Василий Гавриленко - Должность (с аудиокнигой)

Аде Серапионовне очень быстро Олимпиада стала костью в горле, и она не упускала случая громко поругать тех, кто устроил этот бардак. Для Моисея Ашотовича такие мгновения были настоящей пыткой — он убегал на балкон и делал там невинное лицо — глядите все, это не я хаю власть!

Ада Серапионовна выглядывала из окна и кричала:

— Что ты спрятался, гусак?

Денг уже не один раз думал, как когда-то несчастный Сергей Леопольдович — не убить ли эту вздорную бабу? Но на такой исключительный поступок, что у того, что у другого духу не хватало.

Море к вечеру из темно-синего медленно перекрашивается в оранжевый цвет. Солнечный луч, словно игла швейной машинки, медленно, но верно прошивает горизонт крупными стежками. С криками носятся чайки — приближается шторм. Золотистые волны с пенными гребнями становятся все крупней, и все яростней набрасываются на притихший берег. Мечется в волнах забытая кем-то шляпа…

На балконе хлопает постиранное белье, и хозяйка нервно отворяет гремящую дверь. Куда там! Простыня, словно гигантский альбатрос, срывается с прищепок и медленно фланирует в сторону моря. Женщина с тоской смотрит ей вслед.

На пирсе обыкновенно много рыбаков с длинными кривыми удочками, но сейчас здесь лишь один — самый смелый. Уж не Сантьяго ли его имя? Волны бьют по бетону — ввысь взметаются пенные ошметки, но рыбак смеется — лицо у него состоит из миллиона морщинок — и дышит влажным воздухом.

Где-то там, за сизым маревом, Турция, — продает пестрые ковры, сладкий шербет, встречает русских туристов, провожает, считает прибыль. За Турцией, наверно, есть и другие страны — Иран, Саудовская Аравия, Египет… Но сейчас с трудом верится, что существует на свете и сам небольшой курортный городок, в котором так счастливо сошлись зима и лето.

Ветер клонит к земле пальмы, срывает листья. Натужно гудят электрические провода, стучат дорожные указатели.

Темнеет быстро, на пирсе уже никого нет, но волны все еще продолжают биться об него, словно желая стереть и самый след человека.

Аде Серапионовне очень быстро наскучило в олимпийском городке. Здесь, конечно, было тепло и чисто, кормили вкусно, но перед ней никто не дрожал и не заискивал, а чиновничьи жены, как правило, гораздо более честолюбивы, чем их мужья. С какой помпой она входила в театр или в единственный в Ж… бутик — королева бы позавидовала.

Глядя в окно на бушующую в море грозу, Ада Серапионовна отчетливо поняла, что хочет в родные пенаты.

— Собирайся, Мойка, едем домой…

— То есть как это? — изумился Денг. — Мы же только приехали.

Его-то как раз в Ж… совсем не тянуло — там он чувствовал себя словно комар на лягушачьей свадьбе: удушающие сплетни, вздорные слухи, никчемное чванство «отцов города». Он-то думал, что вырвался оттуда навсегда, и вот на тебе!

— Как хочешь, а я не поеду.

— Что?!

Крик Ады Серапионовны перекрыл шум моря за окном. Денг скукожился, представляя сотни банок, приставленных к стенам любопытными соседями.

— Да как ты смеешь, жалкий евреишка!

Вот это был страшный удар. Глаза Моисея Ашотовича загорелись, подогреваемые горячей южной кровью. Один мудрец (запамятовал его имя), сказал: «Самые противные из людей — это похотливые старикашки и евреи, стесняющиеся своего еврейства». Денг относился ко второй категории.

Он подскочил к Аде Серапионовне и с наслаждением вцепился в жирное горло.

«Хорошо, что телевизор на всю громкость» — холодно, как какой-нибудь маньяк, подумал Моисей Ашотович, душа любовницу, но тут же вспомнил о милиции, тюрьме, проблемах, сплетнях, в общем, о своей тонкой кишке, и отпустил жертву.

Ада Серапионовна тяжело села в кресло, хрипло дыша.

— Адочка, что с тобой? — испугался Денг, заглядывая любовнице в глаза, и тут же получил такой удар по уху, что отлетел к дивану.

— Вот тебе, негодяй!

Ада Серапионовна нащупала рукой что-то тяжелое — то был утюг, но тут из телевизора объявили:

— Здравствуйте, уважаемые телезрители, вашему вниманию предлагаются политические дебаты Андрея Данииловича Алильханова и Сергея Леопольдовича Антушкина.

— Сирёжик, — ахнула Ада Серапионовна, роняя утюг. Забыв по Денга, она кинулась к экрану, только что не впрыгнув в телевизор, как пловец прыгает в бассейн.

Утро было тяжелым. В зеркале отразилось лицо, совершенно не похожее на лицо — какой-то красный шар с синими обводами под глазами. В горле заправляла пустыня Сахара, в голове взрывались бомбы, а из желудка время от времени что-то такое поднималось, поднималось и никак не могло до конца подняться.

— Степа! — крикнул я.

— Да, Сергей Леопольдович?

— Ты не могла…, ты не мог бы принести пива?

— Вы же знаете, Сергей Леопольдович, пива здесь не держат.

— Ну, неси хоть шампанского…

В проклятом ресторане, похоже, под видом коллекционных вин потчуют посетителей черт знает чем, а этим простофилям невдомек.

— Пожалуйста, Сергей Леопольдович.

— Спасибо, Степан.

Я залпом выпил шампанское — стало легче. С удовольствием подумалось, в каком свинском состоянии, надо полагать, пребывает после вчерашнего милейший Семен Никитич. Уж он-то упился так упился.

Мой горничный чего-то приуныл.

— Не грусти, Степан, прорвемся, — подмигнул я ему. Ох, и странно было называть «Степаном» милейшего вида девушку, но что поделать — пути Господни неисповедимы.

— Сергей Леопольдович, я пошутила, — захныкала Степа. — Я женщина, у меня даже есть малыш.

Ну, вот и здрасьте — пожалуйста! Никогда не понимал баб!

— Так зачем же ты…

— Сергей Леопольдович, простите, — рыдала горничная, размазывая по лицу косметику, — Вы были сильно пьяны, и я испугалась. А мне никак нельзя терять работу…

— Ну, успокойся, — наконец-то до меня дошло, — Успокойся, не стоит плакать. Обещаю — больше никаких приставаний. Ну?

Степанида всхлипывала, сотрясаясь всем телом. Я с умилением смотрел на нее, понимая, что передо мной, в сущности, ребенок. Ей, должно быть, еще и девятнадцати нет.

— С-спасибо.

— Вот и славно, — сказал я, — А как его зовут?

— Кого?

— Ну, твоего малыша.

— Киря, — улыбнулась Степа. На ее ресницах дрожали слезинки.

— Прекрасное имя, — чувствуя к девушке лишь отеческие чувства, я аккуратно поцеловал ее в макушку и быстро вышел из спальни.

Текст, как вы, наверно, догадываетесь, я не выучил. Листок с гербовыми знаками лежал в кармане, однако особого беспокойства я не ощущал. В конце концов, если на сегодня Семен Никитич наметил нечто архиважное, то какого же рожна он напоил меня до беспамятства, а сам и вовсе накушался до зеленых чертей? Утешая себя таким образом, я довольно лихо спустился по лестнице и, пробежав через лужайку, уселся в поджидающий меня «линкольн». Здесь же меня ждало удивление.

На лицах Семена Никитича и Олега Власыча не отражалось ровным счетом никаких признаков вчерашнего загула. Более того, и тот и другой выглядели свеженькими и бодрыми, как только что сорванные с грядки огурчики, и первым делом спросили:

— Назубок?

Молния пронзила мой желудок и врезалась в сердце.

Семен Никитич побледнел, словно стенка муниципальной больницы, Олег Власыч — посинел, как лечащийся в этой больнице больной.

— Сергей Леопольдович, — прошелестел Семен Никитич, тигриные глазищи заблистали, — На-зу-бок?

— Господа, как я мог выучить целую страницу после ресторана? — заикаясь, пробормотал я.

Семен Никитич взвыл и схватился за голову руками.

— Не выучил, — закричал он, все более горячась, — Не выучил!

Откуда ни возьмись в руках у него появилась черная удавка, и с ней он полез ко мне. Я закричал и принялся отпихивать его обеими руками.

— Остановитесь, Семен Никитич, — предостерег Олег Власыч, трагически растягивая гласные, — Вы все погубите!

Окрик образумил Семен Никитича, он отвалился от меня, тяжело дыша, и спрятал в карман удавку.

— Вы правы, Олег Власыч, — заговорил он своим обычным голосом, — Извините, Сергей Леопольдович. Пожалуй, отчасти в этом виноваты мы.

— Отчасти? — дрожащим голосом проговорил я, потирая шею.

— Но что же делать, ума не приложу? — развел руками Семен Никитич.

— Выход всегда найдется, — хитро улыбнулся Олег Власыч, — Надо только пошевелить мозгами.

Олег Власыч минут пять шевелил мозгами, потом повернулся от окна, за которым были видны стоящие в пробке машины.

— А ну-ка, голубчик, позвольте вашу ручку.

Я, недоумевая, протянул руку. Олег Власыч достал из кармана фломастер:

— Почти не стирается, — подмигнул он и быстро что-то написал на моей ладони. Тоже мне Аристотель — да такие шпаргалки, собственно, помогли мне закончить училище.