Надежда Первухина - Мастер ветров и вод

— Это уже не первый поцелуй, и они вроде бы не исчезли... Марк...

— Я не могу оторваться от тебя. Если хочешь, потом вместе с кумирней закопай и меня, хоть живьем. Но сейчас я не могу не целовать тебя. За это мне не жалко всей жизни.

Мы целовались, долго и медленно, как падал снег. Мы целовались так, как люди, измученные жаждой, припадают к роднику с чистой водой. Мы целовались так, как рождались мелодии и Вселенные, как умирали цивилизации и осыпались песком все драгоценности мира...

Потом, конечно, мы пришли в себя. Мы пришли в себя до такой степени, что нашли сарай с садовым инструментом, а в нем обнаружили лопаты. Марк предлагал мне некоторое время потратить на пребывание в сарае и обещал это пребывание сделать максимально приятным, но я все еще цеплялась за свое целомудрие, а потому просто умоляла Марка плачущим голосом идти и закапывать кумирню. Он скрепя сердце согласился.

Мы вырыли, а точнее, выдолбили в мерзлой земле относительно глубокую яму и осторожно опустили в нее макет кумирни. В последний момент я сняла с алтаря Нефрит Желаний и снова надела его себе на шею. Марк посмотрел на меня, но ничего не сказал.

Дело шло к рассвету, я чувствовала неимоверную усталость и еле плелась за Марком, который нес наш садовый инвентарь обратно в сарай. Наконец Марк заметил, что я похожа на ходячий кисель.

— Нила, что с тобой?

— Устала. Просто сильно устала. У меня все тело будто изломано. Сейчас приду домой, рухну на первый попавшийся диван и буду спать, спать, спать...

— Можно мне с тобой?

— Что? Спать?

— Нет, просто побыть рядом. Я не трону тебя, просто буду сидеть рядом и смотреть, как ты спишь.

— Очень увлекательное занятие.

— Для меня — да.

— Ну, дело, как говорится, хозяйское.

Мы вошли в Сонин дом. Здесь было пусто и тихо — хозяйка, видимо, отправилась к себе спать, а кузен Го, по своему обыкновению, вознесся на небеса. Я сбросила куртку и сапоги и поднялась в свою спальню. Марк шел за мной.

Я, не раздеваясь, рухнула на постель. Марк еще и укрыл меня сверху пледом. Какой он заботливый, просто не мужчина, а благотворительное общество.

— Спи, — проговорил Марк. Придвинул кресло, сел рядом с кроватью.

— Марк, послушай... Расскажи мне о себе.

— С чего бы это такое внимание к моей персоне?

— Должна же я хоть что-нибудь знать о тебе, кроме того, что ты художник и потрясающе целуешься.

— Ага, значит, тебе понравилось! А я уж опасался...

— Чего?

— Что Соня распишет тебе меня в самых черных красках.

— Так оно и было. Черной краски на тебя не пожалели. Ты и впрямь такое деспотичное, упрямое и злобное чудовище?

— Наверное. Все зависит оттого, какая женщина рядом. Когда рядом была Соня...

— Понятно. И каким же тебе хочется быть со мной?

Марк склонился над моим лицом и, касаясь губами щеки, прошептал:

— Самым нежным.

— Марк... Не отвлекайся и не отвлекай меня. Расскажи мне о своей жизни.

— А что о ней рассказывать? Я дожил до сорока с лишним лет, а за душой у меня лишь несколько неплохо написанных картин да одиночество, которое не развеять ни друзьям, ни водке... Нила, я всю жизнь ищу женщину. Настоящую женщину. Ту, которая будет равна мне во всем. И перед ней захочется склониться... Знаешь, вообще ведь я жуткий хам в отношениях с женщинами и сам это знаю. Одну из своих бывших возлюбленных я как-то в тапочках выгнал на мороз — она позволила себе какую-то дерзость, которой теперь и не вспомнить.

— С тобой надо быть осторожней, Марк, — сказала я, пожалев несчастную, которой пришлось в тапочках кочевать по морозу.

— Кому угодно, только не тебе. — Марк взял мои руки и начал медленно покрывать их поцелуями, — Нила, ты — равная мне. Ты великолепна. И я согласен сам в тапочках бегать по морозу, лишь бы ты приняла меня как мужчину в свою жизнь. Неужели тебе так дорого твое мастерство?

— Мое мастерство — это я сама! Как же я могу... Как заставить птицу не петь?

— Я понимаю, — сказал Марк, — понимаю. А к разговору о птице... Птица перестает петь, когда вьет гнездо.

Марк поцеловал мне ладонь, поднялся и вышел.

А я...

Я слишком устала для того, чтобы размышлять над перипетиями своей судьбы. Тело отказывалось мне повиноваться, руки и ноги налились свинцовой тяжестью, позвоночник ломило.

— Похоже, я заболела, — пробормотала я в тишину. А потом вспомнила слова Го о том, что вот-вот должно произойти мое преображение в таоте.

Ведь кумирня выстроена, духи освобождены, а значит... Здравствуй, новое видение мира!

... Я не знала, как произойдет мое возврашение к облику таоте. Может быть, я просто вспомню то, что было со мной четыре тысячи лет назад?

Эти мысли вызывали головную боль и нехорошую слабость. Не в силах раздеться, я лежала на кровати. Дрожала под легким пледом — мне отчего-то казалось, что в спальне стало холодно просто как на улице. Но этот холод усыплял и баюкал, он навевал странные грезы...

Я находилась на грани между сном и явью, в каком-то сонном приграничье. Здесь тоже было холодно. Я увидела, что стою посреди странного селения, утопающего в сугробах. Снег сыпал густой и основательный, так что ничего нельзя было толком разглядеть. Серый свет неба мог быть как вечерним, так и утренним...

Я оглядела себя. На мне было надето весьма импозантное одеяние из плохо выделанных шкур: нечто вроде юбки и жакета. С плеч до земли ниспадало некое подобие мантии из лисьих шкур. Хм, начало интригующее, а вот что мне так мешает на голове?

Я поднесла руку к голове и с ужасом убедилась в том, что у меня растут рога. Не в переносном смысле! Пара крепких небольших рожек росла у меня из макушки. Я на всякий случай подергала один рог — может, оторвется. Не оторвался. Замечательно. Красота.

Кое-как примирившись с тем, что я теперь рогата, я принялась оглядываться дальше. Оказалось, что возле меня валяется в снегу объемистый кожаный мешок. Я развязала его, ожидая очередной судьбоносной пакости. Но в мешке оказалась лишь связка колокольчиков на истертой красной ленточке, большой бубен, издавший звук «вумм», едва я щелкнула ногтем по его туго натянутой коже; последней из мешка я извлекла маску. Это была деревянная, довольно грубо сделанная маска с совершенно фантастическим лицом — красным с желтыми разводами. Каким-то интуитивным образом я догадалась, что вещи из мешка — мои и это я стану надевать страшноватую маску, звенеть колокольцами и бить в бубен.

Едва я разобралась с мешком; как в окружающем меня пейзаже произошло некоторое шевеление. А именно: из самой большой избы, хотя на избу это сооружение походило так же, как я на космонавта Гречко, вышли люди числом трое. Люди тоже были одеты в шкуры и тряпье разной степени потрепанности, и, что важнее, направлялись они именно ко мне. Я поскорее запихнула в мешок бубен и стала ждать развития событий.

Люди подошли ко мне и поклонились. Что-то подсказало мне (возможно, рога), что кланяться в ответ я не должна, мой рогатый статус поклонов вообще не предусматривает.

Самый старый и нагруженный мехами человек заговорил со мной. Этого языка я не знала, но, видимо, опять рога пришли на выручку: в следующий момент я поняла, что это древнее китайское наречие, которому впоследствии предстоит развиться в хунаньский диалект. Человек говорил мне следующее:

— О таоте, которую мы так долго ждали! О мать живых и мертвых, знающая все пути! Приди, воспой песню, накорми наших мертвых, чтобы они послали нам скорую и теплую весну, ибо мы умираем от холода!

В ответ я тряхнула своим мешком. Бубен брякнул, и, видимо, это сочли моей соглашающейся репликой. Меня повели в деревню (теперь я понимала, что усыпанные снегом домики — это целая деревня). Возле самой большой фанзы был вытоптан в снегу обширный круг, в центре которого пылал костер. Я заметила, что встречающиеся мне люди опускают лица, словно боятся взглянуть на меня. Это значит, что я для них — человекодух таоте, шаман и заклинатель, который утешит мертвых и призовет весну для живых. Это значит, что истинный лик мой странен и страшен и недоступен зрению простого человека.

Это знание наполнило меня удивительной странной силой. Я вдруг поняла, как все в моей жизни связано: шаманские ритуалы, и ритуалы фэн-шуй, обращение к стихиям, и обращение к духам. Я могла все. Я была доступна для всякой стихии и всякого духа. И, более того, всякую стихию и всякого духа я могла обуздать и подчинить себе.

Я остановилась около костра, опустила мешок наземь и достала из него маску. Поднесла маску к лицу, гадая, как же смогу удержать ее, ведь завязок нет. Но произошло чудо: маска прикипела к лицу, повторяя его рельеф наподобие посмертных погребальных масок. Мне сразу вспомнился фильм «Маска» и тут же забылся. Вряд ли Джиму Керри приходилось переживать то, что переживаю я! Ощущение было не из приятных, но терпеть можно. Сквозь прорези маски я видела, как около круга собираются жители деревни. Они выглядели изможденными и усталыми, но в их глазах светилась надежда — надежда на меня, на таоте. У многих на руках были маленькие дети, некоторые держали обереги, сплетенные из красных ниток, — я узнала в них предвестников знаменитого узла Двойной Удачи. В какое же время меня занесло сейчас?