Вадим Шефнер - Человек с пятью «не», или Исповедь простодушного

Выслушав эти новости, я снова впал в бессознательное состояние, и продолжалось оно два месяца. А короче говоря, я проболел всю весну, лето и всю зиму и чудом остался в живых. Я думаю, что если бы я был болен какой-нибудь одной болезнью, то помер бы наверняка. Но у меня их было целых три: менингит, радикулит и двусторонний плеврит. Пока эти болезни спорили между собой, какая из них отправит меня на тот свет, я взял и незаметно выздоровел.

Когда настала весна, к главврачу приехал в отпуск его брат Андрей Андреевич. Он прибыл из Крыма, где заведовал детской колонией. Главврач же относился ко мне очень хорошо, и вот он посоветовал Андрею Андреевичу взять меня в Крым, чтобы там я мог окончательно прийти в себя и укрепить здоровье. Андрей Андреевич поговорил со мной, выслушал краткую историю моей жизни и предложил мне ехать с ним. Я с радостью согласился, но честно предупредил его, что я человек с пятью «не». Однако он сказал, что там, в колонии, это не имеет значения, там есть ребята, у которых по пятьдесят «не» – и ничего, живут.

Вскоре вместе с Андреем Андреевичем я покинул Спасительско-Больничное и очутился в Крыму.

Детская колония помещалась в бывшем графском дворце на берегу моря, на окраине маленького городка, который я условно назову так: Васинск-Околоморск. Первое время я только загорал на пляже и купался, а когда настала осень, меня зачислили в школу при колонии. Временно меня поместили в класс для переростков, то есть для умственно отсталых. Но я туда попал только потому, что пропустил учебный год из-за болезни и ещё потому, что в этом классе был некомплект. Учились в нём самые разные ребята: были и моего возраста, а были и много старше – это те, которые долго беспризорничали. Жили мы дружно, и меня никто не обижал и не корил моими пятью «не». Учился я старательно и даже стал первым учеником как по дисциплине, так и по успеваемости, за что меня ставили в пример другим.

Однажды в колонию привели парня моих лет. Он спустился откуда-то с окрестных гор в голодном состоянии и попал на базар. Там он подошёл к торговке пирожками, взял с лотка пирожок и стал его есть бесплатно. Тогда все торговки хотели его бить, но в дело вмешался милиционер и отвёл парня в детприемник, а оттуда его направили в колонию. Здесь его зачислили в наш класс как недоразвитого. Его посадили за парту рядом со мной и поручили мне взять над ним шефство и дополнительно проводить с ним занятия, так как он не знал русского языка, а говорил на языке, никому не понятном. Когда мы стали ударять сами себя в грудь и называть свои имена, он тоже ткнул себя в грудь и произнёс что-то вроде Ваосаоуууосо, и поэтому мы прозвали его Васей.

Вася оказался необыкновенно способным и уже через две недели свободно говорил по-русски. Так как обучал его разговорной речи не только я, но и остальные ребята, а среди этих ребят было много недавних беспризорных и несколько бывших малолетних преступников, то попутно Вася освоил и блатной жаргон. Вместо слова «вокзал» он говорил «бан», вместо «дом» – «хавира», вместо «пиджак» – «клифт» и так далее. А ещё недели через две он выучился читать и стал ежедневно прочитывать по нескольку книг – всё больше словари и энциклопедии. Замечу ещё вот что: когда он выучился говорить и писать по-нашему, то сразу выяснилось, что математику, физику и химию он знает отлично. Вскоре он стал первым учеником, оставив меня на втором месте. Но я ничуть не завидовал ему, так как очень с ним сдружился. Вася оказался хорошим парнем, «своим в доску», как тогда говорилось.

Не знал Вася только географии, и все удивлялись, почему такой культурный ученик отстаёт в этом предмете. Однажды учитель географии принёс на урок большой атлас и стал вызывать нас к кафедре. Каждый должен был показать место, где он родился. Я сразу же нашёл свой Рожденьевск-Прощалинск, другие ребята тоже, хоть приблизительно и предположительно, но всё-таки указали, откуда они родом. Но когда дошла очередь до моего друга Васи, он уставился в карту Советского Союза, помялся немного, а затем сказал, что он здесь не рождался.

– Выходит, ты иностранец, – улыбнулся учитель и стал разворачивать перед ним страницы с Африкой, Австралией и Америкой. Но Вася всё твердил, что он родился не здесь.

– Ты, видно, в такой далёкой стране родился, что на неё карты не хватило, – снова пошутил учитель.

– Он с Луны свалился! – крикнул кто-то с парты.

– Он с Венеры слетел! – крикнул кто-то другой.

– Он с Марса скатился! – высказался кто-то третий.

Других предположений никто не высказывал, так как других небесных тел мы тогда и не знали.

Учитель, слыша эти голоса с мест, раскрыл страницу с картой звёздного неба.

– Может, ты действительно где-нибудь на другой планете родился? – в шутку спросил он Васю.

Вася ткнул пальцем куда-то в звёздное небо и сказал:

– Кажется, вот здесь.

Учитель одобрил остроумный ответ Васи, но всё-таки поставил ему «неуд» и прикрепил к нему первого ученика по географии Колю Косого. Этот Коля долго был беспризорным и знал географию на практике, так как на крышах вагонов изъездил всю страну.

С этого дня моего друга стали звать Васей-с-Марса. Это было тем более уместно, что он стал в нашем классе четвёртым Василием. Кроме него имелись: Вася-псих, Вася-фрайер и Вася-конь. Благодаря прозвищам ни одного Васю нельзя было спутать с другим. Мой друг нисколько не стеснялся своей клички и охотно отзывался на неё.

Из колонии я несколько раз писал родителям, сообщал подробности своей новой жизни, но ответа всё не было. Наконец пришло гневное письмо отца, в котором он негодовал, что я учусь в классе переростков наряду с беспризорной шпаной и что, в то время как мой талантливый брат Виктор подаёт надежды, я являюсь позором семьи. «Не смей возвращаться в родной дом, пока не изживёшь свои „не“!» – так кончалось послание.

К своему письму отец приложил очередное письмо Виктора, чтобы я мог почувствовать, как низок мой моральный и умственный уровень по сравнению с братом.

ЗАЯВА

Многоуважаемые родители!

Настоящим заявляю вам и удостоверяю своей подписью, что моё будущее восхождение в научную сферу продолжается с глубоким успехом. Во вверенном мне Институте Терминологии и Эквилибристики будет в широких масштабах концентрироваться и консервироваться обширная научная мысль, в результате чего кривая моего авторитета будет неколебимо двигаться вверх.

Также сообщаю вам интимно и консультативно, что эротизация гранулированных интегралов и пастеризация консолидированных метаморфоз вызвали во мне высокомолекулярный атавизм и асинхронный сепаратизм, что может привести к адюльтерному анабиозу и даже к инвариантному эпителиальному амфибрахию, во избежание чего прошу вас срочно прислать мне 15 (пятнадцать) рублей на 24-е почт. отд. до востреб.

Ваш талантливый сын Виктор.

Строгость отца очень огорчила меня, и я ходил как в воду опущенный. Когда Вася-с-Марса спросил, что это со мной творится, я показал ему оба письма. К моему удивлению, мой друг никак не реагировал на отцовское послание, а о Викторе даже сказал одно неприличное слово. Я из-за этого чуть было не полез в драку, но потом догадался, что Вася просто оговорился, потому что он ещё плохо знает земной язык.

Так как я очень затосковал, то мой друг сказал мне, что он покажет мне мой родной дом. С этой целью он повёл меня в колонистскую баню, которая в тот день не толклась.

Мы вошли в пустую парилку, Вася-с-Марса взял таз и наполнил его холодной водой из-под крана. Затем он вынул из кармана куртки маленькую бутылочку, а из той бутылочки выкатил на ладонь голубую пилюльку с горошину величиной. Эту пилюльку он бросил в таз с холодной водой. Вода помутнела, потом стала похожей на студень, а затем стала гладкой и блестящей, как металл.

– Думай о том, что хочешь увидеть, – приказал Вася.

И вдруг в тазу возникла моя комната, и в ней отец и мать. Отец стоял на стремянке, а мать подавала ему кусок обоев, намазанный клейстером. Мои родители заново оклеивали комнату, и 90 процентов из 848 изображений «Люби – меня!» были уже погребены под дешёвыми зелёными обоями. Оставался только один узкий просвет, откуда на меня глядели ещё незаклеенные портреты красавицы. Казалось, «Люби – меня!» смотрела персонально на меня и просила не забывать её. Но вот отец поднёс к стене последний кусок обоев, провёл по нему тряпкой, чтобы сгладить складки, – и всё было кончено.

– Комната как новенькая, – удовлетворённо сказал он матери, спускаясь со стремянки. – Теперь мы сможем сдать её жильцам, а деньги будем посылать нашему Виктору, нашей гордости. Пусть он смело двигается по научному пути!

Факт заклеиванья обоями красавицы «Люби – меня!» настолько огорчил меня, что Вася стал опасаться за моё здоровье.

– Кореш мой земной! – обратился он ко мне однажды. – Не могу ли я чем утешить тебя? Может, тебе надоело жить в колонии?