Сергей Шкенёв - Архангелы Сталина

— Андрюха! Мищий! Подгоняй свою колымагу вот к этой хреновине на дороге!

Виктор Эдуардович решил уточнить:

— Слушай, сержант, а твой водила хохол?

— Да что Вы, товарищ капитан, самый настоящий русский. Только у него родители с Украины, и бабушка со всеми родственниками там живёт.

Андрей подрулил точно к люку, и комендант задал риторический вопрос:

— Кто полезет вниз?

Сержант только тяжело вздохнул в ответ, подцепил крышку, чуть приподнял, и отпрянул:

— Ух, как воняет!

— А ты ожидал, что жасмином запахнет? Вот она, привычка к лориган и к розам…. Давай шланг подключай!

— Так куда его тыкать, товарищ капитан? Тут две трубы — из одной вытекает, а в другую втекает.

— Давай к той, из которой течёт. Значит, там ещё есть.

Водитель из кабины подтвердил:

— Точно, там его больше. Ну что, включать?

— Давай!

Рядовой Мищий прокричал в ответ что-то неразборчивое, и врубил насос.

Дальнейшие события запомнились противоборствующим сторонам по-разному. Но, рассмотрим случившееся с точки зрения коменданта, как наиболее близкого нам человека.

Пожарная машина, ведомая опытным водителем, рассекала волны демонстрантов подобно торпеде. Но, в отличие от последней, поливала толпу пахучими струями из лафетного ствола, торчащего над кабиной. Революционера, решительно настроившиеся встретить грудью свинцовые очереди, нашли себе более подходящее развлечение, прыгая в ближайшие лужи в попытке отмыться.

Машина пробилась в комендатуру, и капитан Филиппов решительно произвёл срочную мобилизацию среди местных пожарных. Сначала нехотя, понукаемые в спину штыками, бравые брандмейстеры быстро вошли во вкус, поливая соотечественников русским матом и польским дерьмом. Революция яиц была утоплена…. Кто сказал — в крови? Господь с вами. Чего была достойна, в том и утоплена.

А в последний момент капитан вспомнил о своём пленнике, оставленном в ресторане.

— Андрюха, гони! Ну и погнал, попутно размазав по мостовой ещё трёх разбегающихся инсургентов. Сами виноваты. Пешеходный переход на сто метров дальше.

Но Виктор Эдуардович опоздал. У дверей заведения его ждал сам хозяин ресторации, печально и торжественно прижимающий к груди шляпу.

— Извините, пан комендант, но Ваш завтрак спасти не удалось. Остыл совсем. Приготовить новый?

— Да чёрт с ним, с завтраком. Где тот господин, что пил мой коньяк?

— Ещё раз прошу прощения, но и его мы не уберегли.

— Сбежал?

— Нет, пан комендант, — ресторатор смахнул скупую слезу. — Он умер.

— Что, сердце прихватило? Ну, ещё бы, литровину засадил.

— Вряд ли это инфаркт. Просто когда Ваши солдаты подключили насос к канализации, этот пан сидел на унитазе….Вот его и всосало туда по пояс. Нижней частью.

— Надо было помочь, — упрекнул капитан.

— Мы пытались. Но он был такой толстый, что дальше не пролезал….

— Так вы его…?

— Нет, мы его потом и вытаскивать пробовали. Только поздно было. Ему давлением оторвало всё….

— Всё?

— Кое-что осталось. Хотите посмотреть?

— Не нужно!

И Виктор Эдуардович мысленно выругался. За такого пленника можно было бы немалый орден получить. А потом подумал, и махнул рукой. Не за ордена же служим!

Вот и настала моя очередь помирать от скуки и тоски. Казалось бы, чего ещё желать? Наш кораблик надёжно укрыт в тихой бухте, и зловредные северные ветра пролетают над мачтами, не задевая их. Даже подвижки льда всю зиму не беспокоили. На "Челюскине" тепло, светло уже круглосуточно, и тонуть мы не собираемся принципиально, а всё равно что-то не то.

Надоело однообразие цвета. Белый снег, белый лёд, белые скалы ближайших островов. Только белое безмолвие отсутствует. И невозможно вообще. То боцман Заморский по палубе гоняет ездовых собак, распустившихся и обнаглевших без террора нашего Такса. То гидрологи начинают что-то бурить прямо под моими иллюминаторами, а на вежливые, но матерные упрёки отвечают, что полярный день — понятие относительное и от стрелок на часах не зависит.

Вот, пожалуй, и все наши развлечения. И охота на медведей не в радость. А что там интересного? Пошёл, увидел, застрелил. Рутина. И сидим мы с Лаврентием Павловичем, как два Робинзона, и с завистью слушаем по радио последние известия. Вот где жизнь настоящая у людей идёт! Сказали, что наш Гиви подвиг совершил, до невозможности героический. Это он может. Без коньяка проживёт, а вот без совершений…. Как я его понимаю. И тоже хочу два ордена. Или один, но большой.

А кто это прётся без стука? Товарищ Берия, собственной персоной. Лёгок на помине. Ладно, ему можно не стучаться. Всё же у нас одна каюта на двоих.

— Я только что из радиорубки. За нами выслали самолёт. — Вот Лаврентий, вот молодец! Умеет же поднять настроение!

— Да ты что?!

— Серьёзно тебе говорю, Изяслав Родионович. В Москве очень заинтересовались нашей аналитической запиской, что на прошлой неделе передали. Вот Иосиф Виссарионович и побеспокоился.

— А кто у аппарата был, неужели сам?

— С Каменевым разговаривал. Говорит, что Гавриил Родионович в госпитале с тяжёлым ранением.

— Не может быть.

— Ну не врёт же он? А наш Такс погиб.

— Как?

— В бою, смертью храбрых. Увидев моё потрясённое состояние, Лаврентий Павлович протянул руку, и извлёк из воздуха стакан с коньяком, благо уровень святости уже позволял. Я принял лекарство с благодарностью. Но не полегчало.

— Не переживай так, Изяслав Родионович, — успокаивал Берия. — Завтра прилетит самолёт, на месте всё и выясним.

— Чкалова опять пошлют?

— Да, ты что, товарищ Раевский, новости не слушаешь? Наш Валерий Палыч ещё две недели назад в Америку улетел, рекорд дальности ставить.

— А к нам не заглянул по пути. Нехорошо.

— Полёт же беспосадочный.

— Ну и что? Кто узнает? В баньке бы попарились, за жизнь поговорили. Что за молодёжь пошла? Никакого уважения к старшим. Ладно, Лаврентий, пошли Воронина со Шмидтом предупредим. Не забывай, нам ещё прощальную поляну накрывать. Или как лучше назвать — льдину?

— Ну-с, молодой человек, на что жалуетесь? — хитрый прищур моего лечащего врача предвещал очередную гадость.

Тоже мне профессор. Образованный, вроде бы, дяденька, без пяти минут академик, а всё равно дурак дураком. В одной фразе сразу две ошибки допустил. Во-первых, я не совсем и молодой, просто выгляжу очень хорошо для своих лет. А во-вторых — совсем не человек, чем и горжусь.

Только доктор понять этого не может, и от своей беспомощности придумывает всё новые казни египетские, которые он называет исследованием скрытых возможностей моего организма. Ох, и настырный тип! Уже два рентгеновских аппарата загубил, пытаясь пересчитать органы в моих многострадальных внутренностях. Вот зачем это ему? Всё равно ничего не увидел.

И ладно бы искал пули, которые так и не смог вытащить. Нет, всё норовит облучить то, что грудью нельзя назвать даже при всём желании..

— На жизнь я жалуюсь, доктор.

— Это, батенька, не ко мне, — развёл руками врач. — Мы больше по другому специализируемся, всё о здоровье печёмся.

— Так я же здоров. Чего беспокоиться?

— Не знаю-не знаю…, - может оно у Вас и железное, но пока точно не убедимся….

А вот фигушки тебе, старый живорез! Знаю я ваше — убедимся. Это значит, что меня нужно разрезать, сунуть любопытный нос внутрь, убедиться, что всё в порядке, и ещё на пару месяцев уложить на госпитальную койку. В гробу я её видел. Совсем не прельщает сия блистательная перспектива. Валить отсюда нужно при первой же возможности.

Профессор всё не унимался. Постучал согнутым пальцем по моей мощно-геройской груди, и прислушался, как звенит в ответ невидимая под иллюзией больничной пижамы кольчуга. Она, родимая, и не позволила хирургам добраться до моего бренного тела. Спасла жизнь, можно сказать. А что пули? Да тьфу на них. Мой метаболизм позволяет даже бомбические ядра усваивать. От чугуна, правда, потом страшная изжога.

В дверь палаты робко постучали, и появилось испуганное лицо пожилой медсестры:

— Рувим Яковлевич, тут к товарищу раненому посетитель пришёл.

— Я же сказал — никого не пускать!

Медсестра ойкнула и влетела в помещение. Следом за ней решительно шагнул высокий священник в парадной рясе.

— По поручению Его Святейшества Патриарха. С пастырским благословлением.

— Ну…, если так…, - пошёл на попятную профессор.

— Именно, подтвердил батюшка. — А теперь оставьте нас. Служение Всевышнему не терпит суеты. Или Вы, товарищ Шнеерзон, тоже желаете вкусить Божьей благодати?