Вадим Шефнер - Запоздалый стрелок, или Крылья провинциала

Алексей Возможный поблагодарил полковника и направился в «Каботажрейс». Здесь внимательно выслушали все его доводы в пользу крыльев и в принципе согласились с ними, но тут же добавили, что своих производственных мастерских у учреждения нет. В конце концов ему дали направление в БЭБИ (Бюро Эталонизации Бытовых Изобретений).

БЭБИ представляло собой мощное учреждение со многими секторами и подсекторами. Здесь к крыльям Возможного проявили должный интерес. Но само БЭБИ заняться разработкой крыльев не могло. Были здесь секторы усовершенствования мясорубок, стиральных машин, соковыжималок, электропылесосов и торшеров; были подсекторы мыльниц, зубочисток, солонок, спускных бачков, собачьих поводков, но всё это не имело никакого отношения к крыльям. Правда, сектор настольных вентиляторов некоторое отношение к ним имел, но начальник его был в то время в командировке.

Однако в подчинении БЭБИ имелось несколько НТЗ (научно-теоретических заведений). В одно из таких НТЗ и направили Алексея Возможного с его крыльями на предмет их научного обоснования, усовершенствования и подготовки к массовому выпуску.

НТЗ «Гусьлебедь» было научно-теоретическим заведением со стёршимся профилем. К сельскому хозяйству и к охране природы отношения НТЗ никогда не имело, но всё же когда-то оно было основано для каких-то благих конкретных целей. Однако для каких именно – никто уже не помнил. За последние годы вся научная работа заведения свелась к внутризаведенческой борьбе между гусь-отделом и лебедь-отделом. Гусисты пытались доказать лебедистам, что в окружающем нас мире гуси имеют большее значение, нежели лебеди. Лебедисты утверждали обратное. Так как обе спорящие стороны представляли свои «про» и «контра» в письменной научной форме, со ссылками на авторитеты, то это был спор творческий, научный, и в процессе этого спора представители обеих сторон получали различные учёные звания, степени и повышения по службе.

Когда Алексей Возможный явился в заведение, то сразу понял, что учёным не до него. Гусисты в те дни готовили обширный «Психологический и историографический обзор методики действий группы гусей при спасении г. Рима». Что касается лебедистов, то они в качестве контрудара создавали двухтомный труд; первый том назывался: «О роли лебедей в жизни древнегреческого общества и отражении этой роли в преданиях об оплодотворении Леды лебедем»; на титульном листе второго тома значилось: «К вопросу о возможности наличия лебединого поголовья на некоторых планетах системы Альфы Лебедя». Побывав в залах и комнатах обоих отделов, посмотрев на этих солидных, благополучных учёных, многие из которых были украшены благородными сединами, и заметив несколько косых взглядов, брошенных на него, Алексей почувствовал, что здесь он оскорбительно молод и что ему здесь делать нечего.

Он уже направился к выходу, но, проходя по коридору, на одной из дверей увидел дощечку, на которой было написано: «Зав. П/О крыльев», и наудачу постучался в дверь. И этот стук в дверь решил многое.

Дело в том, что, в заведении, кроме гусь-отдела и лебедь-отдела, был и подотдел крыльев. По первоначальному замыслу этот подотдел должен был служить связующим звеном между двумя основными отделами, ибо крылья есть и у гусей, и у лебедей. Но уже давно этот подотдел превратился в козла отпущения. В него переводили не потрафивших начальству гусистов и лебедистов, обрекая их на значительное замедление в восхождении по лестнице званий. А когда в какой-нибудь газете появлялся материал, обвиняющий заведение в отрыве от жизни и чуть ли не в творческом бесплодии, директор товарищ Рейтузов всегда умел повернуть дело так, что все шишки валились на опальный подотдел крыльев. Между тем начальник этого подотдела, товарищ Лежачий, был человеком самолюбивым и с давних пор затаил нелюбовь к Рейтузову.

Когда Алексей Возможный подробно ознакомил Лежачего со своим изобретением, Лежачий понял, что крылья могут стать в его руках большим козырем.

– Я персонально займусь доработкой ваших крыльев, я подготовлю их для массового выпуска, – сказал он Возможному. – А чтоб дело было крепче и верней, я даже согласен стать вашим соавтором. Возможно, что в процессе работы мне придётся подключить к проекту ещё несколько соавторов. Я думаю, вас это вполне устроит.

– Я согласен, – ответил Алексей Возможный. – Лишь бы скорей наладить выпуск крыльев.

– В первую очередь мне надо выковать научные кадры, – весомо сказал Лежачий. – Сперва – кадры, а потом – крылья.

В этот день, вернувшись в гостиницу, Алексей сделал в своём дневнике такую запись: «На Лежачего надежды мало, но на других и вовсе нет. Дело здесь даже не в бюрократизме (хоть и он есть), а в малой технической применимости крыльев. В век космических ракет и реактивных лайнеров мои к. – „малая механизация“. Но глядя в будущее, я не столько страшусь тихого неуспеха, сколь шумного успеха, моды. Ибо именно за модой следует обычно полное забвение. Великое иногда может стать модным, но часто ли модное становится великим?»

Далее следует такая запись: «Очень соскучился по дому, по Кате. Пусть это старомодно, но меня не тянет в города. Мне нравится жить в Ямщикове. Когда живёшь там, где родился, все вещественные проявления родной природы постепенно включатся в твою жизнь, обретают голос и становятся советчиками и собеседниками. Человек мудр, но есть мудрость и в придорожной берёзе, и в ручье, который ты ещё мальчишкой переходил вброд. Все они могут подсказать что-то. Взамен же они ничего не требуют».

Алексей Возможный вернулся в Ямщиково и зажил прежней жизнью, аккуратно исполняя свои обязанности на почте.

Вне села Ямщикова происходили в это время следующие события.

В то время как по научной и служебной линии крылья продвигались чрезвычайно медленно, да, можно сказать, и совсем не продвигались, – по линии добровольно-общественной они пошли в ход. Некоторые сельские почтальоны, не дожидаясь того дня, когда крылья поступят в систему Министерства связи и будут им выданы за казённый счёт, стали делать их сами по чертежам, опубликованным в научно-популярном журнале.

Некоторые влюблённые юноши делали по две пары крыльев – для своей возлюбленной и для себя.

Появились любители-крылостроители.

Организовалось всесоюзное добровольное общество «Все на крылья».

Всё чаще можно было видеть летающих людей.

Меж тем в НТЗ «Гусьлебедь» развёртывались научные события.

Получив в веденье своего подотдела разработку темы «Крылья», Лежачий развернул бурную деятельность. Везде и всюду он твердил, что только его подотдел занят перспективной проблемой, в то время как гусь-отдел и лебедь-отдел зашли в творческий тупик. Вскоре в печати появился фельетон, посвящённый НТЗ «Гусьлебедь». В нём критиковались гусисты, лебедисты и сам Рейтузов, зажимающий многообещающую деятельность Лежачего. Так как в БЭБИ давно уже сомневались в деловых качествах Рейтузова, то этот фельетон стал последней каплей, переполнившей чашу административного терпения. Рейтузов был переведён в другое заведение, а главой «Гусьлебедя» стал Лежачий.

Став во главе заведения, Лежачий первым делом добился специализации НТЗ. Так как никому не было понятно, чем занималось заведение до этого, то никого особенно не удивило, что оно взялось за разработку крыльев. В БЭБИ были этим даже довольны: наконец-то заведение занялось чем-то конкретным.

Гусисты и лебедисты стали стаями разлетаться прочь. Их научные труды лежали теперь на чердаке, забытые всеми, но их звания и степени, заработанные этими трудами, оставались при них, и отнять эти звания никто не мог. Поэтому бедность им не грозила. На их места Лежачий набирал новых работников, чтобы ковать кадры. Скромный подотдел «Крылья» разросся, стал полноправным отделом, а затем, в свою очередь, был разбит на отделы. Был создан отдел крыловедов широкого профиля и отдел крыловедов узкого профиля; были организованы отделы, где ковались крыловеды-моделисты и крыловеды-экономисты; крыловеды-бионики и крыловеды-электроники; крыловеды-эстетики и крыловеды-энергетики; крыловеды-маринисты и крыловеды-гигиенисты; крыловеды-метеорологи и крыловеды-психологи; крыловеды-антиаварийщики и крыловеды-гарантийщики.

Была реорганизована и расширена и многотиражка заведения. В состав её редколлегии включили высокопродуктивного поэта Переменного. Правда, дополнительного места в штате редакции для него выхлопотать не удалось, и поэт был зачислен в заведение как крыловед-испытатель. Переменный обязался выдавать ежемесячно не менее четырёх погонных метров бодрых, звонких стихов и сразу же приступил к делу:

В часы, свободные от выполнения своих прямых творческих обязанностей, Переменный писал любовно-упадочную лирику: