Константин Дегтярев - Киллеръ для венценосной особы

Оратор между тем продолжал; ощущая поддержку аудитории, он говорил все увереннее, громче и убедительнее:

– Итак, господа, мы стоим перед самым простым выбором. Или мы признаемся в ребячестве, в том, что наши собрания и разговоры – пустая болтовня, или же мы в ближайшие три дня совершаем первый роковой шаг – уничтожаем Калигулу, узурпировавшего российский престол. Прошу заметить при этом, что от вас, собравшихся в этой зале, не требуется иного, кроме как одобрить и благословить мой замысел. Все труды я беру на себя. Вас же я заклинаю действовать дальше, если мое предприятие возымеет успех. То, что совершу я, будет обыкновенным убийством, отвратительным преступлением, не имеющим оправдания перед Богом и человечеством. Но если оно окажется провозвестником уничтожения всей императорской фамилии, вплоть до младенцев, – оно перестанет быть убийством. Оно станет революцией, господа!

Собрание рукоплескало; Рогов возвышался над серединой стола, окруженный со всех сторон фаршированными цыплятами и початыми графинами с водкой, словно статуя Брута; даже в чертах его лица появилось нечто беспощадно-древнеримское. Он резко вскинул руку; все мгновенно замерли, ожидая следующего слова.

– Голосуем! Кто за устранение его величества государя императора, прошу поднять руки.

К ужасу Охлобыстина, руки подняли все, кроме него самого. И тут же скромный, до той поры совершенно незаметный корнет, скромно поедающий свой кусочек щуки под винным соусом, вдруг оказался в центре внимания. Несколько дюжин внимательных, настороженных глаз немедленно нацелились в него, словно вопрошая: «А отчего же вы, сударь, не подняли руки? Извольте объясниться!»

Кажется, Вольтер задавал в своих сочинениях вопрос: «Представьте себе, что вы способны одним движением пальца убить китайского императора, проживающего за тысячу миль отсюда, и затем беспрепятственно завладеть его богатством? Пошевелили бы вы пальцем?» За роскошным столом в уютной гостиной Рогова разыгралась точно такая же неравная битва между сентиментальностью и могучим союзом самых сильных страстей; только что с заменой мановеющего пальца на голосующую руку, а китайского императора – на всероссийского. Как выяснилось, далеко не каждый оказался способен справиться с таким искушением.

Иннокентий Андреевич поначалу собирался встать и воскликнуть: «Да вы тут все с ума посходили!», воззвать к рассудку и совести собравшихся, но он вовремя сообразил, что не сумеет в такой момент переломить общего настроения. Более того, встав в оппозицию, он подвергал себя опасности быть обвиненным в измене. В этих стесненных условиях ему пришла в голову идея, показавшаяся спасительной; обдумать ее не оставалось времени, приходилось действовать, по русской привычке, наобум. Рогов долго и с волнением смотрел на Иннокентия Андреевича и, наконец, смущенно спросил:

– Объяснитесь, голубчик, будьте добры. Поймите правильно – мы все тут головой рискуем, хотелось бы уверенности, что среди нас нету… Что кто-нибудь из несогласных не поставит в известность… Я понимаю, вы человек чести, но…

– Нет-нет, что вы… – следуя внезапному наитию, возразил Охлобыстин, – я не потому так голосовал, что против ээээ… la liquidation, вовсе не потому. Я собирался возразить против одной частности, а именно – вашего участия в… В общем, я считаю… И прошу… Да, именно прошу оказать мне честь… Чтобы именно мне было поручено… исполнение нашего замысла.

Слова его возымели действие; взгляды заговорщиков потеплели, по зале прокатился одобрительный шепот. Впрочем, нашлись и недовольные.

– Отчего же именно вам, корнет? – высокомерно вопросил будущий диктатор. – Почему именно вам такая честь? Тут много достойных!

– Оттого, господин подполковник, что нельзя рисковать… Господин Рогов держит в уме весь план заговора, если он, не дай Бог, попадет под подозрение, через него мгновенно выйдут на всех остальных, и наше дело… Наше дело, – повторил Охлобыстин со значением, – окажется под угрозой. А я человек новый, второй раз присутствую на собрании, и кто же меня заподозрит? Даже если я буду открыт при исполнении нашего замысла, от меня не идет никаких ниточек для следствия. Потому мне будет сподручней… А стреляю я очень недурно, смею уверить.

Рогов внимал сбивчивой речи нового кандидата в цареубийцы со слезами на глазах. Дослушав объяснения, он порывисто поднялся со стула, пробежал через комнату и крепко обнял Иннокентия Андреевича.

– Спасибо, голубчик! Как вы верно все сказали! Да будет так! Провидение вкладывает вам в руки меч тираноубийцы!

И, уйдя с головой в античные аналогии, продолжил:

– Рази, Аристогитон! Рази, Гармодий! Мы аплодируем тебе сейчас, но дай срок – и твоему подвигу станет рукоплескать вся благодарная Россия!

И действительно – все присутствовавшие поднялись со своих стульев и устроили Иннокентию Андреевичу бурную, продолжительную овацию.

Конечно, Охлобыстин не собирался убивать императора. Его интуитивный план основывался на простом, даже слишком простом расчете. Не будучи излишне энергичным и волевым человеком, Иннокентий Андреевич почти всегда сопротивлялся неприятностям в глухой оборонительной позиции, попросту говоря – ничего не делая. Что бы ни случилось – гнев начальства, истощение финансов или ссора с любовницей, – Охлобыстин действовал едино, то есть не действовал вообще, ожидая, чем все обойдется. И оно как-то обходилось: начальство остывало, деньги присылала матушка из деревни, женщины, посердясь немного, бросались в ноги и покрывали его руки поцелуями… Нынешняя ситуация при первом же взгляде обнаруживала в себе недурные возможности для построения глубоко эшелонированной обороны.

Диспозиция представлялась следующим образом. До отъезда в Таганрог оставалось трое суток. На первый раз имелся шанс отговориться от убийства невозможностью сделать верный выстрел, на второй… На второй – придумать что-нибудь еще… А вот на третий… Так далеко Иннокентий Андреевич не загадывал, имея в виду лишь одну, главную цель. Следует спасти государя, следует спасти всех этих сумасшедших гурманов, собирающихся у маньяка Рогова, и самого маньяка Рогова. Чем долее не совершится кровопролития, тем лучше.

О том, чтобы действовать активнее, например донести куда следует, не могло даже речи идти.

Во-первых, при вступлении в общество Охлобыстин дал слово дворянина не разглашать ничего из услышанного. Во-вторых, даже если бы и не было дадено слово, сам факт доносительства представлялся Иннокентию Андреевичу не более возможным, чем полет на Луну. Часто ли думают люди о полетах на Луну? И разве всерьез? Имея практический склад ума, Охлобыстин изначально отвергал фантастические, по его мнению, способы решения проблем, вроде доносительства, предательства, явной лжи и прочего в таком роде. Весь этот арсенал авантюриста попросту не укладывался в его простую, прямолинейную систему понятий о мире. И, наконец, в-третьих, даже при готовности «настучать» оставался вопрос – а, собственно, кому? Четкой структуры, отвечавшей за безопасность монархии, в те времена еще не существовало. Военное начальство, скорее всего, попросту отмахнулось бы от нежданной заботы. Будто у генералов иного дела нет, кроме как интересоваться всякими бреднями, блуждающими в головах подчиненных! По службе исправны, и на том спасибо; а что болтают глупости – так это от безделья и потому, что войны давно не было. А давно пора бы турок проучить – уж тринадцать лет почти, как не учены, после наказания «Мечом и Прутом».

Таким образом в действие вступил самый простой план – саботировать убийство сколь можно долгое время, а там – будь что будет.

Первое покушение удалось провалить без особых проблем. Потренировавшись в стрельбе из английского духового ружья с диковинным увеличительным прицелом и вполне убедившись в его беззвучности, силе боя и кучности стрельбы, Иннокентий Андреевич в пять часов утра занял загодя избранную позицию на Каменном острове. Свое логовище он оборудовал между корней старой ивы, у ручья, пристроив громоздкое оружие в развилку ветви, растущей почти от самого корня. Будучи идеальной, с точки зрения скрытности, эта позиция оказалась, как и следовало ожидать, совершенно непригодной для эффективной стрельбы. Император появился около восьми утра, в полном одиночестве прошелся по своей излюбленной тропинке и ни разу не приблизился ближе, чем на сотню шагов. Даже для превосходного оружия, специально сконструированного для охоты на крупную птицу, такая дистанция не давала никаких шансов произвести успешный выстрел.

Днем, на службе, Рогов спокойно выслушал отчет о неудаче.

– Ну-ну, Иннокентий Андреевич, не расстраивайтесь. И на старуху бывает проруха, у нас еще две попытки есть, успеем. А я вам помогу, уж будьте покойны. Сегодня, после службы, отправимся на Каменный остров, осмотрим все как следует, придумаем что-нибудь. Одна голова хорошо, две – лучше.