Андрей Лях - Синельников (сборник рассказов)

Ай-ай-ай. Где-то ведь я недавно слышал это выражение. Мешки пусты. Сдается, не мне первому пришла в голову мысль собирать шерсть оборотней…

Тут и Брюн появилась передо мной во всем великолепии.

— Собирайся, мы опаздываем, — объявила она. — Амалия и Хельмут через час уезжают в Красный Замок, Хельмут прямо оттуда едет в Дортмунд, а потом в Берлин…

— Да-да, помню, к Хеклерам, занудные ребята…

— … а вернется он только к шестнадцатому, то есть к самому празднику, так что все заботы возлагаются на нас. Амалия просит, чтобы ты обязательно был и что-нибудь придумал, потому что девочки в тебе души не чают. А мне еще надо успеть в Госпиталь, вот какая у нас программа. Просыпайся, лежебока!

Она снова повалила меня на диван и немного помесила. Мать честная, я и забыл, ежегодное сборище, двойной день рождения! Штука в том, что дочери Старого Карла откололи невероятный номер: родились в один день — с разницей в четыре года. Это событие отмечается грандиозными торжествами, так было заведено, когда еще была жива Мария, и теперь Старый Карл пунктуально следует канону заведенной некогда традиции. Мне на этом празднестве обычно отводится роль присяжного увеселителя — единственный случай, когда папаша Ветте, пусть и со скрежетом зубовным, но терпит мои шуточки и выкидоны.

Мы помчались сломя голову, но Амалию и Старого Карла застали уже у самого лимузина. Магдалены видно не было, и это подтверждало мои предположения о серьезных переменах в архитектуре семейства Ветте. Впрочем, как вскоре выяснилось, у красавицы Магды нашлись другие важные дела. Увидев нас, Амалия прослезилась и с утробным клокотанием обняла Брюн так, что та практически утонула в ее необъятных телесах — минуту были видны только ноги да шапка волос. Старый Карл уставился на меня с некой странной, почти грустной задумчивостью — впервые я видел его в подобном состоянии — и, помолчав, спросил:

— Как ты, успеешь закончить эскизы до шестнадцатого?

Я обомлел и онемел. Вдумайтесь — Старый Карл спрашивает у меня, уложусь ли я в срок! Задушевным тоном! Это вместо обычного: «Эскизы к шестнадцатому, в девять у меня, и опоздай хоть на минуту, бездельник!» Это что же такое творится? Уже сев в машину, он опустил стекло, поманил меня и страшным шепотом просвистел:

— Она согласилась?

— Думает.

— Думает… — саркастически повторил Карл, и на этом встреча на высшем уровне завершилась. Автоматические ворота медленно отворились, и похожий одновременно и на платформу, и на вагон «майбах» унес царствующую чету прочь.

Мы вошли в дом, Брюн поскакала переодеться и разобраться с вещами, потом решили перекусить, потому что оголодали, пропустив и завтрак и обед, по команде старины Фердинанда нам соорудили более чем приличный стол, и тут мы столкнулись с Руди, летящим куда-то на всех парах.

— Ага, отлично! — закричал он. — И мне тоже тарелочку, за два часа до начала, то, что надо, никуда больше не потащусь! А вы идете?

— Это куда?

— Бруно, да ты совсем забыл, на каком свете находишься! Брюн, тряхни его, у меня рука не достает. Посмотри на календарь — сегодня бал, закрытие «Рейнского сезона»! Ты что, на набережной не был? Пол-реки перегородили, протокольная съемка, я танцую с принцессой Беатрисой!

— Принцесса Беатриса — дура, — заметил я. — Передай ей это с приветом от меня.

— А, у тебя все дураки, — отмахнулся Руди. — Ты и Георга обругал… Брюн, вообрази — торжественный момент, вся верхушка, а Бруно вдруг заявляет наследнику престола, что тот полный идиот. Георг парень нервный, в крик. Скандал, нас вывели, ну, мы духом не упали, поехали веселиться дальше. А Георг остервенел, напился совершенно в стельку и решил выяснить отношения… Сидим у Кристины, два часа ночи, вламывается принц, с ним свита, охрана одна, охрана другая, полиция гоняет журналистов, Георг лыка не вяжет, с порога падает Бруно на грудь и рыдает: «Штейнглиц, говорит, я и сам знаю, что я кретин, но зачем ты при всей публике?» А Бруно так хладнокровно ему отвечает: «Спокойно, Георг, сейчас мы с тобой выпьем еще по одной, и все встанет на свои места». Выпили, и тут у Георга вконец крышу снесло. Где тут у вас, кричит, балкон над Рейном, я всем объявлю: да, Штейнглиц не соврал, я полный идиот, и плюю на вас, и брошусь в хладные воды! А у Кристины и вправду терраса — Георг как рванет, хорошо, Бруно успел перехватить, так он его метра два протащил, и какой-то журналюга успел-таки сделать снимок. Этот репортер, пока шел весь сыр-бор, подогнал откуда-то пожарную машину с корзиной на такой выдвижной штанге и засел там с телеобъективом как напротив кристининой террасы. Потом эта фотография заняла где-то первое место: у принца пол-лица — разинутый рот да ноздри, глаза закрыты, рука вперед, как у вождя на митинге, а ярусом ниже — голова Бруно — рожа зверская, вся такая сосредоточенная, вылитый Джейсон Стэтхем, держит Георга мертвой хваткой… Я тоже попал в кадр, да меня отрезали… Старый Карл тогда просто взбесился: «Ну, говорит, хороши вы оба!»

— Брюн, — сказал я, — давай позовем дедушку Вольфа, а то как-то неудобно.

Старый солдат выглядел, прямо скажем, далеко не лучшим образом, но страйкбольный камуфляж со всеми причиндалами сидел на нем безупречно.

— Здравствуйте, майор, как видите, у нас сегодня редкий денек затишья, так что я предлагаю вам вместе пообедать, присаживайтесь… У меня хорошие новости. В штабе собираются сделать вам сюрприз, но я не поклонник подобных вещей и коварно раскрою их планы: получено решение о присвоение вам звания подполковника. Несколько дней, придут документы, и мы будем вас поздравлять. Я знаю, вы не пьете, это разумно, но, может быть, в такой день…

— Благодарю вас, господин полковник, — отвечал дедушка, и в самом деле принимаясь за еду. — Не скрою, мне приятно признание моих заслуг перед отечеством… хотя я и догадываюсь, что обязан этим исключительно вам.

— Оставьте, майор, такие офицеры как вы — главное достояние наших вооруженных сил. Посмотрите лучше вокруг, какая чудесная осень, настоящее бабье лето, словно и нет никакой войны…

— Вы правы, господин полковник, — кивнул Вольфганг. — Скажу еще раз — я рад званию, но уже принял решение. Это моя последняя кампания. Если уж Господь не удостоит меня смерти в бою, то по заключении мира я выхожу в отставку. Чувствую, что пришла пора. Я совсем уже не тот.

— Боже мой, майор… Но что же вы станете делать? Чем займетесь?

— Я получил письмо от сестры, из Дюссельдорфа… у нас там дом, его построил еще мой дед. Мои племянники выросли… я помню их совсем еще детьми, а теперь уже у них самих дети, и тоже взрослые люди, их я вообще никогда не видел… Отправлюсь в родные места, представляете, полковник, они мне снятся.

— Боже мой, Бруно, — воскликнула Брюн, — это ужасно, немедленно заканчивай войну и верни дедушку домой!

— Верно, верно, — согласился Руди. — Заключай мир, один черт не знаете, с кем воюете — если даже с русскими, то однофигственно вам вдвоем с дедом Сталинграда не взять, хоть всю Аргентинскую сборную вместе с Марадонной запиши к себе в полк!

— Река, набережная, липы, каштаны, Старый город, — продолжал дедушка Вольф. — Наверное, все изменилось, я ничего не узнаю… Вам доводилось бывать в Дюссельдорфе, господин полковник?

Ответить я ничего не успел, по причине грянувших событий, так что теперь можно лишь гадать, какая фраза так и не родилась на свет; в памяти сохранились лишь смутные обрывки мысли о том, что возвращение майора в реальное время и пространство — дело замысловатое и рискованное.

Каюсь, моя вина, упустил я из виду Магду, за всей этой кутерьмой начисто про нее забыл, и тем допустил страшный, фатальный промах. Еще третий закон Ньютона предостерегает — если ты не видишь Магдалену Ветте, это не значит, что ее нет. Она очень даже есть, незримо парит в вышине, как горная орлица, зорко следит за событиями и думает свою крепкую думу.

В этот раз додумалась она до того, что бесповоротно озверела. Старый Карл ее выгнал, я окончательно растоптал ее самолюбие, а сладостно предвкушаемая драма и скандал в семье Ветте неожиданно вырулили к абсолютно нестерпимому хэппи энду. Ясное дело, ненависть закипела в Магде на таком градусе, что в момент сожгла все предохранители, и фрау Ветте решила уйти, громко хлопнув дверью, то есть напоследок напакостив сколько возможно.

Уверен, что в тот момент, когда мы, стоя между автомобилями, прощались с Амалией и Хельмутом, Магдалена уже звонила в психиатрическую клинику доктора Шлиеркампа и срывающимся голосом расписывала, какую угрозу для общества представляет Брюн. Доктор и без ее актерских ухищрений знал, что ситуация чревата, в словах пока еще действующей жены Старого Карла ничуть не усомнился, и немедленно распорядился выслать бригаду экстренного реагирования. Во главе этой бригады Магда и предстала перед нами, торжественно войдя той самой своей знаменитой походкой, где, по выражению классика, каждый шаг оказывал великую милость паркету, которому выпало счастье оказаться под ее ногами.