Макс Фрай - Обжора-хохотун

— Ладно. История сэра Мелифаро, пусть так. Я сегодня на диво покладистый, даже неловко немного перед беднягой Ночным Кошмаром. Он-то небось рассчитывал как следует побраниться со мной после долгой разлуки, а я не в форме.

— Ничего страшного, — тоном благовоспитанного ребенка, которому не купили обещанное мороженое, говорит Макс. — Я как-нибудь потерплю.

История, думает Триша. Конечно, будет же история. Вот и ответ на вопрос, что делать, когда дожарится омлет. Слушать, что ж еще? И какая разница, кто рассказывает.

— Нынче вечером сбылись сразу две мои сладчайшие мечты, — говорит Ахум-Мелифаро, подклады-вая себе очередную порцию салата. — Не могу сказать, что жизнь моя вовсе лишилась смысла, но надо будет срочно придумать что-нибудь новенькое, столь же несбыточное, чтобы хоть на пару-тройку лет хватило.

— Небось пожрать хотел в таком виде? — ухмыляется Макс. — Во всей, так сказать, полноте?

— Вечно с тобой так. Вроде балбес балбесом и в людях совершенно не разбираешься, а стоит расслабиться, и — хлоп! — вдруг выясняется, что ты читаешь меня, как открытую книгу. Никогда не мог к этому привыкнуть.

— Хочешь сказать, я угадал?

— Почти. Не то чтобы я хотел именно пожрать. Но разнообразия ради обрести целостность не в пустоте бесконечных коридоров, пролегающих между Миром и его Темной Стороной, а в каком-нибудь приятном местечке вроде этого вашего трактира и развлекаться, вместо того чтобы стоять на страже, — о да, о такой возможности я мечтал с того самого дня, как впервые попробовал на вкус свое подлинное предназначение. Сказать, что я сейчас счастлив, будет изрядным преуменьшением. Я и слова-то подходящего не знаю.

— Да, — кивает Франк, — такие каникулы совершенно необходимы Стражу. Рано или поздно ты бы, не сомневаюсь, изыскал способ приятно провести время с самим собой и подходящее место. Но я очень рад, что это впервые случилось с тобой именно в моем доме. Я, можно сказать, коллекционирую события, которые имеют значение. Большая редкость, ни на одном известном мне блошином рынке не отыщешь, об антикварных лавках уже и не говорю.

— А вторая мечта? — нетерпеливо спрашивает Макс. — Ты сказал, их две. И насчет второй у меня ни единой стоящей версии. Хороша «открытая книга», в которой добрая половина страниц не разрезана!

— На самом деле ты вполне мог бы догадаться. Хочешь подсказку? Эта мечта принадлежит только сэру Мелифаро из Ехо. Ахуму такое и в голову не пришло бы.

Макс хмурит лоб, чертит вилкой узоры на столешнице, исцарапанной сотнями его предшественников, которым тоже было о чем подумать, сидя за этим столом, Триша тому свидетель.

— Нет, не знаю, — наконец говорит Макс. — Давай уж, колись. Могу за это отдать тебе свою порцию — а пироги у Франка такие, что я бы на твоем месте не торговался.

— Ладно, не стану. А все равно удивительно, что после стольких лет знакомства ты не догадался, что больше всего на свете мне хотелось, чтобы однажды ты уставился на меня, открыв рот от восхищения. Но так ты глядел только на нашего шефа, да и то по большим праздникам. А сегодня, когда я вошел в сад, ты смотрел на меня именно так, как требуется. И вид у тебя при этом был даже более идиотский, чем в моих самых упоительных мечтах.

Макс недоверчиво качает головой, улыбается, но только одной половиной рта, словно не решил пока, смешно ему или нет.

— Врешь небось, — говорит он. — А все равно мог бы выдумать что-нибудь более убедительное. Это же такая ерунда — как я на кого смотрю.

— Как по мне, вообще все ерунда. Без исключения. Но это совершенно не мешает мне радоваться, страдать, чего-то хотеть, чего-то бояться, любить, тосковать, торжествовать и злиться. Практика всегда гораздо глупее, чем теория, но значение имеет только она — наша подлинная живая нелепая жизнь. Что с нами происходит и как мы себя в связи с этим чувствуем — это действительно важно. А рассуждения по этому поводу недорого стоят, даже самые разумные.

— Пожалуй. Но я все равно не понимаю, на кой черт тебе сдался мой восхищенный взгляд?

— Просто я сам пару раз на тебя так пялился. Захотелось сравнять счет.

— Ну надо же, — вздыхает Макс. — Ничего себе — «открытая книга». Могу представить, сколько еще сюрпризов меня сегодня ждет.

— Не можешь, — безмятежно улыбается гость. А Франк уже ставит на плиту джезву, а на стол — свои песочные часы. Сэр Мелифаро ничего не знает ни об этих часах, ни о возможности остановить время в отдельно взятом запертом помещении, прежде ему в голову не приходило, что можно вытворять подобные штуки. Зато о свойствах часов хорошо осведомлен Ахум. В сумме получается гость, который все прекрасно понимает и не задает вопросов, но смотрит очень внимательно — на часы и по сторонам, на тот случай, если какие-то из произошедших перемен окажутся зримыми.

— Ладно, — наконец говорит он. — Я и сам знаю, что дело за мной. Только чур часть платы вперед. Без глотка кофе я рта не раскрою.

— Можно больше чем глоток, — взволнованно говорит Триша. — Гораздо больше! Только не тяни.

Мой отец прославился как великий путешественник и автор «Энциклопедии Мира», наиболее полного на сегодняшний день описания завиральных легенд, бессмысленных предрассудков, дурных манер и нелепых нарядов обитателей всех четырех континентов. А один из старших братьев, посвятивший свою жизнь высокому искусству морской охоты, хорошо известен населению вышеупомянутых континентов как гроза омывающих их морей. Может показаться, что я по-родственному преувеличиваю его заслуги, но факты говорят сами за себя: сэр Анчифа Мелифаро заочно приговорен к смерти во всех варварских землях, где еще в ходу обычай казнить пиратов, и к умопомрачительным штрафам в более цивилизованных странах. Профессор, чьи лекции по международному праву были столь увлекательны, что я посетил их не то три, не то целых четыре раза, считал, что на примере Анчифы очень удобно сравнивать законодательные системы разных государств, благо вреда он всем причинил примерно поровну, никого не обошел вниманием. Даже если у страны нет выхода к морю, ее смышленые граждане обычно изыскивают способ добраться до побережья, подняться на борт первого попавшегося корыта и таким образом приблизить день незабываемой встречи с моим знаменитым братцем.

В детстве я, понятно, был уверен, что тоже стану великим мореходом — пиратом или просто путешественником. Я не видел разницы между этими занятиями, хотя отец с братом хором утверждают, что ремесло пирата гораздо более надежное и прибыльное, чем полная опасностей, но практически не обремененная низменной выгодой деятельность исследователя.

«Великим» — это я ввернул для красного словца, на самом деле мало что интересует меня меньше, чем величие. Опера, кошачье дерьмо, вареная пумба — и, пожалуй, все. Мне даже в детстве было наплевать, прославлюсь я или нет, каких размеров памятник мне поставят на центральной площади и что в связи с этим подумают обо мне Его Величество Гуриг Восьмой, Завоеватель Арвароха Тойла Лиомурик Серебряная Шишка и мой блистательный братец Анчифа. Лишь бы мне самому нравилось, что я делаю, лишь бы это было интересно и увлекательно. Лишь бы не скучать.

Ничего не было для меня страшнее скуки. А испытывал я ее гораздо чаще, чем хотелось бы. Хотя развлекал себя изо всех сил.

Развлекать себя — это, можно сказать, главное дело моей жизни. Так уж я устроен.

Чем бы я ни занимался, я всегда одновременно наблюдаю за собой со стороны — натурально как зритель в театре. Вижу свои жесты, слышу реплики, оцениваю, сопереживаю. Но, увы, не могу ни уйти, ни даже отвернуться, когда представление мне не по вкусу. Зато могу вмешаться и на ходу перекроить сценарий, если, конечно, хватит ума и таланта угодить самому привередливому в мире зрителю — себе.

Так было и в раннем детстве, и потом, то есть иначе просто никогда не было. Я долго не знал, что большинство людей устроено по-другому, а когда узнал, не поверил; в конце концов я принял эту концепцию к сведению, но до сих пор с трудом представляю, каково это — не видеть себя со стороны. И как вам всем при этом удается время от времени сносно выглядеть, говорить забавные вещи и делать красивые жесты. Для кого старается тот, кто лишен самого главного, бесконечно заинтересованного и пристрастного, единственного имеющего подлинное значение зрителя? Этого я до сих пор толком не понимаю.

Я-то всегда старался для самого себя, вернее, для своей половины, неподвижной, сосредоточенной, пристрастной и чрезвычайно заинтересованной в происходящем. Об окружающих я поначалу не задумывался вовсе, а когда все-таки задумался, решил: что хорошо для меня, сойдет и для них, а кому не нравится, пусть идет в оперу. Лично я не любитель громкого пения и патетических гримас, но многим, говорят, это по вкусу.