Роберт Шекли - Божий дом

— Ответ похвальный, — объявил Скаббер. — Однако давайте не будем пустословить, а прямо отсюда все вместе организованно проследуем на базу космического флота и без промедления начнем погрузку. В свершениях такого размаха нельзя терять ни секунды.

— Правильно! Правильно! — завопили инопланетяне хором.

И стройными рядами, во главе со Скаббером, двинулись через город к дальним туманным полям, где прозорливые предки в далеком прошлом заложили космический флот. Корабли ждали своего часа, укрытые прозрачными вентилируемыми чехлами. Скаббер был приятно поражен тем, что, невзирая на свой почтенный возраст, они выглядят вполне современно — воистину предки могли добиться этого, только если и впрямь грезили будущим. В глаза бросалось разнообразие форм кораблей — все разновидности было не пересчитать, и тем не менее он попросил объяснения такому феномену.

— Сам вижу, ты удивлен тем, что наши космические корабли сконструированы по-разному, — ответил Ксозе. — Наши мудрые предки задумали их с учетом всех мыслимых форм инопланетян. Задумали и построили.

— Ну что ж, твои предки были в высшей степени прозорливы во всем, что может потребоваться в будущем, — сказал Скаббер. И задал вопрос:

— Собрались ли здесь все пилоты, штурманы, коки, уборщики, солдаты, матросы, женский персонал, короче, все и все, кто и что может пригодиться в экспедиции подобного масштаба?

— Все и все здесь, в полной готовности.

— Тогда вперед! — воскликнул Скаббер. — Инопланетяне, по кораблям! Главный навигатор! Явитесь ко мне, и я задам флоту курс, который приведет нас к цели, предначертанной судьбой.

Ксозе гордо выпрямился, требуя внимания.

— Главный навигатор — это я. Мой повелитель, твой корабль ждет тебя. Обрати внимание, что он по праву заслуживает определения «божественный».

Скаббер не мог не заметить большой золотой корабль. Едва с корпуса сдернули прозрачное покрывало, корабль засиял столь лучезарно, что затмил темное карликовое солнце, освещавшее всю картину.

— Мы пойдем первыми, — заявил Скаббер навигатору. — А остальные пусть следуют за нами в любом удобном для них порядке.

— Будет исполнено, — откликнулся навигатор.

И скоро, очень скоро, даже с удивительной быстротой, весь космический флот взмыл к небесам, описал один виток вокруг родной планеты, а затем, в соответствии с инструкциями Скаббера, нырнул в таинственную глубь подпространства, укрылся его саваном, дабы возродиться на предельно близком расстоянии от Земли.

— Привет! — объявила Меллисента. — Я вернулась…

Артур сидел в спальне, потягивая свой утренний кофе, когда Меллисента вдруг возникла прямо у него за спиной. Он невольно подскочил, расплескивая кофе на халат.

— Проклятье! — воскликнул он. — Извините, Меллисента, но вы явились так неожиданно, что испугали меня. Неужели вы не могли как-то оповестить о своем визите? Позвонить в звонок или еще что-нибудь?

— Послушай, — сказала она. — Я должна сообщить тебе нечто важное.

Артур испытал неприятное чувство: сейчас богиня станет его упрекать, а ведь он ее едва знает.

— Что бы там ни было, — произнес он, — я заранее извиняюсь.

— Ради всего святого, заткнись и послушай, что я тебе скажу.

— Извиняюсь, — повторил Артур. — В чем дело, Меллисента?

— Артур, я люблю тебя.

— О!.. Очень мило.

— И я решила, что мы будем жить вместе и я разрешу тебе меня боготворить.

— Вот те на! Замечательно, Меллисента…

— Ты, кажется, не очень доволен.

— Разумеется, я доволен. Как я могу быть недовольным?

— Не знаю, как, но ты недоволен. Артур… а что, если ты меня не любишь?

— Ну разумеется, люблю. Кто сказал, что нет?

Меллисента чуть не сделала нечто, к чему сама не была готова, как вдруг ее осенило, и она всхлипнула:

— Ох…

— Что такое? — всполошился Артур.

— До меня только что дошло, что если я люблю тебя, это еще не значит, что ты тоже любишь меня.

— Конечно же, люблю.

— Погоди минутку.

— Да? — выдохнул Артур, раболепно съеживаясь.

— Не бойся, я тебя не ударю. И не дрожи.

— Хорошо, мадам.

— И не называй меня «мадам».

— Не буду… Меллисента.

Она испустила вздох.

— Ты не любишь меня. Ни капельки. Какая же я была дура! Считала само собой разумеющимся, что если я люблю тебя… Но ты не любишь меня, так, Артур? Говори правду!

— Я безмерно уважаю вас. И думаю, что вы самая красивая, кого я только видел.

— Но ты все равно меня не любишь.

— Вероятно, нет.

— Прощай, Артур!..

Меллисента вернулась в Божье царство испросить совета у одной из верховных богинь, Афродиты, обитающей ныне в недостроенном замке из паросского мрамора в долине Темпе. Верховная предложила гостье чаю и выразила сочувствие.

— Кому же понравится влюбиться против собственной воли! — сказала Афродита. — Любовь — типично мужская идея. Только мужчина и мог до этого додуматься. Только мужской принцип, главенствующий во Вселенной, мог подтолкнуть к такому безобразию — иначе его и вовсе не было бы.

— Вот уж не ожидала, что ты заявишь что-либо подобное! — воскликнула Меллисента.

— Думаешь, мне нравилось быть верховной богиней любви? Нисколько! Всего лишь нескончаемая череда страстных увлечений, и все на поверку одинаковы, все тщеславные тупицы. И все спустя какое-то время меня бросали. Как только мужчина — что бог, что человек — покончит с влюбленностью, он тут же начинает искать себе другое занятие.

— Не думаю, что с Артуром произойдет то же самое.

— Любовь — несчастье независимо от того, делает ли мужчина, что ему говорят, или нет. Горе горькое, если он бросает тебя, и не меньшее, если он липнет к тебе, когда твоя страсть истощилась.

— Но раз ты пришла к таким выводам, удивительно, почему ты не сумела как-то повернуть свое знание себе на пользу.

Афродита передернула плечиком.

— Как запрограммирована богиня любви, исходя из мужских принципов Вселенной? Любовь — ее единственная радость. Может, это и нечестно по отношению к себе, но без любви нет удовольствия, нет смысла жить.

— Понимаю, — отозвалась Меллисента. — Мне хочется быть рядом с ним так сильно, просто до боли. И хочется освободиться от него. Что посоветуешь?

— О том, чтоб избавиться от чувства, можешь забыть. Ты влипла, деточка. Стрелы Купидона бьют без промаха, вытащить их нельзя. Так что расслабься и получай удовольствие.

Меллисента скорчила гримасу.

— Но какое удовольствие может принести любовь смертного?

— Знаешь, среди них попадаются вполне симпатичные. Не могу забыть того мальчика Париса.

— Артур — не Парис.

— Не играет роли. Принцип не меняется.

— Ну что ж, — изрекла Меллисента, — если уж придется жить с этим, значит, придется. Вроде бы ниже моего достоинства разрешить смертному обнять меня, но для него сделаю исключение. И заставлю его почувствовать, какой единственный в жизни шанс он выиграл, получив меня.

С тем она и удалилась. Афродита допила остывший чай и подивилась, беседуя с собой, сколь многое юной Меллисенте еще предстоит усвоить. Если она полагает, что тяжко быть влюбленной, посмотрим, что она скажет, когда окажется любимой или — в данном случае много вероятнее — нелюбимой.

Меллисента отправилась в родительский дом. Отец был в саду, ухаживал за виноградной лозой. Она не колеблясь рассказала и ему, как этот смертный отверг ее.

Симус выпрямился и спросил:

— Что же это такое? Разве он не был ужален любовной стрелой?

— Нет. Я же тебе говорила. Стрела попала не в него, а в меня.

— А тогда с чего ты решила, что он в тебя влюбится?

Меллисента возмутилась:

— Ему следовало бы влюбиться, потому что я красивая и потому что я богиня.

— Моя милая девочка, как же ты еще не разобралась, что даже боги любят не по велению рассудка, а уж люди тем более. И вообще, зачем ему любить тебя? Он хоть привлекателен, твой любимый?

— Определенно нет.

— Тогда чем его может привлечь любовь к тебе? Зачем она ему, если его не заставили полюбить, как заставили тебя?

Она уставилась на отца.

— Ох, я, кажется, начинаю понимать, что ты имеешь в виду. А заставить Купидона пустить стрелу и в него возможности нет?

— Ни малейшей. Купидон ненавидит взаимность. Предпочитает асимметрию.

— Ну и что мне делать?

— Постарайся справиться, моя девочка. Когда подходишь к концу, иного выхода просто не остается.

— Но почему конец наступил для меня так рано?

Отец не смог ничего ответить.

Гермеса Меллисента застала в момент, когда он смазывал свою лиру.