Максим Далин - Время Любви

Они за нами охотились, да. Серебристые штаны — у их… как бы точней сказать-то? У солдат, наверное. Или — у мусоров. Но солдатами у тутошних рождаются. Как отпочкуются — так и солдаты, я так думаю. Генетическая память или генопрограмма. Как у некоторых насекомых, у тех же букашек, к примеру.

А кроме солдат у них есть… гм-мм… выращиватели костей. Кости растут из камня, вытягиваются медленно-медленно, по полпальца в день, а гады облепляют их со всех сторон — красные куски мяса с ногами, завернутые в какие-то паутинные лохмотья, волосня мотается — и вроде как облизывают, чем-то склизким, синеватым… Потом на костях нарастают эти… которыми они дышат. Серые волокна, типа мышц, серая кожа, лоснящаяся. И между этих штуковин, в коконах из белесой слоистой ваты… ну, не ваты, гораздо прочнее… так вот, в коконах они и живут. А как они там живут и что делают, мы с Укки не поинтересовались узнать. Видели только, как вползают внутрь, на коленях — и как за ними зарастает стенка из переплетенных бледных веревок.

Иногда волосня лезет из кокона. Но — это когда он нежилой. Иногда видишь сети скрученных веревок, не беспорядочно, а как бы плетеным узором, симметричным, вроде паутины. Может, это антенны какие-то или произведения искусства. Не знаю. А то еще думается о звукоулавливателях, потому что кругом ужасно тихо.

Такая тишина, что шаги кажутся страшно громкими. Но звук от них глухой, тупой, бессильный, будто идешь не по каменным плитам и костям, а по войлоку. Здешние гаврики естественных звуков не любят. Общаются они не звуками, если только рев на инфранизких частотах не считать. Может, телепаты. Если у них мозги есть.

Они нас старались подловить в каком-нибудь тупике, откуда деться некуда. Загнать туда своей волосней и, может быть, убить или сожрать, если они и вправду могут питаться людьми. Когда их много, зрелище дикое: наступающий отряд человеческих половинок, в полной тишине. И очень хочется не сопротивляться и не бежать, а прижаться к костяной стене и замереть. Тяжело выдраться из этого оцепенения. А сквозь их строй можно прорубиться только мечом. Я стрелял, но уж очень отвратительно, когда они вопят.

А меча Укки они очень скоро выучились бояться. Старались подобраться с моей стороны, пока он не порубил в мелкий фарш штук шесть или семь. Потом разбежались. Но парочка так и ходила за нами, не приближаясь особенно, трясла волосней и внимательно наблюдала, не знаю уж, каким органом восприятия.

Плантацию культуры мы нашли довольно скоро. Круглое пространство, заросшее этой щеточкой плотно-плотно, а вокруг выращиватели, только мелкие. Распластались животами и выпускают волосню, волосня вползает куда-то под щеточку.

Хотя, может быть, они и не выращивали культуру, а жрали, не знаю.

Мы их пуганули, они полетели в разные стороны, но далеко не разбежались, а остановились поодаль, пульсировали хоботами и переминались с ноги на ногу. Парочка с разбегу растянулась, так из них капала слизь и черно-синее — но скоро перестало. И они стояли, переминались и наблюдали, как мы распаковываем контейнеры и культуру туда собираем. Они, заложусь, в этот момент очень плохо о нас думали, потому что их отвращение нам просто кожу жгло.

Укки говорит:

— Они, действительно, разумные. И злые. Они решают, чем нам досадить. Они понимают, что мы — воры. Вот ужас, Фог…

Я только хмыкнул.

— У людей, — говорю, — тебе воровать — не ужас, а у этих — ужас? Приступ нравственности?

Укки дернул плечом:

— Людей я не боюсь. И что со мной могут сделать люди, в принципе, себе представляю. А действий этих вот представить себе не могу. Поэтому меня даже тошнит от страха. Простите.

— Ничего, — говорю, — малек. Не дрейфь. Дело сделано. Мы улетаем.

Нагрузились этими контейнерами, килограммов десять культуры в общей сложности по двум рюкзакам, и пошли назад, к выходу из лабиринта этого костяного, как вдруг… Не грохот это был, а какой-то такой тупой толчок в уши. И свод пещеры на секундочку полыхнул оранжевым, потом — синим, и стало, как всегда.

Мы переглянулись. И Укки стукнул себя костяшками пальцев под подбородок. Я этот его жест уже давно понимал, еще с наших космических драк. Это у него значило: "Поубивал бы".

— Авиетка? — говорит.

А то.

— Авиетка, — отвечаю. — Не иначе. Я думал, что мы за сутки обернемся, но, похоже, мы тут чуток увязли. Надо выбираться из пещеры на своих двоих и связываться с крыльями на орбите. Придется побегать.

Укки вцепился в рукоять меча, как в последнюю надежду, вздохнул, как всхлипнул, и говорит:

— Я восхищаюсь вами, Фог. Вы подобны гранитному утесу в жестокий шторм. Ваше спокойствие внушает мне надежду, но я так боюсь… Я же представляю себе путь, который мы проделали на авиетке. Вниз, вниз, вниз, мимо отвесной стены. Как мы на нее поднимемся?

Я хлопнул его по спине, он привалился ко мне плечом на секундочку. Он настолько не терпел все эти телячьи нежности, что я понял — ему совсем худо. Невыносимо. И он не считает нужным это от меня скрывать, мой откровенный Укки.

— Я пройду всюду, где вы пройдете, — говорит. — И страх не помешает мне делать то, что понадобится, аккуратно и точно.

Это меня тронуло.

— Ничего, — говорю, — где наша не пропадала! Выберемся. Надо выбираться из города.

А из-за ближайшей стены начали потихоньку выходить здешние. Выходили и выстраивались полукругом, и мы кожей чувствовали, что они злорадствуют и вусмерть хотят, чтобы нам стало по-настоящему худо.

Укки крутанул перед ними мечом, а я всадил пару зарядов в пол под их ноги, чтобы впечатлились. Они впечатлились и расступились, а мы побежали из города. И гаврики побежали за нами, не приближаясь и не удаляясь. Наблюдали, как стервятники, и определенно ждали, когда мы перестанем рыпаться и попадем к ним в лапы… Ну, в условные лапы, скажем. В волосню.

Они очень там неторопливые и целеустремленные. Я отлично понимал, что они вполне могут и дождаться. У нас воды почти не было, а еды — пара плиток витаминизированного шоколада на брата. И надо было обязательно тащить эту, будь она неладна, культуру, и наш компьютер с базой связи. Без культуры все это теряло смысл, а потеряй мы связь — можно было смело лечь и умереть.

Пилоты без крыльев — ноль без палочки.

А наш собственный биологический ресурс вовсе не беспределен. Нам есть-пить-дышать да и спать иногда надо. Иначе мы отлично превратимся в корм, невзирая на всю человеческую крутость.

Поэтому мы понимали, что особого смысла в этом нет, но все-таки бежали к авиетке. И только когда увидели пустое место и пятно сажи там, где она стояла, до нас по-настоящему дошло, что ловить тут больше нечего.

У них вряд ли было нечто такое, что могло уничтожить нашу авиетку в хлам. Я думаю, что они каким-то сверхъестественным образом замкнули нашу же собственную противоугонку на наш же генератор. Я не знаю, как это делается, но они как-то додумались. И теперь выстроились вокруг и с удовольствием внимали, как мы будем выкручиваться.

Если они нам хотели отомстить за своих, порезанных на ленточки — они не срастаются обратно, так и остаются — то получилось очень здорово. Мы не знали, куда податься. Можно было только тыркаться наугад среди камней, костей, волосни и всякой дряни в поисках пути наверх.

В принципе, климат Бездны в этих широтах довольно теплый, но это на поверхности. Тут, внизу, тепло было только местами — и именно теми местами, где гаврики жили. Они выделяли энергию, вся их техноорганика выделяла энергию, культура тоже, похоже, выделяла какую-никакую энергию, и там было тепло и влажно, как в ванной комнате, когда горячая вода течет. Но чем мы больше удалялись от города, тем становилось холоднее. Темнее, хоть нигде не полная темнота, холоднее и затхло. Заплесневелый погреб.

А в погребе живут слизистые мокрицы длиной с руку, волосатые. И маленькие слепые твари, типа самоходных котлет из красного шевелящегося фарша, тоже волосатые, но не настолько. И тени в светящихся стенах и в колоннах, то ли живые, то ли это не жизнь, а одна видимость. И вся эта нечисть нас очень не залюбила. Весь воздух в подземельях пропитывала сплошная ненависть, капельку разбавленная страхом.

Они все там были симбионты: гусеницы, слизни, мокрицы, ползучий фарш, даже культура. И по своим каналам очень быстро сговорились не давать нам уйти спокойно. Они, я думаю, действительно были в своем роде разумными — понимали, что если нам все будет просто и легко, то мы можем и повадиться к ним сюда ходить за их жратвой. И в конце концов им станет нечего жрать нам на радость. И население Бездны решило, что существование людей на этой территории ни в коем случае не должно казаться малиновым сиропом — чтобы никаких левых искушений у нас не возникало.

Они были ужасно терпеливые и осторожные. Они знали, что это их территория, которую мы, в силу собственного человеческого несовершенства толком освоить не можем и чувствуем себя тут неуютно и тревожно — а поэтому вляпаемся в какую-нибудь дрянь рано или поздно. И выстраивали незаметные ловушки по всему пути нашего следования.