Надежда Первухина - Не пытайтесь это повторить

Да, это действительно так: любящему прощается многое. И я простила Леканту то, что изменил мне.

Мы уже готовились к свадьбе, подали заявление в загс, купили платье и костюм. Решили, что жить будем в бывшем доме Ванессы, вместе с моими родителями. Это был славный дом, в нем мы провели немало хороших дней. Мы с Лекантом сделали ремонт (он выбирал обои, заказывал стекло пакеты и навесные потолки); родители обиходили примыкающие к особняку огород и сад… Я уже думала, что самое страшное в моей жизни-существовании позади, тогда как оно еще и не начиналось.

Помню, был великолепный день. Солнце после прятанья за тучами выглянуло и принялось светить вовсю, я гуляла по Щедрому и покупала любимому всякие мелочи типа галстуков и запонок… Настроение у меня было самое счастливое, и в этом расположении духа я решила зайти на место бывшей работы (я говорила, что уволилась из музея?), проведать коллег.

Музей как раз выставил новую экспозицию — "Оккультизм в Щедром", и я подумала, что не худо было бы ее осмотреть. Навстречу мне вышла новая сотрудница — Наденька. Она была вампиршей, но в музейных делах разбиралась так же хорошо, как в группах крови.

— О, Тийя! — приветствовала меня она. — Какими судьбами к нам?

— Да вот, гуляю, покупаю подарки близким.

— Это отлично! Хочешь посмотреть экспозицию?

— Конечно. Билет купить?

— Ха-ха-ха! Не ерунди. Идем.

И мы пошли осматривать экспонаты. Было очень интересно, к тому же Наденька своими комментариями делала выставку очень живописной. И тут зазвонил мой мобильник.

— Алло? — Я поднесла мобильник к уху.

— Тиечка. — Я услышала голос мамы. — Тиечка, ты где?

— Сейчас в музее древней истории, а что?

— Тиечка, ты не могла бы поскорее приехать домой?

— Мама, что случилось? С тобой, с папой, с Лекантом?

— Тийя, не волнуйся, но… приезжай поскорее.

Отбой.

— Извини, — сказала я Наденьке. — Что-то дома случилось.

Наденька хоть и вампирша, а перекрестилась:

— Дай бог, чтобы ничего опасного!

И я помчалась домой.

Дома меня встретила тишина. В комнатах, еще сохранивших запахи ремонта, было пусто. Нет, не так: в гостиной сидели родители. Вид у них был похоронный. Я дернулась, как от удара током:

— Мама, где Лекант?

— Не знаю, — прошептала мама. — Когда мы с папой вернулись из магазина, то нашли только… вот это.

И мама протянула мне сложенный вчетверо лист бумаги.

Я развернула его. Почерк Леканта — ровный, правильный, изящный. Он всегда писал первоклассно, я ему даже завидовала…

"Эта искренняя молитва, несомненно, станет твоим надежным проводником. Можешь быть уверен: она тебя не обманет. Значение этой молитвы велико. Повторяй ее, и к тебе вернется воспоминание; и ты достигнешь осознания и Освобождения".

— Это из "Тибетской книги мертвых", — сказала я, держа в руках листок так, словно он был живым. — Лекант зачем-то выписал цитату из "Тибетской книги мертвых".

— Доченька, — заплакала мама, — чует мое сердце: не поженитесь вы с ним.

— Это неважно, мама, — ровным голосом сказала я, — Важно, чтобы Лекант был жив и невредим.

— Может быть, он еще вернется…

Но Лекант не вернулся.

Я ждала его каждый день, с утра до вечера. Я запустила себя, я перестала есть гипосульфит и аммоний, я не причесывала своих роскошных волос и не натиралась тальком. Родители сохли, глядя на меня. И тогда я вспомнила совет Нищего Духом: когда совсем край придет, идти к священнику Емельяну.

…Я пришла в церковь великомученика Димитрия Солунского сразу после Рождества. Возле храма стояла елка, украшенная фонариками.

— Где я могу найти отца Емельяна? — спросила я у проходящей мимо бабульки.

— Так в сторожке он, чай пьет. Туда вон иди, милая, иди.

И я пошла.

В сторожке было хорошо натоплено. Отец Емельян, тот самый священник, которого я встретила на кладбище в день своих похорон, сидел за накрытым клеенкой столом и пил чай. Я почувствовала, какая исходит от него благодатная сила. Меня бросило в жар…

— Отец Емельян, — тихо позвала я.

Он взглянул на меня и отставил кружку.

— Здравствуй, милая, — сказал он мягко.

— Вы, наверное, меня не помните, — слабея, заговорила я.

— Почему же, помню, — просто сказал священник. — Невмоготу стало, дочка?

— Невмоготу, — опустила голову я. — Я прошу вас отпеть меня. Как положено. Если нужны деньги…

— Не нужны деньги, — сказал отец Емельян и легко, словно молодой, поднялся из-за стола. — Что ж, идем в храм.

Храм был пуст, если не считать старенькой монахини, протиравшей иконы вышитым полотенцем.

— Мать Херувима, — обратился к ней батюшка, — вот, отпевание совершить надо. Ты уж побудь клирицей.

— Как благословите, батюшка, — поклонилась монашка.

Отец Емельян протянул мне зажженную свечу:

— Стой, милая, и молись Богу.

Я взяла свечу и замерла, сосредоточив взгляд на ее ровном желтоватом пламени. И в душу мою полились слова:

— "Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый, Сам, Господи, покой душу усопшия рабы Твоея Елисаветы в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание; всякое согрешение, содеянное ею словом, или делом, или помышлением, яко Благий Человеколюбец Бог, прости: яко несть человек, иже жив будет и не согрешит, Ты бо Един кроме греха, правда Твоя — правда вовеки, и слово Твое — истина. Яко Ты еси Воскресение и Живот, и Покой усопшия рабы Твоея Елисаветы, Христе Боже наш, и Тебе славу воссылаем, со Безначальным Твоим Отцем и Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом, ныне, и присно, и во веки веков".

— Аминь, — нежным, почти детским голоском пропела мать Херувима.

Я смотрела на пламя свечи и ощущала себя так, словно это пламя сжигает меня. Тлеют руки, горят пальцы, искры сыплются на преклоненные колени…

— Я горю, — прошептала я. — Господи, спаси меня!

А батюшка продолжал:

— "Молитву пролию ко Господу, и Тому возвещу печали моя; яко зол душа моя исполнися и живот мой аду приближися, и молюся, яко Иона: от тли, Боже, возведи мя".

От "тли" — это значит, от тления?

От смерти.

Молитву пролью ко Господу и Тому скажу мои печали, ибо душа моя исполнена зол и жизнь моя приблизилась к аду…

— Аминь!

Пламя, неистовое пламя охватило мое сердце, но я не чувствовала боли и страха.

Я вижу Свет, Господи, я вижу Твой Свет! Я больше не боюсь смерти!

Смерти нет, это всем известно!

— "Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоея, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная.

Сам Един еси Бессмертный, сотворивый и создавый человека: земнии убо от земли создахомся и в землю туюжде пойдем, якоже повелел еси Создавый мя и рекий ми: яко земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: алдилуиа, аллилуиа, аллилуиа"…

— Господи, — прошептала я и сгорела.

…Очнулась я в комнате, которую сначала не признала. А потом поняла: это та самая церковная сторожка, в которой отец Емельян пил чай.

Но ведь я сгорела! Почему же я… дышу?

Я дышала! Когда я была умертвием, необходимости в дыхании не было, я могла не дышать сутками и не замечать этого, но сейчас я дышала, и какой же это сладкий был воздух!

Я поднесла к глазам пальцы. На них не было и следа ожогов.

— Ну что, милая, очнулась?

Это был голос отца Емельяна.

— Помогите мне сесть, — попросила я.

Тут же подошла мать Херувима (какое имя!) и помогла мне приподняться.

— С возвращением в мир живых людей, милая, — сказала она.

Я не поверила своим ушам:

— Я — живая?!

— Да, — кивнул отец Емельян. — Сердце теперь у тебя новое и плоть новая. Господом сотворенная.

— А можно зеркало? — срывающимся голосом спросила я.

— Вот.

Монахиня протянула мне небольшое круглое зеркальце.