Оберон Ману - Апокалипсис every day (СИ)

41

Утро воскресенья прошло в неспешном пробуждении, умывании из ручного рукомойника, в частности. Фридрих Ингер веселился, как ребёнок. Поддевал снизу ладонями штырь регулятора ручной подачи жидкости, ждал, когда из открывшегося отверстия натечёт достаточное количество охлаждённой за ночь открытым воздухом воды, плескал в лицо, фыркал от удовольствия.

— Жить в музее! — восклицал он. — Это прелестно!

— Какой музей? — недоумевал майор. — Рукомойник обыкновенный.

— Но я такого никогда раньше не видел, — объяснял немец. — Это есть реликтовый объект человеческой культуры! Он должен иметь место в музее!

— Да у нас по деревням вся Россия такими пользуется, зажились в городах, просто.

— Город — это хорошо, — не соглашался Фридрих. — Город есть центр культуры!

Майор усмехался, ждал своей очереди.

Потом все вместе пили чай из самовара, поставленного на воздухе.

— Откуда этот запах? — спрашивал Фридрих, вытягивая шею.

— Так просто самовар правильно поставлен. На сосновых шишках, — объяснял майор.

Дымок из высокой, коленом вбок, дымовой трубы, — относило в сторону. Но запах свежего дыма всё равно был неистребим. И придавал чаепитию на открытом воздухе особый вкус. Даже варенье, сваренное женой полковника, на свежем воздухе казалось вкуснее.

— Мальчишкам на улице тоже всё вкуснее кажется, — говорил полковник.

— Будем, как дети, — усмехался майор, намазывая на хлеб толстый слой варенья.

Фридрих держал перед собою блюдечко и отчаянно дул на него. Налить в блюдце крутой кипяток из продолжающего гореть самовара, плеснуть туда же заварки из особого чайника под толстой ватной куклой для сохранения тепла, тут же остудить и немедленно выпить. Было в этом варварском обряде что-то притягательное. Как сказал бы добрейший рыцарь человеческих душ, господин Вольфдитрих, в этом было что-то от понарошку.

Потом, после утреннего чая, больше похожего на плотный завтрак древнего лесоруба топором, неспешно собирались в дорогу. Полковник, видя удовольствие гостя, вытащил из погреба двухлитровую банку полюбившегося тому варенья. Банка еле-еле уместилась в атташе-кейсе. Туда же, в качестве сувенира, положили крупную сосновую шишку, понравившуюся Фридриху своим вальяжным видом, и блюдечко для чая. Блюдечко завернули в старую одежду.

— Приедешь домой — вымоешь, — говорил майор. — А так гарантия, что не разобьётся.

По дороге заехали к полковнику, высадили у подъезда. Полковник, прихватив две сумки с запасами из дачного погреба, махнул им рукой на прощанье. По пути к дому Фридриха заехали к восстанавливающейся немецкой церкви.

Фридрих только рот раскрыл от изумления.

Никакого сравнения!

Техника, люди, работа кипит, как суп у доброй хозяйки. Внешность полностью отреставрирована. Майор прошёлся вокруг здания с поляроидом, сделал семь снимков. Тут же показал карточки. Загляденье, — как говорят русские!

Вошли внутрь. Тут ещё простор для работы существовал. Но видно было, что за дело взялись всерьёз: без дураков, — как говорят русские. Внутри майор сделал ещё три снимка и сменил кассету. Вставил новую и бодро произнёс:

— Теперь — на кладбище.

На кладбище тоже было всё по-другому. Во-первых, никаких бомжей, битого стекла, пробок от пива и использованных презервативов. Всё чисто выметено. Во-вторых, ограда полностью заменена. Металлические конструкции в полтора человеческих роста. Чугунное литьё. Сразу за входом вытянулась гранитная плита, резчик по камню трудится, наносит на поверхность готическим шрифтом немецкие фамилии. Тут же помощник резчика заполняет вырезанные углубления золотой пастой. Не мудрствуя лукаво, как говорят русские, они просто-напросто скопировали технику оформления своих кладбищ.

Глаза Фридриха увлажнились. Он вытянулся и почему-то щёлкнул каблуками.

Впрочем, ввиду того, что обут был немец в мягкие кроссовки, должной красоты звука не получилось. Да и бог с ней, с красотой, — как говорят русские, — главное, чтобы душу вложить. Чтобы с чувством, с пониманием, чтобы не от ума шло, от вложенных инструкций, а от сердца, напрямую…

Фридрих, сопровождаемый по пятам майором, долго бродил по кладбищу.

Потом, когда они уже вышли, сели в машину и майор, положив в конверт, отдал немцу все сделанные им фотографии, Ингер, молчавший от избытка чувств последние полчаса, вздохнул и тихо, как бы себе под нос, произнёс:

— Данке шон.

— Битте шон, — незамедлительно ответил майор. И добавил, — Теперь — домой?

— Домой, — согласился Фридрих.

У подъезда дома, когда Фридрих уже подходил к металлической двери, майор окликнул его. Нагнувшись на своём сиденье, он указал рукой на оттопырившую бока кейса банку варенья.

— Не разбейте!

Фридрих улыбнулся, погладил кейс по оттопырившемуся бочку и показал русскому большой палец. Майор усмехнулся, помахал на прощание рукой и уехал.

Дома Фридрих прошёл на кухню и поставил на огонь чайник. Воду, в больших пластиковых бутылках, ему доставляли регулярно. В воде из водопровода, как его предупредили уже давно, купаться-то через раз нужно, а уж пить…

Пока чайник грелся, из атташе-кейса блюдечко было вынуто, вымыто и поставлено у стены на бок, вертикально, для красоты. Тут же, рядом, так же установил сосновую шишку. Детей в доме нет, разбить некому…

Приготовил чашку, выложил варенье в глубокую розетку, поискал и принёс на кухню большое махровое полотенце из ванной комнаты. Не матрёшка, но тепло в заварном чайнике сохранит. Чайник придётся оставить на слабом огоньке, на плите…

Так и сделал.

Чай на кухне значительно отличался от утреннего чая из самовара на свежем воздухе. Ну, подумайте сами, — какой в городе может быть воздух! Запах машин. Запах асфальта. Запах дурных человеческих мыслей и тел, не то, не то…

Фридрих разложил перед собой фотографии, расставил их иконостасом, прислонив к обмотанному полотенцем заварному чайнику. Прихлёбывал из чашки. Облизывал ложечку, — варенье действительно оказалось замечательным!.. — сидел, глядел.

Так и просидел на кухне. До темноты. Улыбался чему-то. Глядел в стекло, отражавшее обратно его чуточку странное выражение лица. Мурлыкал что-то там про себя, напевал без слов и музыки. Гладил пальцем фотографии.

Хорошо, когда к мёртвым относятся с уважением!

С этой мыслью и ушёл. Ушёл спать.

Сколько он спал, неизвестно. Сон оказался на диво спокойный, ровный, мягкий. Проснулся же оттого, что в тихую мелодию сна ворвались посторонние звуки. Дисгармония сна заставила Фридриха открыть глаза. Да. Явно какие-то посторонние, не стандартные, не обычные звуки. Русские говорили, что в их домах могут жить забавные духи-хранители дома. Может быть, это скрипит половицами господин домовой?

Оказалось, нет, не он. В глаза ударил свет фонаря, чьи-то грубые руки схватили его, вышвырнули вон из кровати, бросили на пол, зажали рот, придавили к полу руки и ноги. Чья-то рука схватила его за волосы, приподняла голову. До хруста в позвонках. Чьё-то колено наступило ему на спину. Чей-то кулак ударил по почке. Фридрих сдавленно ахнул.

— Вы из милиции? — догадался он сиплым голосом.

— Молчать, сука! — жарко, в ухо, шёпотом. — Где деньги, падла? Колись, убью!

— Какие деньги? — искренно не понял Фридрих.

Удар автоматным прикладом по спине. Напротив сердца. Немец со всхлипом втягивает воздух. Снова рука рвёт его голову вверх и назад.

Пронзительный свет фонаря в глаза. Удары по лицу. Слева. Справа.

— Ты получил дойчемарки. Где они? Колись, сука! Где деньги?

— Я нет иметь марки, — в голове помутилось. — Я нет брать деньги!

— Так мы тебе и поверили! — снова удары. — Где бабки, пидор?

— Я нет знать, что вы говорить!..

Удар в спину. Напротив сердца. Невольный вскрик.

— А это тебе, падла, за то, что вы к нам Ленина в опломбированном вагоне прислали!

Снова удары. Один, особенно сильный, погрузил Фридриха в беспамятство.

Застонав, Фридрих попытался повернуть голову, чтобы в лицо не падал ослепительный свет. И ему это удалось. Его никто не держал. Несмотря на то, что в комнате явно находились люди. Фридрих слышал шаги, звуки ударов. Интересно. Кого тут ещё можно бить?..

Рискнув, Фридрих приоткрыл глаза и из-под ладони, повернув голову, взглянул в сторону раздававшихся звуков. Увиденная картина его удивила. Оказалось, во-первых, что он снова лежит на кровати. Во-вторых, на полу распростёрты лицом вниз четыре человека в камуфляже, но без чёрных масок, какими обычно пользуются бандиты и отряды специального назначения. Маски четверых лежали на полу, рядом с ними. Свет оказался не светом фонаря в лицо, а светом люстры под потолком. Те, кто вошёл в его квартиру вслед за налётчиками, не боялись показывать факт своего присутствия. Во-первых, это были пять человек в камуфляже и масках, на спине одного из них, стоявшего, опустив ствол короткого автомата спиной к кровати, над одним из бандитов, Фридрих прочитал слово «ОМОН». Отряд милиции особого назначения. Во-вторых, возглавлял милицейский спецназ полковник Мороз собственной персоной. Тоже в камуфляже, сером, городском, как и его бойцы, в отличие от зелёного, лесного камуфляжа бандитов. И без маски. Надо полагать, полковник не считал нужным скрывать свой лицо.