Терри Пратчетт - Ноги из глины

Однажды, теплой весенней ночью, в дверь постучали — причем с такой силой, что даже петли погнулись.

Открыв дверь, хозяин фабрики выглянул на улицу. Ночь выдалась облачной, и со стороны реки наползал густой туман. Улицы словно бы облачились в плотный белый бархат.

Уже потом хозяин фабрики припомнил, что вроде бы на самой кромке света, падающего из открытой двери, маячили какие-то странные тени. Теней было много, и они как будто собрались здесь посмотреть на происходящее. Яркие парные искорки призрачно мерцали сквозь туман…

Зато насчет фигуры, стоящей прямо перед дверью, у хозяина фабрики никаких сомнений не возникло. Здоровый глиняный истукан темно-красного цвета — весь какой-то нескладный, как будто слепленный каким-нибудь мальчишкой. Глаза истукана напоминали два уголька.

— Ну и чего ты барабанишь? Ночь на дворе!

Голем безмолвно протянул ему грифельную доску.

ГОВОРЯТ, ТЕБЕ НУЖЕН ГОЛЕМ, — было написано там.

Ну да, конечно, големы ведь не умеют говорить.

— Ха. Нужен-то нужен. Но хватит ли у меня денег, вот в чем вопрос. Я навел кое-какие справки, цены сейчас кусаются…

Голем стер слова на дощечке и написал:

СТО ДОЛЛАРОВ. ЭКСКЛЮЗИВНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ.

— Ты предлагаешь себя на продажу?

НЕ СЕБЯ.

Голем качнулся в сторону, уступая место кому-то за своей спиной.

Его товарищ тоже был големом, правда выглядел он несколько странно. Обычный голем — это неуклюжая глыба, вылепленная из глины, тогда как данный экземпляр, блестевший словно только что отполированная статуя, отличался невероятной точностью деталей. Даже одежду не поленились воссоздать. Этот голем как будто сошел со старых портретов, изображающих королей Анк-Морпорка: столь же величественная осанка, надменный вид. На глиняных волосах, уложенных в аккуратную глиняную прическу, красовалась маленькая корона.

— Сто долларов? — Хозяин фабрики подозрительно нахмурился. — Он что, бракованный? И кто его продает?

НЕ БРАКОВАННЫЙ. ИДЕАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ. ДЕВЯНОСТО ДОЛЛАРОВ.

— Кажется мне, кто-то хочет по-быстрому сбыть товар с рук…

ГОЛЕМ ДОЛЖЕН РАБОТАТЬ. ГОЛЕМУ НУЖЕН ХОЗЯИН.

— Это само собой, но всякое ведь бывает… Ты наверняка слышал эти истории. Ну, о сошедших с ума големах. А вдруг и этот что-нибудь натворил, а?

НЕ СУМАСШЕДШИЙ. ВОСЕМЬДЕСЯТ ДОЛЛАРОВ.

— Похоже, он… совсем новый, — сказал хозяин фабрики, постучав в поблескивающую грудь. — Но сейчас уже никто не делает големов, поэтому и цены такие держатся. Малому бизнесу подобные штуковины не по карману… — Хозяин фабрики вдруг запнулся. — Слушай, неужели кто-то опять начал делать големов?

ВОСЕМЬДЕСЯТ ДОЛЛАРОВ.

— Насколько мне известно, священнослужители наложили на изготовление големов запрет. Тут пахнет крупными неприятностями, знаешь ли.

СЕМЬДЕСЯТ ДОЛЛАРОВ.

— Интересно, кто же посмел нарушить этот запрет?

ШЕСТЬДЕСЯТ ДОЛЛАРОВ.

— Альбертсону он их тоже продает? А Спаджеру и Вильямсу? С ними и так достаточно трудно конкурировать. Кроме того, они где-то раздобыли денег, собираются вкладываться в новую фабрику…

ПЯТЬДЕСЯТ ДОЛЛАРОВ.

Хозяин фабрики обошел вокруг поблескивающего голема.

— Кошмарный бизнес. Не могу же я сидеть на месте и смотреть, как разоряется моя контора. Они свои цены опускают ниже некуда…

СОРОК ДОЛЛАРОВ.

— Религия — это, конечно, хорошо, но, как говорится, что в приходе знают о доходе? Гм-м… — Хозяин фабрики снова поглядел на бесформенную фигуру голема, полускрытую тенями. — Ты вроде написал «тридцать долларов»?

ДА.

— Никогда не мог устоять против оптовых цен. Подожди минутку. — Хозяин фабрики нырнул внутрь здания и вскоре вернулся с пригоршней монет. — С этими сволочами-конкурентами вы тоже будете торговать?

НЕТ.

— Отлично. Передай хозяину, было очень приятно иметь с ним дело. А ты, парень, давай, заходи.

Белый голем переступил через порог. Хозяин фабрики, воровато глянув по сторонам, шмыгнул следом и захлопнул дверь.

В темноте зашевелились черные тени. Послышалось легкое шипение. Затем, раскачиваясь из стороны в сторону, большие тяжелые фигуры стали удаляться.

Вскоре после этого попрошайка, сидевший неподалеку за углом и тянувший руку ко всем прохожим в надежде на милостыню, вдруг обнаружил, что разбогател сразу на тридцать долларов[1].

На мерцающем фоне космического пространства неторопливо поворачивается Плоский мир, покоящийся на спинах четырех гигантских слонов, которые стоят на панцире Великого А'Туина, межзвездной черепахи. Медленно вращаются континенты, а над ними в противоположном направлении плывут гонимые ветром и создающие погоду облака, и все вместе это тоже вращается — на спинах вышеупомянутых гигантских слонов. Этакий космический вальс. Миллиарды тонн географии степенно катятся через пространство.

Люди с пренебрежением относятся ко всяким там географиям и метеорологиям — и вовсе не потому, что стоят на первых и промокают из-за вторых. А потому, что дисциплины эти не очень-то похожи на настоящие науки[2]. Между тем география — это та же физика, только во много раз медлительнее и утыканная деревьями, а метеорология полным-полна невероятно захватывающего и якобы упорядоченного хаоса, и всяких сложностей в ней хоть отбавляй. Кстати, лето — это не только время года. Это еще и место. Более того, лето — существо кочевое, зимовать оно переселяется на юга.

Даже на Плоском мире, по орбите которого вращается крошечное солнце, времена года меняются. В Анк-Морпорке, величайшем из городов Диска, весну отпихнуло в сторону лето, которое, впрочем, тоже надолго не задержалось: осень, не церемонясь, выставила его за дверь.

С географической точки зрения в самом городе ничего особо не поменялось, разве что на исходе весны речная пена, как обычно, приобрела очень миленький изумрудно-зеленый оттенок. Весенняя дымка плавно перетекла в осенние туманы, и, смешиваясь с дымом и копотью, что поднимались от кварталов, где обитали алхимики, эти туманы превращались в некое громадное душное существо.

А время продолжало неумолимо двигаться вперед.

Осенний туман всем своим бесплотным телом прижался к полуночным оконным стеклам.

Кровь струйкой текла на разорванные пополам страницы редких теологических трактатов.

«Книги… — подумал отец Трубчек. — Нельзя же так…»

С другой стороны, логически рассуждая, с ним ТАК тоже нельзя было поступать. Однако отец Трубчек никогда не заострял внимание на подобного рода мелочах. Человека можно вылечить, а вот книгу — нет. Он вытянул трясущуюся руку и попытался было собрать разбросанные по комнате страницы, но снова бессильно осел на пол.

Комната вращалась.

Распахнулась дверь. Послышался скрип половиц под чьей-то тяжелой поступью. Нет, не так. Идущий прихрамывал, поэтому одной ногой он производил четкий «стук», следом за которым слышался протяжный «шрш-ш-ш», словно что-то подволакивали.

Стук. Шрш-ш-ш. Стук. Шрш-ш-ш.

Отец Трубчек попытался сфокусировать взгляд.

— ТЫ? — прохрипел он.

Кивок.

— Сложи… книги.

Плохо приспособленные для подобной работы пальцы принялись подбирать страницы и книги и укладывать все это в ровные стопочки. Старому священнослужителю ничего не оставалось, кроме как смотреть.

Затем вошедший отыскал перьевую ручку, что-то аккуратно написал на клочке бумаги, после чего скатал его и бережно всунул меж губ отца Трубчека.

Умирающий священнослужитель попытался улыбнуться.

— С нами это не пройдет, — пробормотал он. Цилиндрик у него во рту дергался, напоминая последнюю сигарету. — Мы… работаем… иначе… Мы…

Некоторое время стоящий на коленях внимательно вглядывался в лицо отца Трубчека, после чего очень осторожно, медленно наклонился и закрыл священнослужителю глаза.

Сэр Сэмюель Ваймс, командующий Городской Стражей Анк-Морпорка, окинул свое отражение в зеркале хмурым взглядом и начал бриться.

Бритва — это меч свободы. А бритье — акт мятежа.

Все изменилось. Теперь ему делали ванну (причем каждый день! — это же, наверное, вредно для кожи). И аккуратно складывали всю его одежду (и какую одежду!). А еще ему готовили еду (невероятно вкусную еду! — он стремительно набирал вес, это было видно невооруженным глазом). И даже чистили башмаки (о, эти башмаки! — не какие-нибудь там изношенные тапочки на картонной подошве, а большие, сшитые по его ноге башмаки из настоящей блестящей кожи). В общем, за него делали буквально все, но некоторые вещи мужчина должен, просто обязан делать сам. Например, бриться.