Терри Пратчетт - Вольные Мальцы

Мисс Тик подняла глаза.

— Маленькое существо, что было в лодке — это Нак Мак Фиггл! — сказала она. — Ни одну волшебную расу так не боятся, как их. Даже тролли разбегаются от Вольных Мальцов. И он ее предостерегал!

— Тогда значит — она ведьма. Разве нет? — сказал голос.

— В таком возрасте? Невозможно! — сказала Мисс Тик. — Там было некому научить ее! На Мелу нет ведьм! Там чересчур мягко. Хотя… она не перепугалась…

Дождь перестал. Мисс Тик смотрела в сторону Мелового плоскогорья, которое поднималось над низко повисшими, выжатыми тучами. Миль пять пути туда.

— За этим ребенком нужен глаз, — проговорила она. — Но все-таки Мел чересчур мягок, чтобы вырастить ведьму…

Выше, чем страна Мела — только горы. Они стоят — острые и пурпурные и серые, снег струится длинными лентами с их вершин даже летом. «Небу невесты», однажды сказала про них Бабушка Болит, а она так редко говорила вообще — тем более не об овцах — что Тиффани эти слова запомнились. И к тому же, слова были верные. Именно так выглядят горы зимой, когда они белым белы, и потоки снега вьются, как вуали.

Бабушка вставляла в речь старые слова и странные, старинные поговорки. Она не называла плоскогорье Мелом, она говорила «земь». «Высоко на земи, на ветрах на семи», думала Тиффани, так слово и легло в память.

А вот и ферма.

Обычно Тиффани предоставляли самой себе. Не то чтобы это была особенная жестокость или неприязнь к ней, просто ферма большая, у каждого полно дел, и Тиффани со своей работой вполне управлялась, поэтому становилась вроде невидимки. Она делала масло, сыры, и в этом была мастерица. Масло у нее получалось лучше, чем у матери, а отличное качество ее сыров люди отмечали особо. Тут уж талант. Порой, когда в деревню заглядывали бродячие учителя, Тиффани ходила получить чуток образования. Но в основном — работала в темной, прохладной маслодельне. Это ей нравилось, это значило: быть полезной на ферме.

Так и называли: Домашняя Ферма. Отец арендовал ее у Барона, который владел землей, но уже сотни лет Болиты работали на этой ферме. Так что, говорил отец (негромко, после выпитого вечерком пива) — сколько земля помнит, это всегда была ферма Болитов. Мать Тиффани обычно замечала ему — не надо таких речей. Хотя Барон всегда обходился уважительно с мистером Болитом после того, как Бабушка умерла два года назад, называл его превосходнейшим овцеводом здешних холмов, да и деревенские считали Барона не таким уж плохим в нынешние дни. Почтительность всегда ценится, говорила мать, к тому же у человека свое горе.

Но иногда отец продолжал настаивать: имя Болит (или Былит, Пылит, Палит — написание было делом свободного выбора) сотни, сотни лет упоминалось в старых документах здешнего края. Эти холмы вошли в нашу кость, говорил он, и мы всегда были овцеводами.

Тиффани очень гордилась этим, на странный лад: совсем неплохо было бы погордиться и тем, что твои предки разок-другой переезжали на новые места или пробовали новые занятия. Но чем-нибудь гордиться нужно всегда. И сколько Тиффани себя помнила, ее отец — в общем, неразговорчивый тугодум — время от времени обязательно произносил Шутку: наследственную, переходившую от Болита к Болиту сотни лет.

То скажет: «У ленивого в хребте не Болит» а то: «И хочется, и колется, и Болит, и матушка не велит». Или даже: «У меня все по-нашему: Болит с головы до ног». Не то чтобы Шутки были так уж забавны (где-то по третьему кругу), но не скажи отец хотя бы раз в неделю одну из них, Тиффани не хватало бы этого. Тут не в забавности дело, а в том, что Шутки были праотеческие. Как там ни записано их имя, все предки ее были такими: где Болит — за то место и держишься.

На кухне никого не оказалось. Мать, видимо, понесла чего-нибудь перекусить в загон для стрижки мужчинам, которые на этой неделе стригут овец. Сестры Ханна и Заноза тоже там, сматывают шерсть и не оставляют без пригляда работников-парней. У них всегда большое рвение к работе во время стрижки.

Рядом с черным очагом была полка, которую мать по сию пору называла Библиотекой Бабушки Болит, потому что приятно иметь в доме Библиотеку. А все остальные говорили просто «Бабушкина Полка».

Она была невелика, книги втиснуты между банкой имбирных конфет и фарфоровой пастушкой, которую Тиффани в шесть лет выиграла на ярмарке.

Книг было всего пять, кроме большого дневника фермы — с точки зрения Тиффани, его нельзя было считать за настоящую книгу, потому что дневник писали сами. На полке стоял словарь. Стоял Ещегодник, менявшийся каждый год. Рядом с ним — «Болезни Овец», раздувшиеся от Бабушкиных закладок.

Бабушка Болит насчет овец была знатоком, хоть и называла их «мешки травяные, что придумывают, как бы еще сдохнуть». За много миль другие овцеводы приходили звать ее к своей заболевшей скотинке, и они говорили: «Легкая Рука», хотя сама она говорила: и для овец, и для людей лучшее средство — дать скипидару, да кляток, да пинка.

Из книги отовсюду торчали бумажки с Бабушкиными собственными рецептами лечения овечьих болезней. В большинстве рецептов был скипидар, и в некоторых — клятки.

Рядом с книгой об овцах стоял тонкий маленький томик «Цветы Мела». Среди трав плоскогорья полным-полно было мелких, замысловатых цветочков: Примула Верис, Колокольчик Круглолистный. И еще более крохотных, которые как-то выживают на овечьем пастбище. На Мелу цветы должны быть хитры и крепки, чтобы пережить овец и зимние бураны.

Кто-то раскрасил от руки цветы на картинках, давным-давно. На форзаце было написано аккуратным почерком: «Сара Нытик», так звали Бабушку до замужества. Может быть, она думала — чем быть из Нытиков, лучше уж пусть Болит.

И наконец — «Волшебныя Сказки Для Детушекъ Хорошихъ», книга еще из тех старинных времен, когда в знакомых словах попадались непривычные буквы.

Тиффани залезла на стул и взяла книгу. Переворачивала страницы, пока не увидела ту, что искала, и некоторое время молча смотрела на нее. Потом убрала на место книгу и стул и открыла буфет.

Нашла там суповую тарелку, а в ящике стола — материну портновскую ленту-сантиметр, измерила тарелку и проговорила:

— Хмм. Восемь дюймов. Почему нельзя было так и сказать!

Сняла с крючка самую большую сковороду, на которой можно было за один раз приготовить завтрак для полудюжины человек, вытащила из банки на шкафу пригоршню сластей и положила в старый бумажный мешочек. После, к хмурому недоумению Вентворта, взяла его за липкую руку и снова повела в сторону ручья.

У реки все выглядело очень как всегда, но Тиффани не собиралась позволить этому себя одурачить. Все карпы скрылись, и птицы не пели.

Она выбрала место на берегу, где рос куст подходящей величины. Потом крепко, как могла, вбила в землю деревяшку и привязала к ней мешочек сластей.

— Вентворт, сладкое! — крикнула она, поудобнее схватила сковороду за ручку и отступила за куст.

Вентворт засеменил к мешочку и попытался его поднять с земли, но мешочек был привязан прочно.

— Я хач-чу тва-алет! — заорал Вентворт, потому что это была такая угроза, которая обычно срабатывала. Его толстые пальцы царапали узлы шнурка.

Тиффани внимательно следила за водой. Вода становится темнее? Вода становится зеленее? Это всего лишь водоросли там, в глубине? Эти пузырьки — просто карп смеется?

Нет.

Она выбежала из укрытия, замахиваясь над плечом сковородкой, как бейсбольной битой. С визгом взлетающий над водой монстр и встречная сковородка врезались друг в друга, и раздался бам.

Это был настоящий бам, с таким раскатистым ойойоиоиоиоиоиои-ннннннгггггггг, по которому всегда можно узнать бам, сделанный на славу.

Существо на миг зависло. Несколько зубов и ошметков ила плюхнулись в воду. Потом оно медленно соскользнуло вниз и затонуло со внушительными пузырями.

Вода прояснилась и стала вновь старой знакомой рекой, мелкой, холодной как лед, с галечным дном.

— Хаааччууу сладка-а-а, — орал Вентворт, который никогда и ничего больше не замечал вокруг, завидев сладкое.

Тиффани развязала шнурок и отдала ему сласти. Он съел их чересчур поспешно, как всегда. Она подождала, пока его вытошнит, и отправилась домой в задумчивом расположении духа.

В тростниках, низко-низко, шептались тонкие голоса:

— Кривенс. Мальца Бобби, видал, нет?

— Айе. Давай гэтьски, скажем Большому — нашли каргу.

Мисс Тик бежала вверх по пыльной дороге. Не любят ведьмы, чтобы их видели бегущими, непрофессионально это смотрится. И не годится, чтобы ведьму видели навьюченной, а она тащила на спине свою палатку.

Вдобавок, по воздуху за ней стелились клубы пара. Ведьмы сушатся изнутри.

— Оно, со всеми этими зубами! — сказал таинственный голос, который на этот раз доносился от ее шляпы.

— Я знаю! — огрызнулась Мисс Тик.

— А она просто развернулась и врезала!