Витаутас Петкявичюс - Великий охотник Микас Пупкус

— Ничего я с ним не делал. Очень рад, что в вашем адском царстве болтов-винтов, мигающих ламп и воющих моторов живая, хоть и плюгавенькая собачка еще может сохранить свою тайну. И этой тайны я не выдам даже под страхом смерти…

— Ну, раз так, ничего не попишешь, вопрос снимаю, — развел руками президент. — Попутного ветра! А Гасбер, — хихикнул он, — до сих пор лечится от перепуга. Хорошо ты его проучил. Спасибо!

Запряг я своего скакуна и пустился в путь. Через три дня на четвертой улиточной скорости домчался до запертых на тысячи замков границ Нейлонии, пролетел над ними, с огромным наслаждением набрал полную грудь настоящего, некондиционированного воздуха и запел во весь голос:

Ффу-ух, до чего ж я ослаб, пока дышал нейлонским разноцветным дымом, слушал металлический лязг машин и глотал пластмассовые булочки! До чего ослаб, дальше некуда: едва выбрался на чистый воздух, как ноги подкосились, под коленками задрожало, голова закружилась… Хорош из меня будет охотник!

Но чем дальше уносил меня мой конь от Нейлонии, тем легче становилось дышать, тем зорче видел глаз, острее слышало ухо. И все вокруг казалось милым и приятным. Даже нахальная ворона, пролетавшая мимо, и та выглядела симпатично. Не удержался я, заговорил с ней:

— Сорока-ворона, где твои детки?

А когда услышал чириканье какой-то пичуги, даже прослезился, но приятели мои и ухом не ведут.

— Ах вы толстокожие, тугоухие! Да с этаким пением орган, и тот не может сравниться, — в сердцах накинулся я на Чюпкуса с Лупкусом и на радостях отсалютовал пичуге шляпой.

А к вечеру защелкал, залился соловей, на его голос откликнулся журчанием прозрачный лесной ручей, стройные сосны и коренастые дубы эхом отозвались на звонкие трели, а легкий ветер унес эту музыку далеко-далеко, сколько хватало глаз. Сидел я, братцы мои, и пошевелиться боялся. Чувствовал, как легко дышит грудь, как возвращаются ко мне прежние силы. Вот тут-то я и понял, почему мои земляки, попав на чужбину, не выдерживают тамошней жизни, заболевают страшной, смертельной болезнью — тоской по родине.

— Разрази меня гром, если я когда-нибудь позволю злым людям уничтожить этакое чудо! — хлопнул я шапкой оземь и обнял Чюпкуса.

После такой клятвы будто гора у меня с души свалилась. Ехать стало весело и приятно. Чем дальше мы уносились от Нейлонии, тем чаще попадались по пути густые перелески и рощи, светлые прозрачные озера и речки, в придорожных кустах серыми комочками мелькали зайчишки, легкой тенью скользили косули, а порой широким махом проносились лоси, гордо подняв тяжелые ветвистые рога. В чаще озерной осоки крякали утки, гоготали гуси, на мягких болотных кочках квакали-заливались лягушки, мекали бекасы, пестрели цветы на лугах…

"Как в раю! Никогда людишкам нейлонским на фабриках лучше не сделать", — зарассуждался я и, верно, выпустил руль из рук: Лупкус остановился и потянулся к зеленой травке, — в диковину ему свежий корм.

— Н-но, коняга, нет на тебя волка!..

Пошел Лупкус ходко. Так мы и плелись нога за ногу, разминались, красотой любовались, птичьими трелями наслаждались.

Вдруг из гущи клевера ка-ак рявкнет дергач:

Никогда ничего подобного не слышал Лупкус, оторопел от испуга, потом вскинулся на дыбы и запрыгал по-воробьиному вспять. А я, как на грех, от неожиданности выпустил вожжи, то есть руль. Мотает меня во все стороны, а ухватиться не за что: бочка-то круглая, пластмасса скользкая. Ну, думаю, не добраться мне теперь до дому, хорошо, если цел останусь… Но на счастье позади нас другой коростель ка-ак задыркает, Лупкус и остановился. Ушами прядает, прислушивается. А с боков — третий, четвертый… Совсем бы у коня голова кругом пошла, да я улучил момент, подскочил к Лупкусу, погладил его по взмыленной шее и стал успокаивать:

— Да, брат, это тебе не урчание нейлонских машин. Будь коростель с тебя ростом, свободно перекричал бы самую мощную корабельную сирену, — говорю, а сам невзначай за повод дерг! — и мы тронулись дальше.

Через неделю очутились в глухом, непроходимом лесу. Шли, шли, пробирались-продирались и наконец добрались до поляны, на которой стоял небольшой охотничий домик. Жили в нем пятеро мрачных неразговорчивых мужчин, занимавшихся отловом зверей и птиц для всевозможных зоологических садов и живых уголков.

Признаюсь откровенно, мне такое ремесло не по душе. Я сам недавно испытал все прелести неволи и еле-еле вырвался. Но что я мог поделать? Один против пятерых вооруженных, к тому же в чужой стране! И кроме того, когда долго путешествуешь, каждый встречный человек, да еще охотник — вроде лучший приятель. Поэтому мы с Чюпкусом охотно присели к костру и выложили все наши запасы.

— Здорово, — приветствовали охотников.

— Здравствуйте, если не шутите, — отозвались хором пятеро звероловов, продолжая жевать, и приняли нас в свою компанию. Только после сытного угощения они обратили внимание на Чюпкуса.

— Недурен, видна порода, — голосом знатока процедил один.

— Не то говоришь, приятель, — возразил я. — Совсем не то, любезный. За такого пса трех слонов не жалко отдать. Смотри! — Схватил я нож и зашвырнул подальше в темный лес. — Ищи! — приказал Чюпкусу.

И через минуту этим самым ножом, как ни в чем ни бывало, резал хлеб. Охотники глазам своим не верили. Тогда я расшвырял все железные предметы да еще и иглы в придачу. Чюпкус нырнул в чащу и сразу же вернулся, облепленный железками, как дикообраз. Отряхнулся, но ножи, вилки, иглы и лопатки только забренчали, стукаясь друг о дружку, и продолжали висеть на нем, как привинченные.

— Ну и чудеса, — качали головами видавшие виды охотники. — При таком вооружении даже лев, и тот не рискнет подступиться.

И звероловы решили испытать нас на охоте.

Наутро я хорошенько напоил Чюпкуса и пустил в лес. Стал он перебираться через поваленное бурей дерево и обнаружил берлогу, где жила семейка бурых медведей. Обступили охотники дерево, начали совещаться, что предпринять. А я их спрашиваю:

— Слышал ли кто из вас, что приключилось со старым моржом после того, как он сбежал из цирка и стал в море проржавевшими минами баловаться?

Охотники — только пожали плечами и развели руками. А когда я кончил свой рассказ, старший из них хмуро процедил:

— Поздно нам профессию менять.

Тогда я им во всех подробностях выложил, какая расплата ждала нейлонских молодцов и чего я насмотрелся в этой продымленной, как копченая колбаса, стране. Они устыдились и пообещали:

— Последний разочек поохотимся и больше никогда не станем заниматься этим постыдным ремеслом.

— Ну, если вы раскаиваетесь, — предложил я, — давайте наварим сонного зелья, опоим медведей, и дело с концом. Спящего зверя легче легкого в клетку затолкать, а неспящего — еще как повезет…

— Хороший план, да проволочка велика, — ответил старейшина охотников. — Мы и так еще ничего путного не добыли. А дома детишки хлеба дожидаются…

И решили они охотиться старым способом. Он, мол, вернее. Положили в дупло стоявшего по соседству дерева мед диких пчел, а у входа подвязали на веревке увесистую колоду, приготовили сеть из прочных веревок, засели в кустах и выжидают.

Я тоже времени даром не терял, — вскипятил котелок воды родниковой чистой, всыпал по горсти белены пополам с кострецом, пахучей гвоздики и душистой черники, тертого дурмана да молотого бурьяна, муки квашеной да соли жареной, мышиного сала, черепашьего кала, дубового сена да морской пены, сноп листа прелого и щепоть маку белого. Перемешал все тщательно, разогрел основательно, пропустил через голенище, чтобы смесь была чище, и стал остужать, приговаривая:

— Эники, беники, варись, да не рута, варись, зелье люто, эники, беники, трали-вали, чтоб напившись год дремали, эники, беники, варись, зелье мятное, вкусное, ароматное… Бац! — заклятье было произнесено, сонное зелье готово. Теперь оставалось напоить медведей. Дело хитрое, но ведь и у меня котелок варит, соображаю, что к чему. Наполнил я зельем резиновые мячи, натыкал в них иголок, да не простых, а тех, которыми доктора уколы делают, и вышел поглядеть, как там дела у звероловов.

В самую пору поспел.

А у них вот что получилось. Как только запах меда разнесся по лесу, над поваленным деревом показалась голова медведицы. Она повела носом, заворчала и стала облизываться. Потом начала озираться по сторонам, отыскивая лакомство. Я мог в любую минуту усыпить медведицу, стоило пустить заряд с чудодейственным зельем, но решил не вмешиваться, потому что давно уже убедился: упрямцев можно научить уму-разуму только одним способом — дать им отведать неприятности, которую они сами для себя состряпали.