Михаил Русанов-Ливенцов - Лад Посадский и компания: Дела торговые, дела заморские

— Какой пожар? Нет никакого пожара. Огни те холодные. Ярко светят, но не греют. Как луна.

— Бывает ли так? — усомнился кто-то.

— Еще раз перебьет кто, я такое скажу — вовек не возрадуетесь!

— Не серчай, Седобород. Интересно же. Десять слов всего сказал, а поведал о чудном, — польстил Лад старику.

Он единственный из собравшихся не очень-то боялся заговорных слов Седоборода. В детстве няньки оставили его одного в бане. Пробыл он там с вечера до утра. А когда подняли крик и гам, (няньки выли в голос, что, мол, унес дитятку волк серый), Лад сам из баньки выполз. Было ему тогда три годочка от роду, и ходил он с тех пор седой. Да не беда это, решили родители, а вот что слова заговоренные перестали его брать — так это всех до смерти напугало! Как жить-то теперь Ладушке, коли ни амулеты, ни заговоры его не сберегут?! Пошумели, нянек выволокли, и успокоились. Даже хорошее стали видеть — живет человек, сам себе хозяин, ни одна сила над ним не властна. Только о том, что в баньке случилось, никто так толком и не узнал. Говорили разное — и что с нечистью Лад в бане игрался, и что сам, мол, Черт-Туй снизошел до того, что позволил Ладу подергать за свою бороду седую. И вроде бы вырвал Ладушка из бороды окаянного какой-то волос заветный... Кто теперь скажет, так это или нет? Сам Лад не помнил ничего.

— Говоришь, крышами небо трогают и огни везде? Эх, посмотреть бы...

Старик хлебнул бражки, вытер широкой ладонью бороду и улыбнулся вдруг.

— Да-а, красота... В главном посаде той страны есть улица по названию Угол Стриженый. Почему да отчего, не разумею, да только все говорят, что Угол тот вовсе и не стриженый, а как есть прямой, словно стрела. Живут на улице люди Банковского народа. Да вы знаете одного из них — хозяин ЗАО... Да. Амбары их не зерном трещат, а от золотишка ломятся. Говорят даже, что золотишко-то их заговоренное, само себя родит. Вот и не кончается никогда. В этом их богатство.

— Как же золото само себя родит? Брехня... Чай, не курица, чтобы яйца нести!

Седобород устал обращать внимание на реплики слушателей.

— Многие хотели руку приложить к золоту тому, да обожглись. Даже люди Мафии, и те предпочитают с племенем Банковским в дружбе ходить.

— Мафия?! — удивленно шепнул кто-то.

Но слух Седоборода был остр, за сто шагов слышал, как белка орешки щемит.

— Которые в плащах ходят. Страшное племя, — Седобород понизил голос. — Корни их на острове дальнем, вот и не сладить с ними никому. Сколь уж бились с ними и явно и тайно, а всей силы Мафии так и не изведали... Так оно и понятно! Человек корнями силен. А если корни твои за кудыкиной горой да за девятью морями в острове спрятаны, то и не побьет тебя никто. До корней-то не добраться.

— Это ты хватил, дед! — Лад потянулся, аж кости захрустели. — Всякого побить можно, коли за дело с умом взяться. Помните, как лавка их горела? Вот потеха была.

— То-то что с умом. А у вас он откуда? Нет у вас ума. Другие делом заняты, а вы каждый вечер ко мне норовите зайти, браги на дармовщинку попить, да уши развесить, — усмехнулся Седобород.

— Так ведь совет добро на войну не дает. Вот и шляемся без надобности, — Пустолоб зачерпнул полну кружку мутной бражки и вылил ее в свое бездонное горло.

— Ишь ты, чего захотел. Война ему нужна. Сам-то ты видел ее, войну-то? Сколько лет в мире живем, а всё из людей не выйдет потребность друг другу головы отшибать. Лоботрясы вы, вот что.

— Хватит ругаться, Седобород! Говори дальше, что там с Мафией и людьми Банковскими.

— Чего, чего... В друзьях они. Вечный мир меж ними. Бывают иногда стычки, «наездами» называются, но это так, по мелочи. А по-крупному ни-ни. Никакой войны.

— Почему? — удивился Пустолоб. Его кружка в который раз опускалась в бадью с брагой, уже по дну стала шкрябать. — Если у кого-то много золотишка, так не зазорно заставить поделиться. Тем более что оно, золотишко-то, само себя родит. Чай, не обеднеют люди Банковского народа.

— Не обеднеют, — согласился Седобород. — Да только золото ихнее заговоренное. Если не по согласию к тебе попало, не по-доброму, то жди беды. Пожалуют те же люди Мафии и всё разорят.

— А чего им за Банковских заступаться?

— Говорю же, мир между ними. Поговаривают еще, что большие богатства Мафии у тех же Банковских хранятся.

— Ну-у дела-а! И где же это так бывает, чтобы разбойник у купца деньги хранил?

— Далеко. На западе, где солнышко садится.

— Запад нам не указ... Расскажи еще что-нибудь, Седобород.

— Расскажи, расскажи, — послышалось отовсюду.

Седобород хмыкнул, тронул дрожащей рукой лучину — ярко вспыхнуло пламя. Кто-то услужливо подал ему кружку с брагой.

— Ну, коли спать не спешите, да девки, видать, вас не ждут, и уж если запад вам не указ, то ... слушайте про восток. Сказывают люди, есть там загадочная страна. Народ той страны поклоняется Солнцу, как, впрочем, и мы. Люди там невысокие, раскосые. Покой страны той оберегают ужасные вояки — самраи. Люди чести. Если вождь гибнет в бою и сражение проиграно, то оставшиеся в живых сами на себя накладывают руки.

— Что же это за честь? Глупо, — подал голос Лад. — Покуда жив хоть один воин, не окончена битва!

На него тут же зашипели.

— Недалеко от этой страны проживают другие народы. Говорят, сам Черт-Туй оттуда родом!

— Чер-Туй?! — кто-то со страху тронул свой амулет, кто-то сплюнул через левое плечо.

— Он самый! А еще там родина Комер-сана.

— Который завтра приезжает?

— Да. Сколько лет ему — никто не знает. Древний он...

— Древнее тебя?

— Древнее. И мудрее. В делах торговых ему равных нет.

— А чего он к нам засобирался?

— Устал кочевать. Решил наш Посад выбрать местом своей постоянной дислокации.

О дислокации никто ничего сказать не мог. Слово незнакомое, не понравилось слово-то...

— Ты говори, дед, да не заговаривайся! — вновь послышались плевки и зашуршали, зазвенели амулеты и обереги.

— Перестаньте плеваться! Всё, устал от вас, обалдуев! Убирайся потом за вами... На сегодня хватит. Пошли все вон! — рявкнул Седобород.

Ослушаться деда никто не решился. Стали собираться. Кто-то напоследок черпнул браги, кто-то украдкой дернул пук травы сухой, что в изобилии висела по всему дому. Трава у Седоборода злой не была, худого человеку не сделает.

— Лад, останься, — седобород прикрыл глаза.

Лад послушно уселся обратно на пол, стараясь выбрать место не заплеванное.

Когда дверь хлопнула, Седобород хитро взглянул на него.

— Не надоело тебе еще с ними шататься? Всё про войну выспрашиваешь дедов. И не смотри так, всё знаю. Кровь в тебе бродит. Дело тебе надобно.

— Дело... А какое? Может, ты подскажешь?

— Подскажу. Как приедет Комер-сан, иди тут же к нему.

— Зачем? — удивился Лад.

— Попросишься в ученики. У него блажь такая есть. Как куда приедет, сразу ищет себе ученика.

— Я в дружине учился пять лет! Теперь опять учиться? Чему?!

— Торговле.

— ...?

— Делай, как сказано! — прикрикнул Седобород так, что Лад подскочил с полу и исчез в дверях. Мало ли, что заговоры не берут, вдруг дед такое ляпнет, что и ноги скрутятся...

Слава и молва о Комер-сане бежали по земле быстрее его тяжелых обозов. Да как же не быть быстрее, если в пути был не просто Комер-сан, один человек, а огромный клан с целой кучей барахла. Добра, добытого торговлей честной, а когда и хитростью, насчитывалось до сотни обозов. Были здесь и материи разные — атлас из Хундустана, шелка из Итая, холстина плотная с Севера, ситец разноцветный — радость женам, разорение мужьям. Оружия всякого и на любую руку — от кастетов свинцовых до палиц пудовых — было обозов десятка два. Барахлу же в виде камней-самоцветов, украшений из золота и серебра, никто и счета не ведал. Да прибавьте к этому всяких заморских сладостей!..

Одни из зависти говорили, что продал Комер-сан душу нечистой силе за удачу в торговом деле. Другие, поумнее которые, считали, что удача тут вовсе ни при чем. Просто мудрым был Комер-сан, человеческую природу насквозь видел. Да и опыту в торговле у него было не два дня. Родовитый посадский люд, знающий всегда все новости и откуда ветер дует, поговаривал, что давным-давно знаком был Комер-сан с самим знатным Садко. Связывала их не просто дружба, — торговали вместе, выгоду имея обоюдную, и вроде бы Садко завещал Комер-сану свою удачу в рисковых делах торговых.

За многие годы спокойной жизни жирел Посад от торговли, как хряк жиреет от кормежки на убой. И всякое он повидал — товаров разных и людей чужих, и стал как невеста на выданье, которая уж слишком разборчива, — и это не в новинку, и эту невидаль уже видели, и эту сказку уже слышали, да позабыть успели. Но прибытие Комер-сана даже для Посада было событием большим. Не часто, ой не часто ТАКИЕ торговцы оседали в Посаде. Заезжать, конечно, заезжали, но чтобы вот так, разом, и на всю жизнь, — это редко бывало. Купцы, вроде Комер-сана, предпочитают со временем сами закладывать небольшие селения. Пройдет годков пятьдесят, и превратятся они в такие же посады торговые со своими обычаями и своей торговлей.