Воротиться нельзя влюбиться! (СИ) - Муратова Ульяна

В холодильнике обнаружились два мандарина-смертника, банан, решивший, судя по цвету, репатриироваться обратно в Африку, и останки некогда знаменитого режиссёра, Эмилио Полкурицы. Останкам было уже дней пять, поэтому выглядели они так, что их подобало кремировать, но мама настаивала на том, что их нужно доесть. Сама только почему-то не ела.

Холодильник был почти пуст, потому что мы обе не планировали встречать праздник дома, зато в морозилке имелся запас домашних пельменей, так что голодной я не останусь. А ещё доем торт, потому что с завтрашнего дня я точно на диете, а он будет меня провоцировать.

Мама, разумеется, будет наезжать из-за торта тоже, но какая разница? Всё равно будет, так хоть повод достойный.

Вспомнив про телефон, достала его из пуховика, чтобы поставить на зарядку. Заодно и зеркальце вынула из кармана. При свете оно оказалось очень красивым — тонкой работы оправа из ажурного металлического кружева. Наверняка новое и явно дорогое — ни царапинки, ни трещинки, ни окалинки. Взглянула на своё отражение.

Зря мама говорит, что меня бы на панель не взяли. Это в стриптизёрши толстых не берут, потому что они могут палку перегнуть. Вернее, шест. А в проститутки берут всех, кровати-то куда крепче.

Да и потом, на лицо я симпатичная. Правда, на то, что ниже лица, клюют обычно представители братских народов возрастом за сорок. Но клюют же. И пэрсиком зовут регулярно. Да и толстой меня никто, кроме матери, не называет. Плотной, сбитой, альтернативно стройной — да. Толстой — нет. А с первого января я буду тренироваться и на диету сяду. И зачёт сдам.

Внимательно рассмотрев своё отражение в зеркале, я взяла и пожелала:

— Хочу жизни сказочной, желательно подальше отсюда, любви огромной и принца на белом коне, умного, богатого и красивого. А, ну и похудеть.

После этих слов зеркальце вдруг засияло магическим светом, взвилось под потолок и открыло портал в прекрасную новую жизнь...

Ага, как же.

Ничего не произошло. Вообще ничего.

Убрав зеркальце в шкаф, я налила себе горячего чая, положила на блюдечко кусок торта и стала щёлкать пультом, переключая каналы. Везде одни и те же лица! Ну сколько можно, а?

Завернулась в плед, пригрелась на диване и случайно задремала, так и не дождавшись боя курантов.

Ох, знала бы я, чем дело обернётся!

Я — фольклорный элемент,

У меня есть документ.

Я вообще могу отседа

Улететь в любой момент! [*]

— Девка! А, девка! Просыпайся! — настаивал звонкий девичий голос.

Голова напоминала чугунок, по которому кто-то треснул лопатой. Внутри противно гудело. Во рту пересохло, а ещё ныло плечо — кажется, я его отлежала.

С трудом разлепив веки, я поняла, что проснулась то ли в просторном гробу, то ли в деревянной нише, одну сторону которой закрывали вышитые крестиком занавески. Шокированно огляделась, но зрение пока оставалось мутным, да и света не хватало. За занавеской раздался скрип. Неловким движением я коснулась вышитой ткани и потянула в сторону.

За занавеской оказалось зеркало, отражение смотрело на меня внимательно и улыбалось. Я аж икнула от неожиданности, потому что сама-то точно не улыбалась. Нет, это не зеркало. Просто в проёме хихикает… моя точная копия? Сестра-близняшка?

— Вы кто? — выдохнула я.

— Кощей в пальто! — ответила она и заливисто засмеялась задорным, живым смехом.

Ну хоть голоса у нас отличаются!

Я поняла, что веселящаяся копия стоит на лестнице, за её спиной — типичная русская изба, а я лежу на печи, укрытая лоскутным одеялом.

Вдруг лицо незнакомки стало меняться, будто с него начала сползать личина. Кожа покрылась морщинами и пигментными пятнами, брови срослись на переносице, а губы ссохлись, обрамляя рытвину рта. Ровные белые зубы сначала немного потемнели, а потом некоторые и вовсе исчезли, оставив торчать из дёсен десяток стёсанных пеньков. Густые русые волосы поредели, клоками поседели, а клоками — потемнели, выдавая в хозяйке некогда жгучую брюнетку. Чуть курносый нос с россыпью конопушек увеличился, опух, обзавёлся тремя волосатыми бородавками и кустами в ноздрях. Ярко-зелёные глаза поблекли, выцвели и стали неопределённо-серыми, скорее мутными, чем имеющими хоть какой-то цвет.

Передо мной стояла гнусно улыбающаяся старуха, довольная донельзя.

Вот это сон! Всё так реалистично! Особенно — ощущения.

— Вылазь давай, коли хочешь уразуметь, где тут яды, а где ягоды, — голос незнакомки тоже изменился, стал противным и скрипучим.

Она спустилась с лестницы, приставленной к печи, и поманила жестом. Я слезла с полатей и огляделась.

Обстановка вокруг — совершенно незнакомая. Небольшая комната, вся уставленная стеллажами, шкафами и завешенная полками. Помимо них — только стол, колченогий табурет и видавший всякое половик. Причём всякое исключительно грязное и дурно пахнущее.

И вот что интересно, сон и не думал становиться эфемерным или заканчиваться. Напротив, с каждой секундой он словно набирал силу, наливался реалистичностью и подробностями.

Например, пахло в комнатушке травами и какой-то тухлятиной. Босые стопы неприятно колол жёсткий соломенный половик, а по ногам тянуло холодом из-под перекособоченной двери. Я удивлённо осмотрела себя — на мне красовался традиционный русский народный сарафан, надетый поверх рубахи с широкими рукавами.

— Здравствуйте! А вы кто? И где я?

— Ты в Явомирье. Добро, как говорится, пожаловать! — весело оскалилась старуха.

— Это где? — я лихорадочно попыталась припомнить, слышала ли такое название раньше, и не смогла.

— У Кощея в бороде!

Что за ерунда? И ведь всё вокруг такое реальное — я даже ущипнула себя за руку, чтобы убедиться, что не сплю. Ойкнув, потёрла отдающее болью место. По всему выходило, что это не сон. А что тогда? И чем объяснить сползающую с бабки личину, если не сном?

Или всё, приехали, Марина? В Новый год — с новыми психическими расстройствами и галлюцинациями?

— Уважаемая… — я сделала паузу, ожидая, что старуха подскажет, как к ней обращаться, но напрасно время потратила, пришлось продолжать: — Вы могли бы объяснить, где я и что происходит?

Но старуха ничего объяснять не собиралась, только радостно улыбалась в ответ. Я бы даже сказала, лыбилась.

— С голосом чутка не угадала, а так — ну чисто в десяточку, — умилилась собеседница. — Ты энто, не серчай больно-то на меня. Я месяца через три вернусь. Али через четыре. Шама понимаешь, такие краесроки — кикиморам на смех.

— Что? Какие краесроки? О чём вообще речь?

— Ай, да разберёсси. Али не разберёсси. Твоя беда. Жрать захочешь — вон в том шкафу бери. В энтом — яды всякие, отравы да зелья вредоносные. Шама не пей, другим давай. Одёжки в шкафе. Место отхожее за домом, по тропинке найдёшь. В деревню лучше пока не ходи, — прошамкала она, — да и вообще не ходи, спросють с тебя.

— Что спросят? — нахмурилась я, чуя, что весь этот ликбез ничем хорошим для меня не кончится.

— А я чё? — невинно захлопала глазами старуха. — Я ничё! Сидела б ты в своём Навомирье, кто ж тебе виноват-то? А я, коли хочешь знать, тебя не звала. Двойника себе сотворить пыталася. А уж коли счастье-то шамо в руки плывёт, то кто ж откажется-то от него, а? А? Вот и я об том толкую, что никто. А у меня краесроки горят! Ну всё, бывай, девка, как там тебя…

— Марина, — машинально подсказала я.

— Ой, страсти-то какие! Прям бяда, а не имечко! — бабка театрально прижала сухую ладонь со скрюченными пальцами к груди. — Ажно прям до потрохов пробрало. Ты уж зовись Маруськой, коли не хочешь лишних бед, а то достанется ещё и от Марены, — последнее слово старуха прошептала так тихо, словно нас могли услышать.

— А кто такая Марена? — спросила я, но в ответ говорящая загадками бабка только руками замахала.