Евгений Лукин - Каникулы и фотограф

За «Асахи пентакс» оставалось выплатить немногим больше сотни. Стоя над огромной кюветой, Мосин метал в проявитель листы фотобумаги. Руки его в рубиновом свете лабораторного фонаря казались окровавленными.

Тридцать копеек, шестьдесят копеек, девяносто, рубль двадцать…

На семи рублях пятидесяти копейках в дверь позвонили. Мосин не отреагировал. И только когда тяжёлая деревянная крышка опустилась на кювету с фиксажем, скрыв от посторонних глаз левую продукцию, он распрямил натруженный позвоночник и пошёл открывать.

— Мосин, тебе не стыдно? — с порога спросил инженер-конструктор Лихошерст.

Мосин хлопнул себя по лбу, затем, спохватившись, переложил ладонь на сердце.

— Валера! — страстно сказал он. — Честное слово, фотографировал. Но, понимаешь, плёнку перекосило.

— Голову оторву, — ласково пообещал Лихошерст.

Мосин обиделся.

— Правда перекосило… — И, понизив голос, поинтересовался: — Тебе пеньюар нужен?

— Не ношу, — сухо ответил инженер. — И не заговаривай мне зубы. Завтра утром стенгазета должна висеть на стенде!

Мосин открыл «дипломат» и достал оттуда фирменный целлофановый пакет.

— Розовый. Английский, — сообщил он с надеждой. — У твоей жены какой размер?

Лихошерст насмешливо разглядывал неширокую мосинскую грудь, обтянутую бледно-голубой тенниской, на которой жуткая акула старательно разевала пасть, готовясь заглотить безмятежную красавицу в тёмных очках.

— Растленный ты тип, Мосин. Наживаться за счёт редактора стенной газеты — всё равно что грабить вдов и сирот. Если не секрет, откуда у тебя пеньюар?

Мосин смутился и пробормотал что-то о родственнике, приехавшем из Караганды.

— В общем, работай, — не дослушав, сказал Лихошерст. — И чтобы после обеда фотографии были. Не будут — утоплю в проявителе.

Мосин закрыл за ним дверь и с минуту неприязненно смотрел на фирменный пакет. В списке тех, кому он собирался сбыть пеньюар, Лихошерст стоял последним. Надо же — так промахнуться! Интуиция говорила, что с руками оторвут, а вот поди ж ты…

Мосин меланхолично перебросал снимки в промывку и — делать нечего — пошёл выполнять задание. Заперев лабораторию, он прошествовал мимо длинного стенда «Мы будем жить при коммунизме», и через заднюю дверь выбрался из вестибюля во двор НИИ, где, по словам Лихошерста, имел место бардак у дверей склада.

Верно, имел… Мосин отснял пару кадров с близкого расстояния, потом попробовал захватить широкоугольником весь двор. Для этого пришлось отступить к самой стене и даже влезть в заросли обломанной сирени.

Где-то неподалёку задорный молодой голос что-то лихо выкрикивал. Звук, казалось, шёл прямо из середины куста.

Мосин раздвинул ветви и обнаружил в стене дыру. Кричали на той стороне. Он заглянул в пролом и увидел там босого юношу в розовой кружевной рубашонке до пупа и защитного цвета шортах, который, ахая и взвизгивая, рубил кривой старинной саблей головы репейникам. Делал он это самозабвенно, но неуклюже. Метрах в сорока высилась рощица серебристых шестов разной высоты и торчали какие-то многоногие штативы.

Мосин ахнул.

Невероятно, но за стеной, по соседству с НИИ, работала киногруппа! И, судя по оборудованию, иностранная.

Парень с саблей явно не репетировал, а развлекался. Предположение оказалось верным: на рубаку раздражённо заорали. Тот обернулся на крик и с индейским воплем принял оборонительную позицию. Тогда к нему подбежал технический работник в серебристой куртке и саблю отобрал.

Мосин рассмеялся. Легкомысленный статист ему понравился.

К сожалению, досмотреть, чем кончится конфликт, было некогда. Мосин вернулся в лабораторию, проявил плёнку и решил, что пока она сушится, стоит побывать за стеной. Поправил перед зеркалом волосы и, зачем-то прихватив «дипломат», вышел.

Вынув несколько расшатанных кирпичей, он довёл пролом до нужных размеров и пролез на ту сторону.

Киношники работали на обширном пустыре, зелёном и ухоженном, как футбольное поле. Везде было понатыкано разной зарубежной техники, а в центре, как бы для контраста, громоздилась мрачная замшелая изба, возле которой отсвечивала медью огромная старинная пушка художественного литья. Видимо, снимали что-то историческое. Между двумя арбузными горами ядер, нервно оглаживая раскидистые усы, вышагивал длинный иностранный киноактёр.

Мосин не интересовался историей. Но даже ему стало ясно: что-то они здесь напутали.

Во-первых, на иностранце был фрак, на антрацитовых плечах которого горели алые эполеты с золотой бахромой. Под правый эполет был пропущен ремень вполне современной офицерской портупеи, на которой непринуждённо болтался обыкновенный плотницкий топор. Чёрные облегающие брюки были вправлены в яловые сапоги гармошкой. Когда же киноактёр снял кивер и солнце приветливо заиграло на его смуглом бритом черепе, Мосин окончательно разинул рот и начал подбираться поближе. «Комедию снимают», — догадался он.

Его хлопнули по плечу. Мосин вздрогнул и обнаружил, что стоит рядом с давешним статистом в розовой кружевной рубашонке.

— Денис Давыдов! — восхищённо поделился парень, кивнув в сторону актёра. — А?!

Сказано это было без акцента, и Мосин заморгал. Неужели переводчик? Он в смятении покосился на рубашонку и заметил в пальцах у собеседника тонкую длинную сигарету с чёрным фильтром. Это уже был повод для знакомства, и Мосин выхватил зажигалку. Со второго щелчка она высунула неопрятный коптящий язычок. Парень вытаращил глаза.

— О-о, — потрясённо сказал он и робко потянулся к зажигалке, но тут же, отдёрнув руку, по-детски трогательно прикусил кончики пальцев.

Мосин смутился и погасил огонёк. Киношник вёл себя несолидно. Ему, видно, очень хотелось потрогать зажигалку. Может, издевается?

— На, посмотри, — неуверенно предложил Мосин.

Киношник бережно принял вещицу, положил большой палец на никелированную педальку и умоляюще взглянул на владельца.

— Йес… то есть си, — великодушно разрешил тот.

Иностранец нажал и радостно засмеялся.

«Пора знакомиться», — решил Мосин.

— Сергей, — представился он, протягивая руку.

Иностранец расстроился и, чуть не плача, отдал зажигалку.

— Ноу! Ноу!.. — испугался Мосин. — Это я Сергей. — Он стукнул себя в грудь костяшками пальцев. — Сергей.

До иностранца наконец дошло.

— Тоха, — печально назвался он, глядя на зажигалку.

Что он в ней нашёл? Дешёвая, даже не газовая, в магазине таких полно.

— Итыз прэзэнт, — отчаянно скребя в затылке, сказал Мосин. — Ну не фо сэйл, а так…

Когда ему удалось втолковать, что зажигалку он дарит, киношник остолбенел. Потом начал хлопать себя по груди, где у него располагались карманы. Отдариться было нечем, и лицо его выразило отчаяние.

— Да брось, — неискренне сказал Мосин. — Не надо… Давай лучше закурим.

Иностранец не понял. Сергей повторил предложение на международном языке жестов. Иностранец опять не понял. Тогда Сергей просто ткнул пальцем в сигарету. Парень очень удивился и отдал её Мосину.

Тот сразу же уяснил ошибку: это была не сигарета. Цилиндрическая палочка, на две трети — белая, на треть — чёрная. На ощупь вроде бы пластмассовая, а на вес вроде бы металл. Но возвращать её уже было поздно.

— Сэнькью, — поблагодарил Мосин. — Грацио.

Иностранец в восторге пощёлкал зажигалкой и куда-то вприпрыжку побежал. Потом вспомнил про Сергея и приглашающе махнул ему рукой. Несерьёзный какой-то иностранец. Тоха… Видимо, Антонио.

И Мосин последовал за ним, вполне довольный ходом событий. С сигаретообразной палочкой, конечно, вышла накладка, зато удалось завязать знакомство.

В коммерческие контакты с иностранцами Мосину вступать ещё не приходилось. Его сфера — знакомые и знакомые знакомых. Есть бёдра, и есть фирменные джинсы, которые на эти бёдра не лезут. «Хорошо, — соглашается Мосин, — я знаю такие бёдра. Сколько просить?» К примеру, столько-то. «Хорошо», — говорит Мосин и просит на червонец дороже. И все довольны. А вот иностранцы…

Тоха привёл его к туго натянутому тенту, под которым расположились два парня и молодая… актриса, наверное. Для технического работника девушка выглядела слишком эффектно.

— Сергей, — представил его Тоха.

Девушка и один из парней с интересом посмотрели на гостя. Третий из их компании лежал на спине и даже не пошевелился, только приоткрыл один глаз.

— Реликт, — мрачно бросил он и снова зажмурился.

— Сам ты реликт, — ответил ему Тоха на чистейшем русском языке.

Девушка рассмеялась, а Мосин оторопело раскланялся и тоже присел на травку, положив «дипломат» рядом. Какого же тогда чёрта он изъяснялся одними жестами и восклицаниями! Неужели наши? Откуда они такие? И что на них? Парни были одеты почти одинаково: тонкие серебристые куртки и легкомысленно-радужные шорты. На девушке было что-то отдалённо похожее на платье, клубящееся у плеч и струящееся у бёдер.