Уолтер Уильямс - Джонни Бродвей

— В самом деле? — переспросил мастер. — Позвольте взглянуть!

Я выразительно посмотрел на Ю-лан — эта роль не относилась к числу моих любимых, — но тут же удовлетворил старого Чияня отрывком из оперы «Король Обезьян против демона пещеры Золотого Шлема», одной из бесчисленных опер, изображающих Короля Обезьян; все они основаны на эпизодах из популярного, хотя и изрядно длинного романа «Путешествие на Запад». Выбранная мною сценка включала множество драк, воплей и акробатических номеров, и к тому времени, как я закончил, мое представление собрало много других актеров, которые восторженно аплодировали мне.

— Это было блестяще! — сказал мастер Чиянь. — Мы непременно добавим эту пьесу в свой репертуар! Ваша трактовка образа Короля Обезьян была самой замечательной из всех, когда-либо виденных мною — скажите, не сын ли вы самого Короля Обезьян?

— Не совсем, — пробормотал я.

Мой показ дал мне возможность присоединиться к компании, и с тех пор каждый вечер я пел, танцевал и сражался с демонами. Поскольку все актеры играли в масках, я не боялся, что меня узнают. К сожалению, выяснилось, что Плавучая Оперная Компания Желтой Реки заключила контракт на длительный срок здесь, в Циньдао, и в силу этого не могла выбраться из Японской Концессии в ближайшее время. Однако я находился в достаточно безопасном месте, к тому же был счастлив вновь оказаться рядом с Ю-лан, так что моя участь меня вполне устраивала. Взяв лишь немного на карманные расходы, я оставил свое мексиканское золото в гробнице, которую почитал наиболее укромным местом.

По мере сближения с моими новыми товарищами-актерами, я стал замечать, что некоторые из них, включая Ю-лан, частенько исчезали куда-то днем и возвращались к началу представления. После того как подобная ситуация повторилась несколько дней кряду, я заметил Ю-лан, идущую по палубе, спросил, что происходит.

— Знаешь, — неохотно ответила она, — молодой мастер Чиянь не велел тебе говорить.

— Ну полно, — сказал я, похлопав ее по руке. — Мы же старые друзья. Нет ничего, что бы я ради тебя не сделал. Любая тайна умрет вместе со мной.

— Совершенно очевидно, что ты не работаешь на японцев, — сказала Ю-лан. — Не вижу причин, почему тебя нельзя проинформировать. Мы уходим днем, чтобы давать революционные спектакли для забастовщиков.

— В самом деле?

— Да. Тов… я хотела сказать, молодой мастер Чиянь говорит, что мы должны просвещать рабочих относительно их истинной роли в революционных событиях.

Должен признаться, что мне не понравилось нежное сияние в глазах Ю-лан при упоминании молодого мастера Чияня, или, как она уже дважды чуть не обмолвилась, товарища Чияня. Возможно, она была увлечена сверхобразованным, широким в плечах и тонким в талии, красивым и аристократичным парнем — такие нравятся многим женщинам, но я, увы, не отношусь к подобным типам.

— Замечательное дело, — сказал я, — воодушевлять рабочих и все такое. Где, ты говорила, молодой мастер Чиянь получил университетское образование?

— В Москве, разумеется, — сказала она.

— Класс! — Мне представилось, как удобно агенту Коминтерна разъезжать по всему Китаю на речной барже, собирая вокруг себя интеллигенцию и организовывая революционные ячейки, или чем там занимаются агенты Коминтерна.

— А где он берет эти пьесы? — спросил я.

— Он сам их пишет. Знаешь, он так подкован в диалектике.

Сияние в глазах Ю-лан становилось, на мой взгляд, чересчур ярким. Оно проникло мне до печенок и разожгло во мне огонь раздражения.

— Ах… — сказал я. — А ты говорила ему, почему я прячусь от японцев?

— Не вдаваясь в подробности, — она слегка вспыхнула. — Если ты работаешь на Кантонское правительство… понимаешь, будет лучше, если он об этом не узнает.

Кантонское правительство и коммунисты добивались одних и тех же целей, но не были формальными союзниками, причем конкуренция между ними не всегда принимала джентльменские формы. Скорее всего скрытность Ю-лан спасла меня от лап китайских чекистов.

— Спасибо за дружбу, — сказал я совершенно искренне. Наверное, подумалось мне, сейчас самое время предпринять какой-нибудь идеологически верный шаг. — По-моему, это совершенно шикарно — то, чем вы занимаетесь. Ты не могла бы дать мне копии этих бесподобных образцов революционного искусства?

Она дала, и когда я ознакомился с ними, мое сочувствие к забастовщикам неизмеримо возросло. Японцы ежедневно угрожали им саблями и штыками, но они хотя бы не заставляли высиживать на бесконечных спектаклях типа «Товарищ Ня открывает для себя Диалектический Материализм» или «Рабочие дружины против накопления капитала». Диалоги были полны выдающихся перлов вроде: «Я потрясен! Прошу тебя, разъясни мне это положение теории прибавочной стоимости» или «Да, товарищ Чу, это ваше Условие Отчуждения точно описывает мою ситуацию!»

— Знаешь, — сказал я позже Ю-лан, — кажется, я мог бы попробовать сам писать революционные пьесы.

— Ты думаешь, у тебя получится? — Слабый проблеск, пожалуй, пока слишком мимолетный, чтобы называться сиянием, затеплился в ее широко расставленных карих глазах.

— Уверен, что получится! — сказал я, мгновенно воодушевляясь. — И я хочу, чтобы это было грандиозно — знаешь, рабочие и крестьяне будут петь и танцевать под музыку, столь же революционную, как их устремления.

— Петь и танцевать? — По ее лицу пробежала тень сомнения. — С какой стати им петь и танцевать? Это так старомодно.

— Все реальные рабочие и крестьяне поют и танцуют, — заметил я.

— О… да, в таком случае это будет реализм.

— Единственное, о чем я хочу спросить… как ты полагаешь, старый мастер Чиянь не будет возражать, если я куплю пианино и притащу его на баржу?

Короче, пианино я купил, а затем начал испытывать в полном объеме муки творчества, подбирая аккорды, бормоча под нос рифмы и исписывая пачки бумаги. Не имея опыта сочинения мюзиклов, я не осознавал, каким пыткам собираюсь себя подвергнуть. Особенно меня угнетала проблема перевода — я заметил, что сочиняю по-английски, а потом вынужден переводить излитые чувства на северокитайский. Ю-лан я держал в курсе дел, пел ей некоторые арии, и она очень воодушевилась. Я припомнил некоторые вещички из мюзиклов, которые привозили европейские театры, гастролировавшие на Востоке, и включил в свою пьесу кое-что из услышанного в исполнении Джерома Керна, Гая Болтона и Юби Блейк. В конце концов я понял, что мне есть чем гордиться — пьеса получилась гораздо лучше, чем высокопарный бред Чияня-младшего. Итак, я созвал своих друзей-революционеров на прогон.

Я уселся за пианино и разогрел пальцы, сыграв несколько тактов.

— Название, — объявил я, — «Зови меня товарищем».

Молодой Чиянь скептически посмотрел на меня и свернул сигарету.

— Наша история начинается, — продолжал я, — смешанным хором мужчин-докеров и женщин-текстильщиц. Они поют:

Небесный Мандат у нас отобрали,

Угнетатели черное дело задумали,

Нас разорили, нас обобрали —

Небесный Мандат у нас отобра-а-а-а-ли-и-и.

— Что это за ссылка на Небесный Мандат! — воскликнул молодой Чиянь. — Это же просто дурацкое суеверие, которым пользовался класс феодалов, чтобы оправдать вековое угнетение народа!

— Его также могут использовать революционеры, чтобы оправдать попытки свержения правительства, — заметил я.

— Совершенно верно! — сказала Ю-лан. Некоторое время я грелся в лучах ее одобрения, затем закончил песню.

— А теперь появляется герой, — сказал я. — Его зовут Простак Чу, он докер. Чтобы представиться публике, он исполняет сольный танец. Небольшие брыкалочки, «через холмик», «через канавку»… Нечто зажигательное, чтобы увлечь аудиторию.

— Через холмик, — удивился молодой Чиянь. — Через канавку! Что это за па?

— Новые, очень революционные, — сообщил я. — Изобретены угнетенными классами Соединенных Штатов. Наверное, мне самому следует исполнить эту роль, поскольку я знаю эти па. В общем, Простак-Чу попал впросак, потому что Старый Денежный Мешок, его босс, мало ему платит и он не может жениться на мисс Чонг, девушке своей мечты.

— Танцы! — придирался Чиянь. — Любовная история! Что это ерунда? Какое отношение все это имеет к неизбежному прогрессивному ходу истории?

Несмотря на несправедливую критику, мне удалось провести Простака Чу и мисс Чонг через первый любовный дуэт.

— Абсурд какой-то! — закричал Чиянь. — В этой пьесе нет никакого идеологического содержания!

— Мы как раз, — сказал я, — к нему подходим. С этого момента в действие включаются персонажи, близкие и понятные пролетарской аудитории, которым она готова сопереживать. Один из них — Чан-Организатор. Это блестящий интеллектуал, учившийся в Москве, он прибыл, чтобы организовать докеров. — Я нерешительно помедлил. — Как вы думаете, кто мог бы его сыграть?