Ирина Боброва - Наше величество Змей Горыныч

Леший подбоченился, шмыгнул носом, сделанным из еловой шишки, и проскрипел:

– А кто обещался скот в лесу не пасти, потравы грибам, да ягодам, да травам лесным лекарственным не учинять?

– Помню такой договор, – согласился Потап, – и выполнялся он всегда и всенепременно. Неужто кто скотину в лес загнал?

– Загнал! Табун лошадей нарушитель загнал и на выпас оставил! – вскричал Леший с большой досадой в голосе. – И пришлось мне самолично с жалобой идти. И что ж вы делаете?! Мое зверье огороды ваши не травит, стада не трогает и никак по-другому не озорничает, а вы что ж?!

– Немедленно все исправим! – Вскочил Потап на коня и взмахнул рукой. Дружинники сигнал тот поняли и тоже на коней вскочили. – Немедленно коней из леса выведем да нарушителей изловим! Показывай дорогу, дедушка Леший!

– Дел у меня других нет, – проворчал Леший, – как проводником вам прислуживать. Сами найдете. Как в лес заскочите, так тропа перед вами сразу же и образуется. Вставайте на ту тропу смело и скачите по ней. Она вас до нарушителей доведет. А я пошел.

И Леший, не разворачиваясь, пошел назад, к лесу – так пошел, будто наизнанку вывернулся.

А отряд воеводин в галоп с места сорвался и тоже в лес поскакал. Хоть и невесть какая беда, а все ж разобраться требуется. Сильно Потап сердит был. Кто ж так закон-то посмел нарушить? И деды, и прадеды, и вовсе пращуры далекие в мире со всем народом жили. Если каждый начнет поступать как ему вздумается, то что ж будет? Земля и вода кормят люд лукоморский, кормят щедро и вкусно. А если духов, что за землями да озерами, за лесами да полями присматривают, притеснять, то получится все равно будто себе самим на горло наступить.

Такие мысли одолевали воеводу, и решил он про себя, что нарушитель кару понесет строгую, дабы другим неповадно было. Но только подскакал Потап с дружинниками к избе на курьих ногах, тут его мысли о карах и улетучились. Табун на лесной поляне непростой был – кони степные, низкорослые, крепконогие, а сбруя на них хызрырская. Тут-то и вспомнил воевода о своих подозрениях относительно хызрырской княжны.

Сделал он знак рукой – дружинники спешились, в кустах залегли, а потом перебежками, один другого прикрывая, к избе на курьих ногах приблизились.

Потап постучал в дверь и в сторону, отступил – встал так, чтоб из избы его невозможно было заметить.

Заскрипела дверь, открылась. Высунулась в образовавшуюся щель вурдалачья голова. Умом Потап, такое непотребство увидев, оторопел, но руками действовал четко и слаженно. Взмахнул он мечом – и покатилась на полянку эта голова. Оживший мертвец дверь-то распахнул и голову подбирать кинулся. Тут дружинники на страшную нежить налетели и порубили острыми саблями в мелкое крошево. А Потап в избу шагнул.

Шагнул и обомлел, увидев цареву жену Кызыму на полу возле печи, связанную и украшенную синяками. Кинулся он к царице, кляп изо рта выдернул, что затычку из бочки, и давай веревки снимать. А сам думал, как это так получается – только что ведь была Кызыма в Городище, и никак она в лесной избе раньше его оказаться не могла, а уж на то, чтобы кто ее побил так, и вовсе времени не оставалось!

Только путы с Кызымы спали, вскочила она, сорвала флягу с пояса воеводы и утолила жажду. Еще бы, столько просидеть без воды да с кляпом из грязной тряпицы во рту! А как голос вернулся к ней да горло помягчело, так залопотала она по-своему:

– Дырбаган казан! Эмге секир башка царь! Лукоморье каюк! Качкарма самса шурпа шашлык!

Не было толмача при отряде воеводы, но понял он все. Понял, что так его на свадьбе смущало, вызывая подозрения. И обругал себя Потап последними словами за дырявую память. Забыл он совсем, что в ханстве Хызрырском всего три толмача язык лукоморский знают, да ни одного из них при невесте не было. Вспомнил и то, что сама княжна к иностранным языкам способностей не имеет, об этом еще посол Ахмедка говорил. А та Кызыма, которая прибыла на свадьбу, по-лукоморски лопотала. Понял Потап, что злоумышленник подмену учинил. Кинулся он к коню, взмахнул рукой, и отряд поскакал в город. Кызыма – теперь та, которая настоящая, – рядом неслась и, рассказывая о событиях, ни на минуту не умолкала:

– Кебаб оропта кыр сетельгем! Лагман мерзимге деин чучка карапчук! Казан карамды сом ек! Карам балар ордын орынга халат бабай!

Ничего Потап из той речи не понимал, но слова Кызымкины так резки и грубы были, будто песнь воинская, что слушал ее воевода с превеликим удовольствием. Ох и рвался же он ложную самозваную Кызыму схватить да заодно выяснить, с чего это Еленушка себя вдруг дурнушкой посчитала! Но когда отряд в Городище влетел, той, что в невесты царю Вавиле незаконно набилась да в доверие втерлась, уж и след простыл. А когда толмача отыскали да слова Кызымкины перевели, то злодейки и подавно было не сыскать.

Недобро улыбаясь, Усоньша Виевна спешила к пруду, что находился в лесу, недалеко от городка. Она бы пустилась бегом, если бы не опасение привлечь к себе ненужное внимание. Пели птицы, благоухали ароматом цветы, радовали глаз грибы, крепкие шляпки которых виднелись под каждым кустом. Весело жужжали пчелы. На деревьях устроили шумный переполох белки.

Но она не только не радовалась красоте природы, более того, красота эта раздражала злобную великаншу. Теперь, когда мнимая царица была так близка к цели, она уже не могла сдерживать душившую ее злобу.

– Выжечь все, – бормотала Усоньша Виевна надтреснутым голосом, ненависть плескалась в ее глазах, и под этим лютым взглядом вяли цветы.

Первыми неладное почувствовали птицы. Они умолкли и, снявшись с веток, полетели в глубь леса. За ними, перепрыгивая с дерева на дерево, понеслись белки. Пчелы, покружив у опущенных головок цветов, собрались в рой и тоже направились в самую чащу – доложить о беспорядке лесному хозяину.

Усоньша, заслышав в кустах шум, который подняло разбегающееся при ее появлении зверье, воровато оглянулась, но, не заметив ничего подозрительного, подошла к пруду. Развязав узелок, она с благоговением посмотрела на прах Кощея Бессмертного и, опустившись на колени, вытряхнула пепел в воду.

Вода в лесном пруду вскипела, забурлила и поднялась черным облаком, оголив дно. Облако закружилось вихрем, из сердцевины которого раздался жуткий хохот. Потом круговерть опала, и на берегу озерца появился Кощей – худой-прехудой, такой, что ребрышки выпирают, словно досточки, а остальные кости и вовсе по одной пересчитать можно. Он грозно посмотрел на Усоньшу, все еще пребывающую в обличье хызрырской княжны, потом сердитым взглядом окинул окрестности и, наконец, посмотрел на себя. И обнаружил, что совершенно наг. Прикрылся Кощей руками, засмущался и сразу стал маленьким и жалким.

– Ты чего это, девица, пялишься? – пробормотал он. – Али мужчину голого ни разу не наблюдала? Или ты совесть совсем забыла?

– С совестью у меня все в порядке полном, – ответила Усоньша, скидывая чужую внешность, будто рубашку, – я с совестью не познакомленная, как по Закону царства Пекельного полагается! А вот ты, дядька, видно, позабыл все, что с тобой сделали!

– А что со мной сделали? – произнес Кощей, воровато оглядываясь по сторонам – нет ли кого? Заметят его в таком виде – потом стыда не оберешься.

– Так тебя ж людишки поганые в прах обернули, и если бы я не спасла тебя, плюгавого, то лежать бы тебе в узелке горсткой пепла! И войной, Кощей, тебе на Лукоморье идти надо, выжечь все, людишек перебить и зло великое учинить!

– Э нет, девка, больно шустра ты. – Кощей вытянул указательный палец и помахал им перед великаншиным носом. Потом вспомнил о своей наготе и снова прикрыл срам, опустив ладошку. – В пепел меня змей новорожденный обернул, да и он в этом не виноват. То все моя гордыня да спесь шутку злую сыграли. Доказать, видите ли, хотел я, что крут характером да хитер умом прешибко. Йе-эх, было бы кому доказывать, тьфу! И ведь стояло то яйцо со змеенышем в долине затерянной, и никому даже за деньги не нужное было! Какой черт меня дернул в дом гадость таку припереть? Вот и пепел весь змееныш, видно, лапами растащил, одежки нет на мне из-за этого. Хорошо хоть руки-ноги целы.

И Кощей прошел мимо Усоньши, направляясь в лес.

– Стой, так драться не будешь, что ли?! И люд поганый живым оставишь?! – вскричала Усоньша, кидаясь вслед за Кощеем.

Тот уже себе одеяние из лопухов соорудил, прикрывшись ими как юбочкой. Шел он медленно, останавливаясь, чтобы сорвать и понюхать цветок.

– Хорошо-то как! – воскликнул он, все, что раньше знал, оценивая новым взглядом.

– Вот и я говорю, хорошо! – прорычала Усоньша. – Война всегда дело хорошее!

– Вот что, девка, – Кощей остановился и резко развернулся к Усоньше, – ты от меня отстань! Я теперь жизнь новую начну, потому как переоценил ее всю. Понял, что она завсегда в любой момент кончиться может. Поэтому воюй сама, ежели тебе нравится, а на меня не рассчитывай!