Максим Далин - Мышиная дыра

Он был очень обширен, этот бункер. И оборудован так же шикарно, как та капсула, в которой я Эдит нашел. Чувствовалось, конечно, что мышки, которые первыми сюда попали, большую часть всяких бытовых предметов взяли себе — но все равно, поразительная роскошь. Искусственные окна, за ними системы для создания трехмерной голографической картинки — электроника, конечно, в прах рассыпалась, но на голограммах пейзажи убитого мира были, наверное. Или еще какие-нибудь местные прелести — но обычно делают пейзажи, посентиментальнее. Мебель, которая уцелела — в музей годится, блистательный модерн, стены отделаны чем-то… сразу не поймешь, что за материал, но выглядит здорово и сохранилось на диво. Отдельные такие номера тут были, сущий люкс, а еще спортивный зал, наверное, с какими-то ржавыми штуковинами и нечто вроде салона… Наблюдательный пункт я нашел, чтобы спасшиеся могли поглядеть, как во всем остальном мире дела — оптика все-таки сохраннее, чем электроника. В оптике я увидел величественные развалины бывшего города под местным злым солнцем в выцветших небесах, только менять обзор не получалось, механизмы уже, конечно, умерли бесповоротно, но все равно… Город серьезный был, громадный, ясно — может, красивый, но теперь уж, по этим руинам бетонным, по ржавой арматуре никто бы ничего не понял, кроме археологов, конечно…

В общем, бункер по последнему слову, по самому последнему. Чудо науки и техники. И вся эта прелесть завалена скелетами, буквально. Всюду кости. Я поднял один череп поглядеть. Антропоиды, совершенно точно, почти такие же, как мы. Может даже, думаю, те самые, которые начали эти апокалипсические игрушечки, вот весело-то. А мышки их считают благородными врагами. Что-то про смерть с достоинством толкуют. А эти покойные убийцы просто мечтали поубивать всех, кроме самих себя. Но при этом уцелеть, хоть весь мир провались.

Одежда в пыль истлела. Зато на некоторых черепах противогазы сохранились. Ну да. Помогли вам противогазы, бункер и все такое. Господь не фраер.

А на кухне, откуда, конечно, вытащили в незапамятные времена все, что только можно, я нашел несколько показательных вещей. Их, наверное, проверили и бросили.

Баллоны с ядом для грызунов-паразитов. Смешно, действительно. У меня появилось настолько нехорошее чувство, что даже глаза стало жечь и в животе похолодало.

— Ребята, — говорю, — пошли отсюда, а?

А мышки меня не поняли. Наверное, решили, что настроение у меня испортилось от скорби и памяти. А мне просто было стыдно, и все. А я все думал, из каких соображений мышки не заняли это отличное место для жилья. Может, конечно, только из уважения или, там, из местных суеверий — но может у них подсознательно дурная память осталась. Страх пополам с брезгливостью охраняют понадежнее абстракций вроде уважения — а в мышином мире особенно.

Яд у меня из ума не шел, вот что.

Из-за того, что я замолчал и все такое, мышки тоже тактично молчали. Чтили память моих родичей. Меня только толкали и покусывали за ноги, когда надо было сворачивать. А я почти по сторонам не смотрел в мрачных мыслях о бренности.

Тем более, что места тут были глухие, безмышные, а из всех живых существ бегали только многоножки чудовищной длины, о которых мне сообщили, что они вкусные, но могут насмерть укусить ядовитыми челюстями, поэтому ловить надо умеючи. А "пещерные водоросли" то тут, то там свисали с потолка и колыхались на сквозняке, как лохмотья савана на привидении, что мне, конечно, угнетенный дух не поднимало.

Я даже не заметил, как мои товарищи притормозили и сели. Я сделал еще несколько шагов вперед по инерции — и тут мне навстречу запищали и заскрипели пронзительно:

— Большой, стой! Я тебя ждал, но стой на месте!

Я чуть не упал от неожиданности. А тот, кто сказал, что ожидал меня, впрыгнул в луч моего фонарика. Я сразу понял, что это Пророк — ибо личность в луче света выглядела удивительно и незаурядно даже внешне.

Он был весь седой, совсем седой. Без одежды — а туловище обросло косматой седой шерстью. У него на голове росла седая грива, волочившаяся по полу. А мордочку покрывали страшные шрамы, через которые прорастали длинные вибриссы и неровные клочки седой шерсти — и от глаз остались пустые дыры, затянутые розовой кожей. А большие уши были широко расправлены, наведены на меня, как локаторы, и шевелились.

Слепой Пророк. И у него за спиной нарисовались две юные мышки в плетеных хламидах — то ли жены, то ли воспитанницы, то ли просто свита, отдающая дань уважению — они нервно подергивали носиками и смотрели насторожено.

А Пророк подошел ко мне так уверенно, будто видел своими ушами и вибриссами. И я почувствовал поток странной силы, которая от него исходила. Как от человека-парапсихика. Странное ощущение. Мыш с Поэтом подались назад — они благоговели и, кажется, чуточку боялись.

Я присел на корточки, и Пророк меня внимательно обнюхал. И проскрипел:

— Да. Все так, как можно было думать. Все, как ожидалось. Да.

Я смахнул с себя занятное ощущение, что Пророк пытается уловить запах моей человеческой греховности, и говорю:

— Что ты ожидал учуять?

Пророк помедлил и почесал за ухом. Потом потер нос и сипло пискнул:

— Ты — стихия. Не враг — стихия. Разрушаешь, не желая.

— Я не разрушаю, — говорю. — Я вправду не враг мышек.

Тогда Пророк сел, поднял свою изуродованную мордочку — и ощущение этой внутренней силы стало еще заметнее. Он раздвинул руки, будто ощупывал воздух — и заскрипел, почти взвизгнул, как железкой по стеклу провел:

— Что ты знаешь! Мир говорит со мной. Мир говорит движениями. Гнездо падало — обрушился свод в нижнем ярусе. Машины работают — вибрируют своды. Гнездо взлетит — маленькие трещины станут большими. Все рухнет. Рухнут стены и пути. Будет смерть, смерть и хаос — стихия. Мир говорит со мной.

И от ужасных этих откровений две маленькие мышки свернулись шариками, а мои друзья подались к стене и прижались к ней, просто прильнули всем телом. А Пророк вытянулся вверх, нюхал воздух, шевелил вибриссами на незрячей вдохновенной морде и скрипел-свистел так, что у меня холодный пот по спине потек:

— Мир говорит со мной. Мир стар. Мир болен. Мы — его последние дети. Мы живем среди смерти. Свод рухнул — кто-то был убит. Но хуже — нет Пещеры Лишайников. Жители низа лишились пищи. Гнездо взлетит — рухнет Тоннель Охоты. Не будет пауков и мокриц. Придет страшный голод. Матери съедят своих детей.

Я сел на пол. Мокрый нос Мыша сунулся к моей щеке — Мыш, наверное, имел в виду, что все не так мрачно, но я поверил во все услышанное.

Слепой Пророк, я думаю, именно из-за своей слепоты чуял всем телом неощутимые для других мышек, а тем более — для меня, вибрации. Он был, как сейсмологическое оборудование у мышиного народа. Поэтому мышки и чтили его настолько, что считали откровения святой истиной. И Пророк, конечно, был прав. Он все оценил. И оказалось, что мне нельзя вот просто так взять и взлететь.

Я сидел и чуть не плакал, потому что совершенно не знал, что делать. Из-за неустойчивости мышиного царства нам с Эдит теперь было не попасть домой.

На душе у меня стояла темень беспросветная. Но в этой темени где-то мелькала какая-то тепленькая искорка — я только поймать ее пока не мог. И искорка поймалась, когда Поэт вздохнул и пискнул, что сожалеет о жителях нижнего яруса.

— Я придумал, — говорю. — Пророк, я должен. Мыш, сначала вы с Поэтом проводите меня на нижний ярус, а потом мы пойдем к Большому Боссу. У меня есть отличная идея.

Пророк подошел поближе и очень тщательно понюхал меня в самое ухо, будто через ухо хотел учуять, чем пахнут мои мысли. И видимо, учуял-таки, потому что изрек:

— Иди. Мир не хочет твоей смерти. Ты — стихия. Ты можешь быть пользой. Не только злом.

А я погладил его по голове со всей возможной почтительностью. Я хотел быть пользой.

Когда мы ушли из Пещеры Пророка и остановились для обсуждения дальнейших действий, мои товарищи долго не могли взять в толк, зачем мне понадобилось тащиться вниз.

Мыш подпрыгивал на месте, чтобы выглядеть поубедительнее, и пищал, что туда просто опасно соваться.

— Ты слышал Пророка, — свистит. — Свод рухнул. Лишайники засыпало. Пути ненадежные. Ты тяжелый. Что тебе там делать?

— Надо посмотреть, — говорю, — вдруг кто-нибудь там остался в живых.

Поэт скорбно почесал шею и пискнул:

— Боевики, наверное, посмотрели. И нашли выживших. Потом добили и съели. Зачем нам? Еда есть. Мертвые — под камнями.

Я стал их убеждать, забыл про дешифратор и упомянул про "очистку совести". Фигуральные выражения в разговорах с помощью машины лучше не использовать — мне пришлось минут сорок объяснять, что такое совесть, зачем ее чистить и почему от сотрясения сводов она у меня испачкалась. Но объяснения возымели действия — Мыш пискнул, когда дослушал: