Антон Мякшин - Бес специального назначения

— Эй, тапир-переросток! — рявкнул я, отвесил Гиммлеру подзатыльник, чтобы тот не мешал мне своими завываниями вести разбор полетов. — Кто тебе разрешал включать времеатрон?! Ты же обещал только починить и ждать меня!

Гиммлер отлетел в угол, а циклоп облегченно выдохнул, отчего чуть не свалился вниз.

— Я тебя спрашиваю! И откуда ты, интересно знать, взял источник магической энергии, чтобы запустить установку?

— Я только попробофать! — проскулил циклоп и все-таки свалился.

— Исключительно ради эксперимента! — закончил он, прячась за мою ногу от Гиммлера, яростно сверкающего из угла очками. — Как же мне иначе проверить — починил я эту машину времени или не починил?

— Источник энергии откуда взял, отщепенец?

— Ну…

— Маленький глупый Штирлиц хотел использовать меня-а-а-а-а! Чтобы убежа-а-а-ать!

— Идиот! — застонал я. — Врун! Чтобы меня обмануть и предательски улизнуть, развязал Гиммлера?

— Я просто хочу домой! — ныл циклоп. — Как можно скорее!

— Штирлицы, идите к папочке-е-е!

— Настраивай времеатрон на двадцать первый век! — заревел я, отвешивая подползающему к скрюченному Степану Федоровичу рейхсфюреру очередную оплеуху. — Настраивай! Иначе я на полном серьезе скормлю тебя психованному Гиммлеру! Портал в твой Ледниковый период и так слишком долго открыт!

— Можно, я сначала сбегаю домой и просто посмотрю, как там мои соплеменники?

— Хобот оторву! Моргало выколю!

— Слушаюсь…

Циклоп бросился к времеатрону, но не успел. Пентаграмма дохнула холодом, и в камере появился… длиннобородый Златич. Я только охнуть и смог.

— Ура! — оглядев присутствующих, воскликнул воевода красных партизан-дружинников. — Наконец-то! Товарищи, сюда! Здесь тепло!

Товарищи, синие от холода, повалили из пентаграммы валом. В это же самое время железная дверь камеры за долю секунды раскалилась и оплавилась. На пороге маячили трехрукие и трехногие ребята в скафандрах и с синдамотами. Зарстранцы высадились…

Штирлиц — тоже с синдамотом наголо — стоял позади них. Впрочем, стоял — это громко сказано. Руки и ноги, моими стараниями скрученные в узел, он так и не распутал. Зато, в полном соответствии с анатомией настоящего зарстранца, отрастил дополнительные конечности. То есть частично сбросил маскировку. Тяжко ему, наверное, было припрыгать сюда на одной ножке, неся в руке громоздкий агрегат. Хотя он не жаловался. Он кричал:

— Вот они! Вот! Сугунда бар! Эхма! Шпионы! Старались выдать себя за зарстранцев, а скафандр, должно быть, сняли с убитого связного! Они его и убили!

— Это не мы! — открестился я. — Это Ука-Шлаки его сожрал. Но не со зла, а с голодухи!

— Убить! — воскликнул Штирлиц..

. — Хррчпок! — нехорошо обрадовались зарстранцы.

— Много Штирлицев! Очень много Штирлицев! — кровожадно возликовал помешанный рейхсфюрер, кидаясь в бой.

— Товарищ Штирлиц, разрешите представить рапорт о завершении боевой операции! — стараясь перекричать всех, орал Златич, вытянувшись во фрунт перед Степаном Федоровичем. — Вверенные нам заснеженные территории оккупированы. Волосатые первобытные дикари разогнаны к едрене-фене, а гиганты с гляделками во лбу — разрази их центральный комитет — взяты в плен!

— Попомнят проклятые гиганты богатыря Микулу! — присовокупил рыжий детинушка Микула, возбужденно помахивая секирой.

— Я вас никуда не посылал! Я вам ничего не приказывал! Раскрутите меня обратно!

— Хайль мне! — поздоровался заглянувший в изуродованный дверной проем Гитлер.

— Сгинь, фашист проклятый! Тебе-то здесь чего надо? — прорычал я, чувствуя, что еще немного — и сам сойду с ума, как несчастный Гиммлер. А что? Я ведь тоже не железный! Я был бы даже рад, если б у меня рассудок немного помутился, можно было бы безмятежно усесться на пол и, бряцая на натянутом струной хвосте, весело спеть: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались… »

— Мы тут с Евой вышли погулять, — доброжелательно сообщил фюрер, — а у вас вечеринка. Меня, конечно, не позвали. Дорогой друг Штирлиц, как это, по-вашему, справедливо?

— Огненные вихри преисподней… — услышал я свой дрожащий голос.

Реальность дрогнула и поплыла перед моими глазами. Я все силился хоть как-то осмыслить молниеносно разворачивающиеся непостижимые события, но ничего, кроме зверской головной боли, не достиг. Степан Федорович от ужаса развязался самостоятельно и попытался убежать, но Златич с дружинниками прижали его к стене. Партизаны, размахивая отмороженными руками, требовали немедленной выплаты командировочных и каждому по ордену Красной Звезды. Гиммлер за минуту получил от толпы зарстранцев так, что теперь лежал не двигаясь. Гитлер, обнимая похожую на кудрявую болонку Еву Браун, полез к трехруким и трехногим зарстранцам с дружескими рукопожатиями и запутался в их конечностях. Ева, вырвавшись из объятий фюрера, заземлилась на скрюченном Штирлице. Кажется, она поздравляла его с тем, что он наконец-то стал отцом, и любовно кивала при этом на обалдевшего до полного окаменения коротышку циклопа. Гениальное изобретение времеатрон гудел, сипел, хрипел и подпрыгивал так, что временами заглушал грохот этой фантасмагорической вакханалии.

Пробив дурманную тошноту, в мою голову вползла мысль: как эта вся тусовка легко и просто помещается в крохотной одиночной тюремной камере? Не успела мысль оформиться в моем сознании должным образом, как я увидел, что никакой камеры нет. То есть почти — нет…

Каменные стены стали вдруг зыбкими и текуче-маслянистыми, словно кисель. Низкий потолок и вовсе истончился до полной прозрачности — сквозь него было видно, как далеко наверху сотни вражеских летающих тарелок атакуют остатки земных армий. Грибы атомных взрывов за мгновение взлетали и опадали, словно призрачные башни. Черный дым и красное пламя плавили небо. Солнце, с невероятной скоростью катившееся по орбите, столкнулось наконец с лунным диском и рассыпалось сияющим конфетти. Летающие тарелки, взметнувшись к верхним слоям атмосферы, вспыхнули ядовито-зеленым кислотным блеском и сплясали качучу…

А потом началось что-то уже совсем невообразимое.

… Времеатрон заискрил и взорвался, но как-то очень аккуратно — даже не поранив никого из присутствующих. И деликатно провалился сквозь пол в обугленную дыру, откуда тотчас показалась всклокоченная рыжая голова.

— Опять разбудили, — потягиваясь, сказал ас Лодур. — Клянусь Ермунгандом, это уже слишком… — Не договорив, он распахнул глаза, секунду с выражением искреннего ужаса смотрел на все происходящее, после чего проворно нырнул обратно.

… Степан Федорович отмахивался от красных партизан, раздувшихся вдруг, словно воздушные шары, и беззвучно орал. Я шагнул к нему, но каменный пол, ставший вязким и податливым, поглотил меня, поглотив, выплюнул. И так до тех пор, пока я не догадался замереть и не двигаться.

…Очнувшийся после очередных побоев Гиммлер, раздевшись догола, обнажив синевато-черное сухопа-рое тело, пожирал уже четвертого зарстранца, сыто урчал, приговаривая:

— Уна-уму любят своего Ука-Шлаки!

… Ева Браун кружилась в вальсе, как осенний листок, взметая полы платья то выше, то ниже, а то и переворачиваясь вверх тормашками. Причем партнера ее я разглядеть не мог, как ни старался, — то ли Штирлиц, то ли коротышка циклоп, то ли снова всплывший на зыбком полу времеатрон…

… Я почувствовал странный зуд во всем теле, будто я весь слеплен из крохотных муравьев, которые вдруг решили расползтись в разные стороны…

… Воевода Златич, выпучив глаза, заорал:

— Военнопленные, выходи по одному!

Из заснеженной пентаграммы угрюмо выбрели, заложив руки за спину, пятиметровые циклопы, конвоируемые лично богатырем Микулой. И шагали, становясь все меньше и меньше, как стая птиц, улетающая вдаль, шагали сквозь прозрачные преграды к перекошенному небосводу, где летающие тарелки, окутанные желтым пламенем, образовали пылающую пятиконечную звезду…

— А битва всех земных царей уже кончена, и только смрад дымными струями поднимается вверх над Армагеддоном…

Я так и не понял, кто произнес эту фразу. Совершенно точно — ни я, ни мой клиент, ни воевода, ни одноглазый лилипут, ни зарстранец Штирлиц и его уродливая родня, ни фюрер, увлеченно переворачивавший подругу жизни с головы на ноги, ни обжора Гиммлер — никто этого не говорил.

Но слышали все. И все разом замолчали. Планета, ржаво скрипнув последний раз, остановила свой ход. Материальное вновь обрело объем и форму, ограничив наш мир зазубренными стенами неширокой площадки под воспаленными красными небесами с единственной горящей звездой. И воцарилась тревожная тишина, остро пахнущая пылью и кровью, — недолгая тишина; вернее сказать, затишье, в котором явственно чувствовался нарастающий гул всеобщей неотвратимой гибели.

— Космическая Кара, — очень тихо проговорил циклоп и прикрыл глаз ладонью. — Я ведь говорил… что она рано или поздно настигнет… Свершилось! Но я не думал, что будет все так…