Борис Штерн - Реквием по Сальери

Моцарта уводят, а историческое утро 19 августа продолжается. Вчера умер Сальери. Солнце уже взошло. Звучит и крепчает тема Чрезвычайного Положения — в глубине сцены с вонючим ревом проходит бесконечная колонна танков — идут танки, танки, танки, танки, танки, бронетранспортеры, танки, танки, танки, самоходная подстанция, танки, танки, между танками какой-то очумевший гражданский «жигуль», последней идет полевая кухня, за ней, как гусь отбившийся от стаи, еще один танк — танковый марш на Москву продолжается по кругу: танки, танки, танки, а в ЦДКомпозиторов происходит обыск. Автоматчики в «листопадах» кружат по сцене, ищут валюту и драгоценности — шуруют в печке, курочат портрет Чайковского, заглядывают в самовар, потрошат концертный рояль «Стейнвей Д». В глубине сцены образуется танковый затор, но черный полковник продолжает сидеть в Потертом Кресле, озабоченно сверяясь со списком и расставляя в нем красные галочки.

Обыск что-то не вытанцовывается. На сцену между танками пробирается возмущенный обнаженный кордебалет в черном. Шуберт с Листом, ошеломленные смертью Сальери, бросили разгрузку вагона и прибежали с Казанского вокзала, Бетховен удрал из клиники Федорова, из Нью-Йорка на путч уже прилетел Мстислав Ростропович — вот где достойная фигура для Потертого Кресла! — но о смерти Сальери Ростропович еще ничего не знает и потому пока кантуется с автоматом и виолончелью на защите Белого Дома, вместо того чтобы освобождать Дом Композиторов от черного полковника.

По одному появляются члены похоронной комиссии — фон Шнурке, Афонарелов, Таракан-Камчадальский и другие, — видят в глубине сцены танковую армаду, в первую секунду ничего не понимают, а потом понимают все — если Горбачев в отпуске, значит по телевизору «Лебединое озеро».

«Я уважаю Петра Ильича Чайковского, но меня от „Лебединого озера“ уже мутит! — жестикулирует Шуберт. — Эй, кто-нибудь!.. Эй, вы!.. Я вам говорю! Выключите телевизор!»

«Это вы МНЕ говорите?» — с превеликим изумлением переспрашивает черный полковник.

Лист в смятении дергает Шуберта за полу пиджака.

«Да, вам…! Кто вы такой…? Расселись, понимаешь! Что вы делаете здесь, в кабинете Чайковского?»

Черный полковник не удостаивает Шуберта ответом.

Спрашивается: что делать в этих чрезвычайных условиях похоронной комиссии?

«Как — „что“?! — спросит офонаревший любитель балета. — Тем, кто за Ельцина — бежать к Белому Дому; тем, кто за ГКЧП — бежать в Кремль!»

Резонно.

А кто будет хоронить Сальери?

Не оставлять же труп до окончания путча, этот путч хрен знает сколько может продлиться — это сейчас, задним числом, мы знаем что он длился всего-ничего, а в первое утро никто ничего не знал.

И вот, к чести похоронной комиссии, она (комиссия) решает похоронить Сальери во что бы то ни стало! Она садится на сцене и объявляет сидячую забастовку: или ГКЧП в лице черного полковника освободит председателя комиссии Моцарта и разрешит похоронить Сальери или сами они с этой сцены не уйдут, а их унесут вперед ногами.

Пусть полковник прикинет: похороны одного Сальери, или всей похоронной комиссии?

Пока полковник прикидывает, из головного танка появляется озабоченный танкистик и, держась пониже живота, жалобно вопрошает: «Извините, товарищи, где тут у вас уборная?..»

«В театре „уборная“ и „сортир“ — не одно и то же», — наставительно объясняет Шуберт.

Не дождавшись вразумительного ответа, солдатик исчезает за дверью женского сортира.

Полевых походных сортиров еще не изобрели, и где справить нужду целой танковой армаде никто в похоронной комиссии не знает. Комиссию уже не спрашивают. Из танков выскакивают танкисты и расстегиваясь на ходу без строя бегут в сортиры Центрального Дома Композиторов. По театру разносится дух солдатских портянок и отработанного танкового масла, публика затыкает носы.

Проносится слух, что Моцарт уже расстрелян. Весь в слезах появляется обнаженный кордебалет… Девки влезают на танки, втыкают в дула черные тюльпаны и гвоздики, приготовленные для похорон Сальери.

На танках начинаются сексуальные пляски. В танках полным ходом идет разложение войска.

«Потерять Москву или потерять армию?! — кричит черный полковник, видя такое дело. — Моцарта отпускаю! Похороны разрешаю! Но где, где, где труп вашего Сальери?!»

Члены похоронной комиссии в недоумении: в самом деле, где, где, где труп Антонина Иваныча?

Раскуроченный «Стейнвей Д» вдруг оживает: он откидывает крышку и начинает играть «Реквием».

Из левых кулис появляется труп — т. е., на сцену нетвердо входит приехавший в Москву первой же электричкой живой и невредимый, хотя и с сильного похмелья, Антонин Иванович Сальери с бутылкой китайского спирта; из правых кулис появляется живой и нерастрелянный Моцарт с нотным рулоном «Реквиема», написанного в казарменной Ленинской комнате.

«Реквием» звучит…

ЗВУЧИТ ВЕЛИКИЙ МОЦАРТОВСКИЙ «РЕКВИЕМ»!

Нервные удаляются из зала. «Учитель! Этот „Реквием“ я посвящаю Вам!» — шепчет Моцарт, делает шаг навстречу Сальери и падает замертво от инфаркта.

«Умри, Моцарт! Лучше не напишешь!» — отвечает Сальери и умирает рядом с Моцартом от инсульта.

ЗВУЧИТ УМОПОМРАЧИТЕЛЬНАЯ МУЗЫКА МОЦАРТОВСКОГО «РЕКВИЕМА»

Занавес медленно-медленно опускается

Девочки из кордебалета срывают театральный занавес,

заворачивают в него тела Моцарта и Сальери

и укладывают за неимением гроба

в раскуроченный рояль «Стейнвей Д».

Появляется гардеробщик Михалыч

и забивает гвозди в крышку рояля.

Черный полковник смахивает слезу и уходит за кулисы.

За ним из Москвы уходят танки.

За танками на лафете везут рояль «Стейнвей Д»

с телами Моцарта и Сальери.

За лафетом под звуки «Реквиема»

идут Бетховен, Шуберт, Лист,

а также все вышеназванные действующие лица

и исторические личности.

За кулисами раздается залп.

Это застрелилась из двустволки Чайковского

последняя жертва режима — черный полковник.

Начинаются Новые Времена.

На пустую сцену врывается Галопирующая Инфляция.

Исполняется гаплык.

Зрители в ужасе бегут из театра.