Terry Pratchett - Маскарад (пер. С.Увбарх под ред. А.Жикаренцева)

Его снесло со стула и швырнуло на разваливающиеся декорации.

Уолтер сполз вниз и, подергиваясь, свернулся в клубочек на полу. Ладонями он хлопал по ушам, чтобы заглушить эту внезапную противоестественную тишину.

Из теней выступила фигура.

Матушка Ветровоск никогда не слышала о психиатрии. А если бы и слышала, то все равно бы ничего не поняла. Есть области человеческой деятельности, слишком темные даже для ведьм. Сама же она практиковала головологию – то есть сейчас ей практиковаться уже не было смысла, она считалась лучшей на данном поприще. И хотя внешне может показаться, что у психиатра и головопатолога много общего, на самом деле между ними огромная практическая разница. Психиатр, заполучив пациента, которому кажется, что его преследует большое и страшное чудовище, постарается убедить беднягу, что никаких монстров не существует. Матушка, наоборот, давала больному стул, на который он мог взобраться, и большую тяжелую палку.

– Встань, Уолтер Плюм, – произнесла она.

Уолтер, глядя прямо перед собой, встал.

– Оно остановилось! Остановилось! Останавливать шоу – дурная примета! – прохрипел он.

– Значит, его надо начать снова.

– Шоу нельзя останавливать! Это ведь шоу!

– Да. И кто-то должен возобновить его, Уолтер Плюм.

Уолтер, казалось, не замечал ее. Он бесцельно листал пачки нот. Его руки пробегали по сугробам старых программок. Рука задела клавиатуру фисгармонии и извлекла несколько невротических нот.

– Останавливать плохо! Шоу должно продолжаться!

– Это ведь господин Зальцелла пытается остановить шоу, верно, Уолтер?

Голова Уолтера вздернулась. Он уставился прямо перед собой.

– Ты ничего не видел Уолтер Плюм! – произнес он голосом, настолько похожим на голос Зальцеллы, что даже матушка вздернула бровь. – А если попробуешь соврать тебя запрут а у твоей матери будут серьезные неприятности!

Матушка кивнула.

– Он узнал о Призраке, да? – спросила она. – О Призраке, который приходит в маске… так ведь, Уолтер Плюм? И тогда этот человек подумал: а не воспользоваться ли удобным случаем? И когда Призраку придет время быть пойманным… что ж, мы дадим им Призрака. И самое главное, все поверят. Может, людям будет не по себе, но они все равно поверят. Даже Уолтер Плюм будет сомневаться, потому что в мозгах у него вечная путаница.

Матушка глубоко вздохнула.

– Может, в них и путаница, но работают они как надо. – До нее донесся ответный вздох. – Так или иначе, все должно разрешиться само собой. Больше здесь ничего не сделаешь.

Сняв шляпу, она запустила туда руку.

– Сейчас я тебе кое-что скажу, Уолтер, – продолжала матушка, – хотя ты все равно ничего не поймешь и не запомнишь. Жила-была одна старая злая ведьма по имени Черная Алиса. Ее боялись как огня. Она была самая злая и самая могущественная. Раньше, но не сейчас. Потому что сейчас, дружок, я могла бы плюнуть ей в глаза и украсть ее вставную челюсть. Но из-за того, что она не отличала Добро от Зла, все у нее внутри перекрутилось. И тогда ей пришел конец.

– Дело в том, что если ты отличаешь добро от зла, то просто не можешь выбрать зло. Это не получится: выбрать зло и продолжать жить как ни в чем не бывало. Так что… если бы я была злой ведьмой, то сделала бы так, что мускулы господина Зальцеллы ополчились бы на его кости и он бы сам себя сломал на месте… Это если бы я была злой. А еще я могла бы залезть ему в голову, изменить его мысли о себе, и он бы упал на свои бывшие колени и умолял превратить его в лягушку… Это если бы я была злой. А еще я могла бы превратить его ум в яичницу, и он бы слушал цвета и видел запахи… Это если бы я была злой. О да. – Последовал еще один вздох, более глубокий и проникновенный. – Но я не могу сделать ничего такого. Это было бы неправильно, это было бы не Добро.

Матушка издала легкий смешок. Будь здесь нянюшка Ягг, она прокомментировала бы его следующим образом: ни сумасшедшее гоготанье Черной Алисы, не к ночи будет помянута, ни хихиканье обезумевшего вампира, чьи нравственные устои еще хуже, чем его произношение, ни сопровождаемый разбрызгиванием слюны хохот самого изощренного пыточных дел мастера не способны настолько вывести из равновесия, как единственный веселый смешок матушки Ветровоск, которая собралась совершить самое доброе дело в своей жизни.

Из наконечника шляпы матушка извлекла маску, тонкую, как бумага. Маска изображала обычное лицо – гладкое, белое, с самыми основными чертами. Для глаз были прорезаны полукружья. Маска не выражала ни счастья, ни печали.

– Простая вещь, а? – произнесла матушка. – Выглядит красивой, но она очень проста, ничем не отличается от любой другой маски. Волшебники могли бы целый год толочься вокруг нее и все равно сказали бы, что ничего волшебного в ней нет. Это лишний раз доказывает, как мало они знают, Уолтер Плюм.

Она бросила маску юноше. Тот с жадностью подхватил ее и натянул на лицо.

А потом поднялся легким, текучим движением танцора.

– Понятия не имею, кем ты становишься за этой маской, – покачала головой матушка, – но «призрак» – это еще одно название для «духа», а «дух» – еще одно название для «души». Так что вперед, Уолтер Плюм.

Фигура в маске не шевельнулась.

– Я хотела сказать… вперед, Призрак. Шоу должно продолжаться.

Маска кивнула и метнулась прочь. Матушка похлопала в ладоши. Эти аплодисменты прозвучали как гром, знаменующий поступь рока.

– Отлично! А теперь давай сотворим доброе дело, – сказала она, обращаясь к вселенной в целом.

Все смотрели на нее.

Бывают такие моменты, точки во времени между прошлым и настоящим, когда секунда может тянуться бесконечно…

Агнесса почувствовала, что начинает краснеть. Румянец двигался к ее лицу, словно месть бога вулканов. Она знала: когда он постигнет пункта назначения, с ней будет покончено.

«Ничего страшного, ты извинишься, и тебя простят», – усмехнулась Пердита.

– Заткнись! – выкрикнула Агнесса. Не успело эхо вернуться из дальних углов зрительного зала, как Агнесса уже вышла на середину сцены и дернула красную маску вниз.

Затихающую ноту подхватил весь хор. Это ведь, в конце концов, опера. Шоу, может, и остановилось, но опера продолжается…

– Зальцелла!

Он схватил Агнессу, зажимая ей рот, а свободной рукой потянулся к поясу и вытащил шпагу.

Шпага была совсем не бутафорской. Когда Зальцелла повернулся лицом к хору, клинок с пронзительным свистом рассек воздух.

– Вот это да, вот это да, вот это да! – воскликнул он. – Как это по-оперному с моей стороны. Боюсь, теперь мне придется захватить бедную девушку в заложницы. Ведь это так естественно в данных обстоятельствах, не правда ли?

Он победоносно осмотрелся. Публика зачарованно наблюдала за происходящим, не издавая ни звука.

– И что? Неужели никто не воскликнет: «О нет, негодяй! Тебе это с рук не сойдет!»? – осведомился он.

– Негодяй! Тебе это с рук не сойдет! – крикнул из-за кулис Андре.

– И наверняка Опера окружена? – радостно спросил Зальцелла.

– Совершенно верно, Опера окружена! Кристина завопила и упала в обморок. Зальцелла улыбнулся еще радостнее.

– Ну наконец-то, все-таки не перевелись еще истинные ценители оперы! – подвел итог он. – Но, знаете ли, мне это именно что сойдет с рук, поскольку мыслю я не по-оперному. Я сам и эта юная госпожа отправимся сейчас в подвал, где я, возможно, не причиню ей никакого вреда. Сильно сомневаюсь, что вы сумели окружить все подвалы. Они тянутся далеко за город, даже я не изучил их досконально, а поверьте мне, мои познания в данной области весьма обширны…

Он сделал паузу. Агнесса попыталась вырваться, но Зальцелла еще крепче сжал ее шею.

– К этому моменту, – продолжал он, – кто-нибудь уже должен был спросить: «Но, Зальцелла, почему?». Слушайте, я что, должен выступать за всех?

Бадья осознал, что все это время простоял с открытым ртом.

– Именно это я как раз и собирался спросить! – выкрикнул он.

– Что ж, отлично. А мне полагается ответить чем-нибудь вроде: «Потому что мне так захотелось». Или потому, что я, видите ли, люблю деньги. Но превыше всего потому, что… – Он набрал полную грудь воздуха. – Я всем сердцем ненавижу оперу! Не хочу показаться вам излишне эмоциональным типом, но опера действительно ужасная вещь. И с меня хватит. Так что, пока я на этой сцене, позвольте выразить вам, сколь жалкой, самовлюбленной, абсолютно нереалистичной, ничего не стоящей формой искусства является опера, какое ужасное злоупотребление музыкой она собой представляет, какая…

Сбоку зажужжало. Полы костюмов захлопали. Дохнуло пылью.

Андре огляделся. Рядом с ним заработала ветродуйная машина. Ручка вращалась сама по себе.

Зальцелла тоже обернулся посмотреть, что происходит.