Андрей Белянин - Опергруппа в деревне

– Чую, тебя она ждёт, Никитушка. На волю вольную в любой миг вылететь могёт, да тока скушно ей всех нас в единый миг жизни лишить. Поиграть хочет, побаловаться…

– В смысле, мне к ней выйти, поговорить? – уточнил я.

В тот же миг на лес опустилось нечто плотное, словно бы сам воздух на мгновение утратил свои свойства и упругой субстанцией затвердел в лёгких. Стало трудно дышать…

– Выйди ко мне, участковый, – донеслось изнутри холма. – Добром выйди, сама прошу покудова…

Я понял, что ещё чуть-чуть, и мы тут все свалимся от удушья. Выбора не было, едва я шагнул из-за телеги, как дыхание вернулось. Народ зашевелился, Еремеев тихо выругался матом и жестом приказал своим заряжать пищали рубленым серебром. Он быстро учится или Яга подсказала – сейчас без разницы.

– Выхожу, выхожу! Вы о чём-то хотели со мной побеседовать, гражданка Бессмертная?

– Имя моё Карга-Гордыня, – холодно отозвалось из прохода. – А ещё раз мужниной фамилией назовёшь, так на твоих глазах всех вас смерти лютой предам! Я об этом изменщике и слышать не желаю… а я ему… лучшие годы, а он…

– Минуточку, – воспрянул я. – А не хотите ли об этом поговорить? У нас в штате есть опытный психолог, Митя Лобов. Он решит ваши проблемы и развеет комплексы буквально за…

– Нет! С тобой говорить буду. А не хочешь, так и…

– Хочу. Вот он я, стою перед вашими покорными балбесами. Спрашивайте.

– Ты пришёл меня остановить. Зачем?

– Ну-у… – Я здорово стушевался. – Видимо, потому что вы представляете собой неконтролируемое зло, а мы стоим на страже закона и порядка. Нет?

– А то, что меня, молодую без вины, без покаяния, в могилу страшную на веки вечные упрятали, это порядок али закон? Не справедливей ли будет всё в обрат повернуть? Сколь лет земля без меня урожай давала – стока и не родит теперь! Сколь реки не для меня текли – столь лет им и сухими быть! Сколь людишек до сего дня на свете прожило – стока и умрёт в единый миг! Это ли не закон, это ли не по рядок? А на пепелище старом новая жизнь возродится, и будет она краше прежней, ибо все грехи уже искуплены…

– Прямо революционные лозунги, – прокашлявшись, отметил я. – Не пойдёт. Мы не уступим.

– Кто ж это «мы»?

– Милиция, – тихо ответил я и, заметив гордо поднявшихся из-за телеги ребят, добавил: – Милиция и народ!

– Нешто драться будете? – В голосе проскользнули едва ли не бубенцовые нотки смеха. – Ну что ж, участковый, развеселил ты меня… Будь по-твоему, давай, богатырь, силой мериться. А ну, холопы мои верные, повытряхните пыль с кафтана милицейского!

Братья-близнецы словно ожили. Они резво пошли на меня, не как зомбированные роботы. А с непоколебимой уверенностью в собственной несокрушимости. Мне не оставалось ничего иного, кроме как:

– Митька-а!!!

– А не извольте беспокоиться, Никита Иванович, – радостно засучивая рукава, гоголем вышел он. – Ить не первый раз мне одному энти рожи кирпичом до блеску драить! Подвиньтеся-ка, дозвольте отполировать изменщиков осью тележною, поперёк ушей массажем воспитательным… Ох, берегись, сам себя боюся-а!!!

Я вежливо отступил, давая парню место для разбега. Действительно, в прошлый раз он так наглядно продемонстрировал своё превосходство, что…

– Мама-а… – тихо пискнул Митя, едва ли не до крови расшибив себе кулак о скулу ближайшего близнеца.

Тот даже не покачнулся, без улыбки продолжая наступление. Мой младший сотрудник увернулся от двух размашистых ударов и метко пнул второго лаптем в пах! Я никогда не видел, чтоб мужчина даже не вздрогнул после такого… Мы все зажмурились, а ему хоть бы хны!

– Зачарованные они, Никитушка, – подойдя сзади, пояснила бабка. – Бей не бей, а боли не чувствуют, да и силою чёрной не в пример как напиталися.

Я тупо кивнул. Дальше началось форменное «избиение младенцев» – бедного Митьку лупили, дубасили, швыряли и колошматили столь безжалостно, что у меня опустились руки. Еремеев молча поднял ствол пищали, но Яга категорично покачала головой – нельзя стрелять в зачарованного, он за себя не в ответе, большой грех на душу возьмёшь… Да что там, мы все стояли, беспомощно глядя на происходящее. Даже влюблённая в Митьку Маняша, обняв голову верной коровы, прикрыла ей глаза, чтоб та не видела этого кошмара…

– Бабуль, разрешаю применить колдовство. Более того, приказываю его применить!

– Нельзя. Покуда Карга честно игру ведёт, на удар ударом, на силу силой, а ну как на колдовство колдовством ответит? От всех нас тогда и пепла в горстку не соберёшь…

– Но они же его… – сорвался я, и могучая женская рука, поймав меня на взлёте, мягко переставила за телегу.

– Посиди туточки, участковый, – ласково попросила Марфа Петровна. – А я сама с хулюганами энтими, по-свойски, по-соседски переведаюсь. Будут знать, как кровиночку мою обижать, при живой мамке-то… Маняшенька-а!

Дочь кузнеца, разом вытерев набежавшие слёзы, в секунду вывернула оглоблю, с поклоном подавая её, как меч-кладенец. Марфа Петровна вразвалочку, чинно вышла вперёд и, закрыв могучим телом рухнувшего сына, так ахнула по башке ближайшего Бурьянова, что тот (о чудо!) упал…

– Я ж его кормила… я ж его поила… я ж из-за него ночей не спала! Растила богатыря людям на радость, себе в утешение! Сынулю разлюбезного, ягодку единственную, звёздочку ясную… А вы его лежачего под рёбра пинать!

Ох и тяжела рука материнская… Я многое в своей жизни видел, но такое!! Митькина мама стегала близнецов здоровенной оглоблей, как прутиком, только свист стоял! Еремеев с парнями орал «ура!», Шмулинсон в упоении расцеловал дьяка, а тот всё рвался забекренить ермолку и самолично помочь «представительной женщине».

То ли Прошку, то ли Ерошку, несмотря на всю чёрную мощь, Марфа Петровна по плечи вбила в утоптанную полянку, да ещё и села сверху! Зато второй, скотина, подкравшись сзади, ударил бедную маманю кулаком в висок…

Мы возмущённо засвистели, да толку, мама нашего героического сотрудника мешком грянулась рядом с сыном. Уцелевший близнец, ни чем не выразив удовлетворённости победой, поднял уже щербатую оглоблю и пошёл на нас.

– За Митеньку! За Марфу Петровну! За милицию любимую – живота не пожалею! – тонко взревела Маняша, отпихивая поднявшихся стрельцов. Ну, бой-девка, невольно восхитился я, но суровый голос сзади всё расставил на свои места:

– Остынь, дочка.

– Папенька!

К кургану уверенными шагами приближался застенчивый деревенский кузнец. Вот только тут, может быть, в первый раз я радостно толкнул Ягу локтем – на каменном лице невольного раба жены Кощея промелькнула явная растерянность…

– Вы уж простите дуру-то мою, – тихо прогудел Игнат Андреевич, снимая рубаху. – Видать, и впрямь сердечком прикипела к парню вашему. А я уж всё село на ноги поднял, скоро подбегут, всем миром помогут. Тока вы бы пока отошли в стороночку.

Ой, как он отделал второго братца! Вы не поверите, тут даже стрельцы заткнулись, потому что с одного удара так обматывать противника о ближайшую сосну, что с дерева только шишки летят, – это, знаете ли… Вот если Марфа Петровна стегала обидчиков сына оглоблею, то кузнец стегал противником по всему, что попадалось под руку! Он практически закопал второго близнеца рядом с первым по шею и, когда развернулся к нам, Маняша со слезами прыгнула на руки папе.

– Сильны вы, люди милицейские, – с явным уважением раздалось изнутри горы. – Раз уж холопов моих побили, так теперь, поди, и мне самой выйти пора. Поглядим, какие вы молодцы до последнего биться…

Яга бросила на меня тоскливый взгляд. Обозначать это могло только одно – против самой Карги нам не выстоять…

– Господи, но должно же быть какое-то средство! Ведь Кощей чем-то планирует её остановить…

– Луной и солнцем, землёй и водой, – задумчиво припомнила бабка. – Да тока как ты, участковый, луну с небу ей на башку уронишь и солнцем ясным припечатаешь?

Сзади раздались нестройные голоса, действительно, вооружённая колами, вилами и прочим сельскохозяйственным инвентарём, нам на выручку спешила вся Подберёзовка. В небо взвилась гордая частушка:

Возможно, единственно поэтому я не обратил внимания, когда успели исчезнуть из-за баррикады Груздев и Шмулинсон… Кузнец с дочкой уволокли наших недобитых героев с поля боя, а когда за телегой выстроилось стройное деревенское ополчение – в проходе Проклятой горы показалась она, жена Кощея.

Карга-Гордыня была невероятно прекрасна! Шитое бисером платье, всё в самоцветах и алмазах, на голове золотая корона, чело, достойное кисти Рафаэля и сияющее просто неземным светом. Она в одно мгновение, не сказав ни слова, просто пленила всех кротким движением ресниц, и не было среди нас человека, не мечтавшего умереть ради неё, приняв смерть как высшую точку экстаза…