимающие встроенную защиту: что оторвет палец карманнику или случайному воришке, и убьет одаренного, надевшего кольцо без дозволения.

— Ваш аванс, шевалье. Прошу.

— Рауль. Называйте меня так, я дозволяю. — Тут же примерил он свою плату и прислушался к собственным чувствам. — Пожалуй, ежели нападет «мастер», можете не торопиться и допить свой чай. Или что вы там пьете, в своей империи… — Ворковал он, полностью отрешившись от окружающего мира.

Тем более, что вагон-ресторан уже опустел — кто ушел через окно, кто цивилизованно выломал запломбированные двери.

Я посмотрел на трость и прислушался к ноге — через вату обезболивания перелом все равно противно ныл. Пешая дорога в город отменялась.

— Раз этого не избежать, пойду, ознакомлюсь, — ухватился я за спинку диванчика и помог себе встать.

А там и трость идеально приняла нагрузку тела, помогая поврежденной ноге.

— Я провожу, — вскочив с места, двинулся вперед шевалье.

Очередь, впрочем, все равно пришлось выждать: через два вагона обнаружилось несколько десятков человек, готовых принять чужие правила. Сама представительная комиссия отгородилась дверью тамбура и благоразумно принимала пассажиров только по одному.

Де Клари вызвался держать мне очередь, позволив коротать время на кресле у окна. Очередь, впрочем, то сдвигалась вперед, то отшагивала назад на несколько позиций — среди попутчиков обнаружились отпрыски герцогов и великих графов, и после короткого сравнения родословных, им вынужденно уступали.

Шевалье смотрел на этот процесс с показным равнодушием, но встревать не пытался, хотя явно хотел — телохранитель не должен создавать проблем нанимателю. А люди с титулами — это как раз-таки проблемы, которые еще долго будут помнить мелкую занозу на своем пути. Впрочем, куда было торопиться? Состав все равно никуда не двинется, а мое кресло — ничем не лучше другого.

Тем не менее, статус охранника позволил зайти раньше двух дюжин менее благородных.

Представительная комиссия занимала вагон класса люкс, вольготно расположившись в трех смежных купе. Четверо вооруженных солдат подкрепляли их полномочия — но дабы сгладить углы, кто-то догадался, чтобы они исполняли роль почетного караула и приветствовали всех входящих. Записи, впрочем, тоже делали клерки — но ежели у уважаемого пассажира есть желание потребовать высокое начальство… Желания такого не было. Зато было другое.

— Исповедь.

Две чернильные души переглянулись и повторили предложение просто указать ближайших родственников. А ежели таких нет, то вот — стандартный бланк.

— Я настаиваю.

Мне молча протянули конверт и бланк завещания.

— Заполните и запечатайте. Никто ничего не узнает, пока не наступит скорбный час. Печать будет проставлена сверху.

— Никогда не исповедовался. Очень интересно, — вежливо ответил я им.

И перевел взгляд на мужчину в черной сутане, сидящего в полоборота за их спинами. Тот как раз прилаживал массивного вида печать на один из документов, коими щедро был завален откидной столик у окна, и явно смазал оттиск, расслышав мою формулировку.

Церковник беззвучно прошептал что-то, похожее на короткую молитву, и посмотрел на меня безо всякого энтузиазма, явно ожидая увидеть порцию раздражения, которая обязана была доставаться ему всякий раз как последнему в этой цепочке неожиданных остановок поезда. Но увидел он лишь доброжелательное ожидание.

— Я буду ждать вас в третьем купе, — отложив бумаги, поднялся он с печатью в руках и первым покинул помещение.

— Возьмите записи, будьте любезны, — со вздохом предложили мне только что заполненные документы, вручив заодно и ручку.

— Там нечем писать?

— Боюсь, что нет. Вы первый, кто пожелал исповедоваться отцу Анселю. — равнодушно пожали те плечами, смиряясь с неожиданной заминкой рутинного процесса.

Новое купе встретило полумраком — темно-алые шторы закрывали окна, а чуть ссутулившийся силуэт церковника угадывался на том же месте, у откидного столика.

— Я дворянин. Обязан вас предупредить, — встретил он меня фразой, стоило занять место напротив.

— Это не насмешка. — Уверил я его. — Мне и вправду интересно.

— Вы приведены к причастию? Крещены? — Допытывался он. — Бываете в церкви?

— Нет, но мне интересен механизм. Станет ли мне легче? — Вглядывался я в его тяжелый взгляд.