Александр Житинский - Часы с вариантами

Разговаривать после всего этого о разводе было просто глупо. Зачем? На каком основании?

Во-вторых, Дашка. Я почти с ужасом стал замечать, что с каждым днем эта незнакомая, но симпатичная девочка буквально внедряется мне в душу, занимая там все больше места. Лишенный в детстве отцовского внимания и просто общения с отцом, я теперь будто исправлял его ошибку, отдавая дочери все свободное время. Это обстоятельство тоже не могло не укрепить семейную жизнь, тогда как я намеревался ее разрушить.

По существу, новую жизнь удалось начать лишь в одном пункте: я перестал быть членом ансамбля «Сальдо», поскольку не умел играть на гитаре, а там это было совершенно необходимо. Мне пришлось выдержать неприятный разговор с коллегами и даже заплатить им неустойку за те концерты, которые уже были назначены.

Естественно, это не могло пройти незамеченным в семейной жизни. Потеря весомой прибавки к зарплате плюс неустойка снова отодвинули от меня жену, чему я был, честно говоря, рад. Меня уже начинали раздражать ее ласки.

Короче говоря, эффект был незначительный. Сергей Мартынцев всячески сопротивлялся моему вмешательству в его жизнь. Он устроил ее весьма прочно, с надежной круговой обороной.

Поняв, что грубым наскоком я ничего не добьюсь, я решил потихоньку видоизменять свою жизнь в сторону улучшения. Для начала нужно было вернуть старых друзей. Задача осложнялась тем, что я не совсем четко представлял, из-за чего мы расстались. Относительно Толика и Марины еще можно было догадаться. Вероятно, мне было тягостно поддерживать отношения с бывшим приятелем и его женой, которая когда-то была моей первой любовью. Но что нарушило нашу дружбу с Максом?

Я набрался духу и поехал к нему. За те несколько недель, что прошли с момента моего прыжка, ни Макс, ни Толик, ни Марина ни разу мне не позвонили.

Максим открыл мне дверь. Он был в расстегнутой старой рубашке и трикотажных спортивных брюках. С первого взгляда я понял, что друг мой сильно переменился. Вместо веселого, уверенного в себе человека, признанного лидера и баловня судьбы на меня смотрел нервный, подозрительный субъект с взъерошенными волосами и взглядом отпетого неудачника.

– Пришел? – с вызовом сказал он.

– Пришел. Пустишь? – сказал я как можно дружелюбнее.

Он дернул плечом:

– Проходи.

Я зашел в квартиру, где не раз бывал в юности. В ней царило запустение. Прежний уютный дом превратился в сарай, где без всякого смысла и порядка раскиданы были предметы мебели и гардероба. Посреди прихожей валялся спущенный футбольный мяч, морщинистый, как урюк. С голой лампочки свисала серебристая мишура, оставшаяся, по всей видимости, с празднования прошлого Нового года. На пыльном зеркале пальцем было написано: «Я пошел в кино». В комнате было не лучше.

Я уселся на продранный диван, утонув в нем почти до пола, причем в меня со стоном впилась изнутри железная пружина. Максим уселся на стул верхом и сложил руки на спинке. Я почувствовал, что он давно желал этого визита, но боится уронить достоинство.

Разговор был трудным. Я продвигался в нем ощупью, как в темной комнате, где когда-то бывал, но давно позабыл обстановку. Постепенно, с трудом в моей голове складывалась картина жизни Максима с той поры, когда мы разошлись во времени.

Началом всему было то злосчастное лето, когда мы уехали в КМЛ, а он отправился в Карпаты по туристической путевке. Перед отъездом у них с Мариной произошел серьезный разговор, насколько он может быть серьезным в шестнадцать лет.

Впрочем, именно в шестнадцать лет он может быть наиболее серьезным по сути, определяющим дальнейшую судьбу.

Вернувшись, он обнаружил большие перемены. Выяснилось, что после моего объяснения с Мариной, когда она дала мне пощечину, ее вниманием ухитрился завладеть наш приятель Толик. Оказывается, мы с Максом дрались в классе, в начале нашего последнего учебного года. Выгоды из этого опять-таки извлек Толик. Потом мы вроде бы помирились, но трещинка осталась. Вдобавок на Макса накатилась полоса неудач, к которым он не был готов.

Макс неожиданно не поступил в университет на филологический, и его взяли в армию. Это было для него большим ударом. Он привык быть удачливым, привык брать нужное ему не задумываясь, будто имел на это бессрочное разрешение. Оказалось, что срок существует и кончается с выпускным балом. Дальше все стало даваться Максу с трудом, к которому он не привык.

Когда он вернулся из армии, Марина была уже замужем, я заканчивал экономический институт, а ему предстояло начинать все с начала. Из лидера он превратился в аутсайдера. Он опять недобрал на филфак, пошел работать, и тут у него умер отец…

Я складывал хронологически биографию Макса из догадок, недомолвок и намеков. Постепенно мое смирение и желание восстановить дружбу помогли ему расслабиться. Наш разговор больше стал напоминать его исповедь.

– Она сломала меня, понимаешь? Никогда не думал… Главное, как я потом понял, не то, что мы расстались. Главное, что она Толика выбрала! – с горечью говорил Макс, наклонив стул вперед, так что он опирался на пол двумя ножками. – Вот где меня заело! Если б хоть тебя!

– Спасибо, – улыбнулся я.

– Что – спасибо! Скажешь, вы с Толиком могли мне что-то противопоставить? Объективно, а? Особенно он. Жлоб – он и есть жлоб. Но как она могла?!

Я тоже не понимал, как она могла, но я знал меньше. С внезапной смертью отца рухнул дом, мать заболела. Максим ухаживал за ней, а жизнь катилась дальше, и его старые друзья, то есть мы, все дальше уходили от него: строили семьи, рожали детей, получали квартиры и должности. Макс потерял уверенность в себе, доверие к женщинам, стал мнителен и излишне амбициозен.

Окончательный наш разрыв, как я понял, произошел около года назад, когда я предложил ему новое место работы, весьма заманчивое, куда мог бы устроить его по протекции. Макс уловил нотки покровительства, вспылил, наговорил мне кучу колкостей и обиделся навсегда.

Я вдруг понял, что в ломке и этой судьбы приняли участие дедовы часы. Ниточка тянулась из юности, беря начало в моем тщеславном желании испытать варианты жизни.

Между тем период влюбленности у жены, вызванный, как я полагаю, моей юношеской непосредственностью, закончился. Непосредственность перешла в посредственность. Учитывая существенную потерю в заработке, это оказалось весьма существенным.

Шли дни, текли недели, и я все больше убеждался, что живу с абсолютно чужой женщиной, которая к тому же недовольна произошедшими со мною переменами. Я скучал в кругу наших общих знакомых, находя их разговоры глупыми или мелочными, я перестал гоняться за вещами, чему ранее посвящал много времени, я стал опускаться, как она выразилась. Татьяна сказала, что я пошел по пути Максима.

Мой друг работал переводчиком технической литературы в издательстве, имел скромный заработок и совершенно не следил за собой. Свое свободное время он посвящал исследованиям по старой испанской литературе. У него на столе стояла черная металлическая статуэтка Дон Кихота.

После нашего примирения он стал бывать у нас, вызывая дополнительное неудовольствие жены. Мы вспоминали юность, тщательно обходя по молчаливому уговору Марину и Толика. Мне уже было известно, что у них двое детей, Марина работает художником-модельером, а Толик вертится по административной части.

Очень скоро моя семейная жизнь стала напоминать ад. Обычно я приходил домой около шести, удачно оформив очередной контракт на продажу партии вентиляторов или полотеров. К этому времени дома все были в сборе. Я входил в собственную квартиру как в зоологический сад с беспривязным содержанием зверей. Укрыться было совершенно негде. Лишь один домашний доверчивый зверек – моя Дашка – подходил ко мне и лизался. Остальные были дикими зверями. Они так и норовили укусить.

Моя сестра стала за эти годы заместителем директора по производству в одном научно-производственном объединении, выпускающем промышленные роботы. Я не подозревал, что в ней столько деловых качеств. Она часто говорила про план, премиальные, внедрение, сетевое планирование и стимулирование. Моя жена ее за это презирала. Сама она была женщиной светской, не чуждой художественных устремлений. Среди ее знакомых попадались режиссеры, художники и литераторы.

Петечка, как мне кажется, нигде не работал, но функционировал с бешеной энергией по части купли-продажи одежды, мебели и вообще всякой всячины, в чем ранее участвовал и я, то есть мой предшественник в этой семье. С Петечкой и его делами я порвал быстро и решительно, правда, с небольшим общесемейным скандалом.

Меня тайно поддерживал Никита, который ни в грош не ставил своего отца и интересовался лишь видеофильмами и аэробными девушками.

Аэробика вообще процветала. Ее любителей и любительниц можно было встретить везде: на улицах, в магазинах, в троллейбусах. С маленькими магнитофончиками на шее и стереонаушниками на ушах они беззвучно дергались, как марионетки, иной раз в самом оживленном месте. Имелись коллективные системы аэробики, когда от одного магнитофона тянулся шнур со многими парами стереонаушников. Желающие могли подключиться к нему ушами и бились, точно под током, в едином ритме, связанные одной ниточкой.