Алексей Молокин - Гоблины в России (СИ)

А вот обычные орки, эльфы, гномы и хоббиты — они тоже в какой-то мере люди, и ничто человеческое им не чуждо, поэтому они и предпочитают жить в Междуземье. И время от времени навещать нашу реальность, которая по отношению к Междуземью является тем же самым, что Междуземье по отношению к сказочному Средиземью. Так автору, во всяком случае, представляется.

Где находится Междуземье? Да, конечно же, где-то далеко, но все-таки, поближе, чем Страна Толкиена. Не далеко-далёко, а просто далеко. На том и порешим. Лады?

А теперь, вслед за мадмуазель Де Лярош, Огнехвостом, компанией гоблинов и людей туда — в Междуземье. Нас там, поди, уже заждались.

Дракон и авиатриса, крылом к крылу, вынырнули в отвратительную зимнюю морось над черно-алым фурункулом Ородруина. Огнехвост недовольно фыркнул, вдохнув кислый разреженный воздух, помотал головой, ловя магию Великого Орка, разочарованно чихнул — магия была, но очень слабая — и неуверенно, почти наугад лег на курс. Мадмуазель Де Лярош аккуратно, с чисто женской грацией повторила его маневр.

— Что-то мне здесь не нравится, — бормотал дракон, брезгливо передергивая крыльями. — Что-то не так. Или я просто долго отсутствовал? Да еще и воняет как на свалке, где я когда-то работал экскаватором.

— Месье был сослан на каторгу? — невинно поинтересовалась авиатриса. — Как интересно! Вы, наверное, инсургент.

Дракон не знал, кто такой инсургент, поэтому покраснел, как стоп-сигнал, и пробурчал:

— Да нет, там, на свалке, я и впрямь слегка прихварывал инсургенцией, но сейчас-то все в порядке.

— Вы меня неправильно поняли, — в свою очередь засмущалась мадмуазель Де Лярош, — Инсургент, это такой борец за свободу, когда я была… ну, в общем, раньше за это ссылали на каторгу.

— А чего за нее бороться-то, за свободу? — удивился Огнехвост. — Драконы всегда свободны, так уж они устроены. Люди вот — другое дело, но они тоже свободны, в смысле, свободны выбирать между волей и сытостью, то есть, несвободой. Её-то они обычно и выбирают, то есть сытость. Свобода, это, знаете ли, довольно неуютная штука, вроде космоса. Кто для чего создан, тому там и свободно. Мне вот в космосе хорошо, в небесах черных и голубых, а людям…. Но ведь некоторые человеческие особи все равно лезут в космос! Уважаю! Но, извините, сударыня, кажется, я немного запутался. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— Давайте, — согласилась авиатриса. — Однако местность под крыльями, холмистая буро-зеленая равнина, подернутая туманом, словно плесенью, к разговору не располагала, поэтому некоторое время они летели молча, нежно посвистывая двигателями в знак взаимной симпатии.

Между тем, в салоне авиатрисы гоблины и люди, прильнувшие к иллюминаторам, обменивались впечатлениями об открывшейся им панораме.

— И это, называется, волшебная страна? — разочарованно протянул Даниил, отлипая от окна. — У нас в России и то веселее! У нас если зима, так это — зима! Солнышко светит, снег искрится, морозец играет…

— Ага, — глубокомысленно поддержал его брат-гусляр. — Водка стынет, капуста хрустит, огурец торчком стоит, в общем, девки гуляют — и мне весело!

И тут же получил тычок в ребра от прикорнувшей в соседнем кресле Теллы.

А Иван промолчал. Не любил он зиму, вот не любил, и все. Дырчатые от человеческой и собачьей мочи сугробы, замерзающая, освещенная только небесными огнями провинция, тяжелая неудобная одежда — чего тут любить-то. Но не любить зиму — это как-то непатриотично, поэтому и промолчал.

— Да ведь и у нас правильная зима должна быть не такая, — сказал Старший Дознатец, вглядываясь в затянутую мутной пенкой равнину. — Зимой, конечно, все как бы замирает, словно природа присела на лавочку и решила немного отдохнуть. У нас зима — время раздумий и мудрости. Именно зимой можно семь раз отмерить, чтобы летом один раз отрезать, да так, чтобы заново кроить не пришлось.

Дробила с Ватерпасом, мирно дремавшие под низкий, с легкой хрипотцой звук турбин мадмуазель Де Лярош, проснулись и крутили головами, соображая, где они находятся. Потом Дробила спросил:

— Что, уже прилетели?

— Не-а, еще летим, — успокоил его Ватерпас. — Спи дальше.

— Жрать хочется, — пожаловался Дробила. — Спасу нет!

— Что за выражение такое — «жрать» — возмутилась Телла, свернувшаяся клубочком в кресле рядом с Васькой-гусляром. — Неужели нельзя выразиться по-другому, например, кушать хочется, или, если уж совсем невмоготу — есть?

— Так, сударыня, — Дробила даже обиделся на такое непонимание. — Кушать мне хочется всегда, есть я хотел, когда мы еще над океаном летели и с истребителями дрались, а сейчас я хочу жрать. Пока хотелось кушать и есть, я еще терпел, уснул даже, а вот когда захотелось жрать, тут-то я и проснулся.

— Потерпишь, — бросила Танька-шаманка таким тоном, что Дробила сразу замолчал. Только засопел обиженно.

Танька-шаманка держала бубен на коленях, словно вышивальщица пяльцы, смуглые руки летали вверх и вниз, укладывая невидимые стежки, и на белесой коже понемногу возникали незаконченные, смутные картинки, которые шаманка тут же стирала ладонью, чтобы вновь приняться за своё колдовское рукоделье.

А Сенечка-Горлум забрался в пилотскую кабину и с восторгом рассматривал многочисленные приборы, рычажки и кнопки. Больше всего ему хотелось взяться за штурвал, но штурвал был заблокирован, и Сенечка время от времени принимался канючить:

— Мадмуазель Де Лярош, тётенька, ну можно я чуть-чуть порулю? Я ведь автомобиль водить хорошо умею, а самолет еще не пробовал. Честное слово, у меня получится! Ну, мадмуазель Де Лярош….

— Не сейчас, — коротко отвечала авиатриса. — И перестань дергать штурвал. Не мешай, тоже мне, племянничек выискался.

Сенечка ненадолго успокаивался, а потом снова принимался за своё…

Шаманка, наконец, прекратила свои пассы и прошла в пилотскую кабину. Там она решительно села в кресло второго пилота, зыркнула недобрым взглядом на Сенечку, отчего тот сразу перестал ныть, и сказала:

— Раймонда, ты меня слышишь?

— Да, мадам, — ответила авиатриса.

— Я нащупала пеленг Великого Орка, сейчас дам тебе курс, а то мы в этой простокваше до самой весны кружить будем.

— А дракон? — спросила Мадмуазель Де Лярош. — Я вообще-то за ним лечу.

— Огнехвост, похоже, летит наугад, — отмахнулась шаманка. — Только признаться не хочет, надеется, что оно само отыщется. Одно слово — мужчина. Если бы их способности соответствовали самолюбию, ах, как бы мы их любили! Тебе ли не знать мужчин?

— Вы, как всегда правы, мадам, — согласилась авиатриса. — Я вас слушаю.

Танька держала бубен перед собой, теперь его мембрана подернулась сеточкой и стала похожа на поверхность антенны системы наведения боевого истребителя. Естественно, самой современной антенны, с фазированной решеткой. Танька принялась водить бубном из стороны в сторону, пеленгуя Великого Орка, и скоро на его поверхности, у левого края, на засаленной, потемневшей коже появилась неяркая зеленая точка.

— Сигнал слабый, но есть, — удовлетворенно буркнула шаманка. — Левый разворот на полрадиана. Давай, девочка!

Огнехвост, переоценивший свои способности к магической навигации, грустно вздохнул и послушно повторил маневр.

Теперь точка оказалась в центре бубна.

— Вот так и полетим, — констатировала Танька-шаманка.

— Что Вы сказали, мадам? — переспросила авиатриса.

— Так держать, милочка, — приказала шаманка. — Скоро будем на месте.

Некоторое время они летели молча, только бубен иногда взрывался сухим треском, словно в него бросали пригоршни гороха, при этом зеленая точка, обозначающая положение Великого Орка, тонула в рое агрессивных грязно-бурых вспышек, но шаманка снова выуживала ее из вороха помех, нащупывая верное направление.

— Странные какие-то помехи, — пробормотала шаманка. — Сигнал словно вязнет в трясине, чую, действует какая-то поганая магия, а что за магия — никак не пойму.

Наконец экспедиция вынырнула из липкой небесной мути над озером, похожим на огромный овальный таз, до щербатых краев наполненный недоваренным холодцом. На дальнем берегу смутно виднелись палаты Великого Орка. На площади перед палатами копошилось нечто неопределенной формы, многорукое и многоногое, утыканное плакатами и флажками, оно пискляво и требовательно кричало, и даже с высоты было видно, что оно вело себя безобразно.

В другом конце овала тоже наблюдалось некое организованное копошенье, только не понять было какое.

Старший Дознатец, хоббит Василий, не отрывавшийся от иллюминатора все время, пока они летели над Междуземьем, горестно воскликнул:

— Это же священное Храм-Озеро, как же так, что же с ним сталось-то!

Храм-Озеро, на берегу которого располагались палаты и дворец Великого Орка, всегда, в любую жару оставалось чистым и холодным, если в нем и водились русалки и прочая разумная водяная живность, то это были русалки-жрицы, русалки-весталки, а не обычные водяные дамочки, образ жизни которых описан в популярной литературе и желтой прессе. Рассказывали, что именно здесь поселился знаменитый рак-отшельник Питер Крукс, после того, как на озере Якобс-ярве головотяпы от науки построили атомную электростанцию. А что такого? Должность храмового сторожа вполне подходит бывшему главе общины независимых раков. В конце концов, все мы зависимы от старости, а в Храм-Озере можно стареть долго и мудро.