Мария Вересень - Высшее образование для сироты, или родственники прилагаются

— Ты че, хозяин услышит.

— Так страшно же.

— А будет еще страшней, он знаешь как не любит, когда его от опытов отрывают. Триста лет мы с ним, и ни разу добром не кончилось. Так что засохни в тряпочку.

— Мне книжки надо по Северскому пантеону. У меня доклад, — промямлила я, едва не плача от обиды и оттого, что толстый крыс висел на волосах, выдирая их с корнем. Снять пасюка мне было нечем, обе руки были заняты подружками. К счастью, крыс сам свалился, бормоча:

— Книги, книги. Сдались вам эти книги. У нас тут вам что, читальня?

— Архив у вас. Школьный, — пробормотала я, немало удивив сим заявлением бухтевшего крысюка.

— То-то я голову ломаю, зачем сюда всякой дряни натащили? И хозяин еще мне говорит — си-сте-ма-ти-зируй. Да тут этого барахла немерено, а крысы, между прочим, три года живут, и все! — Он печально махнул лапой, показывая, как резко и трагично обрывается жизнь собратьев, но я не посочувствовала трехсотлетнему лентяю.

— У вас хоть что-нибудь уцелело? — Я грозно сдвинула брови.

— Уцелело, — вздохнул крыс. — Но вокруг хозяина. Вид-то надо было делать… Но я бы не рисковал. Подумаешь, поставят неуд. Первый раз, что ли?

Я не нашлась, что ответить. Действительно не первый, но не хотелось бы, чтоб последний.

— Не проверяют вас, что ли? — рыкнула я, отрывая подол от особо приставучей железяки.

— Ну как же не проверяют, — надулся от гордости и ехидства крыс. — Нас ежегодно, как положено, проверяют.

Он скосил глаза на совершенно пьяных от награбленных богатств Алию и Лейю.

— Потом краснеют, извиняются и ежегодный акт подписывают. Жутко полезная эта штука — заклинания от воров. Мне даже один проверяющий после этого собственные вещички на хранение принес. Тоже большой ученый, как и мой хозяин. Представляешь, сумел запихнуть в зайца утку, щуку и громадное яйцо.

— С иголкой?

— Точно! — подтвердил крыс. — Правда, я иглу сломал, когда в замке ковырялся. Сундук, понимаешь, захлопнулся. Ну, я думаю, не станет мужик из-за ерунды скандалить?

— Можешь быть спокоен. — Я похлопала крыса по плечу. — Тебя хоть как зовут-то, герой?

— Гомункул я. Можно Гомункулус. А хозяин иногда Эректусом Вульгарисом обзывает, но че-то мне это имечко не очень. — Он просительно заглянул в глаза, и я поспешила его успокоить, мол, никаких Эректусов, друг Гомункулус, и все.

— А кто хозяин — чародей, колдун, некромант?

— Бери выше. Алхимикус он! Изучает суть явлений и преобразования материй и энергий, во!

— А что же ты меня тогда пугаешь? — тормознула я крыса. Алхимикусов знаю. Чудные, конечно, но ведь люди.

— Э-э-э. Понимаешь… — замялся Гомункул. — Он изобрел эликсир для превращения людей в животных и обратно. С прямой формулой все нормально, а вот обратная не идет. Слышала, как недавно бабахнуло?

— Ну. — Я припомнила кружащиеся хлопья извести.

— Нестабильные элементы, — важно поднял пальчик с коготком Гомункул. — Триста лет уж бьемся. Хозяин даже головой малость повредился, но это не страшно. Страшно на него смотреть.

— Это как? — попятилась я, заметив, что мы уже стоим среди островка порядка, где и полки не гнилые, и книги не кучей, и вообще все выглядит жилым и ухоженным: оружие в витринах, на витринах бирочки, кому и что принадлежало. Сокровища все в сундуках, и на каждом сундуке подписана династия. Дальше аккуратно, на бархате и шелке возлежали колдовские штучки. И совсем уж вдалеке мной был замечен водопад стеклянных трубок, по которым что-то медленно перетекало.

Крыс подхватил меня за подол и поволок вперед.

— Ты, главное, не поднимай глаза.

Уж лучше бы он этого не говорил. Я, как замороженная, замерла перед высоким стеллажом. На нем были красиво так разложены доспехи степняков: бронзовые — княжеские и ватные халаты пастухов, принимавших участие в том бандитском набеге, что внезапно обернулся завоевательным походом. Рядом же лежали свитки и почерневшие от времени, оправленные в золото и серебро летописи — бери, читай. Но мои мысли были все о том, кто кряхтел, шипел и звякал пробирками там, за спиной. Чего уж я не насмотрелась в этой школе, даже змея двухголового видала и Анжело с его зубами. А бесы? А вампиры? А другая нечисть? Неужто человек страшней?

Я так и сяк крутила в голове, как может выглядеть алхимикус. И чем дальше, все страшнее становилось. А чем страшнее становилось, Тем сильней хотелось посмотреть. А чем сильней хотелось посмотреть, тем все страшнее становилось. Так что я уже ничего не слышала, кроме стука сердца и зловещего, ужаснейшего звона алхимических пробирок, бормотания ученого.

— Стой, ты куда? — услышала я выкрик и скрип копей отчаянного Гомункулуса, пытавшегося остановить бездумно прогуливающуюся вдоль выставки оружия Алию. К ней присоединилась Лейя, кидавшая в свой кубок золотые безделушки.

— Не надо! — Я замахала руками, пытаясь отогнать подруг, как огородник назойливых ворон. И тут у меня над ухом скрежетнуло:

— Это кто?

Алия и Лейя замерли, разом побледнев и выронив из рук свои сокровища. Я тоже обернулась, что ж теперь. И заорала так, что в горле засаднило.

Прямо на меня смотрел огромнейший паук. Нет, паучище! Огромный ПАУЧИЩЕ!!

Воздух во мне кончился, и свет в архиве померк.

Феофилакт Транквиллинович был чернее тучи, жутче мора и красноречивее старушки-смерти. Его многозначительное, нарочитое молчание вгоняло в смертный ужас пошибче крика, и проклятий, и обещания всех смертных кар.

Мы трое вжались в стулья и почти что не дрожали. Ну разве что в те мгновения, когда вспоминали паука. Как он скакал за нами, скрежеща «Не y-бегай-те!». Уж лучше бы он молчал. Или же нет?

Я вдруг представила, как молчаливый монстр нас гонит по архиву, и тихо так завыла «ы-ы-ы». Пока Алия и мавка не стиснули меня с двух сторон.

Алия сидела пришибленная, словно ей на голову упала булава.

Мавка громко и неудержимо икала, глаза ее съезжались в кучку, лицо теряло осмысленное выражение, потом глаза медленно разъезжались, а дурость с лица так и не сходила.

Мы трое стыдливо прятали глаза, предпочитая смотреть на потолок, на пол и на педагогов, испуганно сгрудившихся в дальнем темном углу.

А с подоконника неслись ужасные, терзающие душу всхлипы Гомункулуса:

— Он был таким добрым! Таким умным! Таким кра-си-ив-ым!

Алия вздрогнула, заклекотала горлом, и я поспешила сунуть ей в руки утащенный таки меч.

— О мой хозяин! О-о-о! — не унимался крыс и бился безумной птицей в окно.

Там, на улице, зияла разверстая бездна, немое, но красноречивое свидетельство нашего злодеяния.

— Хорошо хоть архив находился не под самой школой, — мудро изрек господин Рагуил. На что ему возразили, что фундамент таки треснул.

Ученики, вывалившие на улицу, в немом почтении взирали на творенье наших рук. Полпарка рухнуло в пропасть. И теперь там, где любили прогуливаться парочки, раскинулся котлованище, неприличный и мерзкий на вид.

Под грудой камней кто-то скребся, пучил землю и робко требовал прекратить безобразия.

— Как вы это вообще сотворили? — убито спросил сидевший на другом подоконнике Гуляй, которому теперь предстояло разгребать завалы и прочие последствия наших разбойных деяний.

— Кык-лонны, — икнула мавка. — Кык-лонны лопнули.

Я смутно припомнила зашедшуюся в визге мавку и Алию с белыми от ужаса глазами. Паука, на которого медленно оседает потолок И снова начала сольное выступление. Печальное «ы-ы-ы» поползло по кабинету, переполняя чашу терпения директора. Он сморщился, как печеночник при виде дохлой крысы, и, брезгливо поджимая губы, велел нам убираться. Мне даже показалось, что сейчас его стошнит от нашей троицы.

Мы безропотно, как мыши, пойманные на распутном поедании сыра, пошли понуро из директорского кабинета.

Алия сунула Феофилакту Транквиллиновичу меч, я — тяжелую серую книгу, которую, оказывается, судорожно сжимала в белых от ужаса пережитого пальчиках. Мавка молча отрыгнула в ладонь директора огромный голубой карбункул.

Вид у директора при этом был такой, словно ему скормили на обед любимейшего друга. Он дернул кадыком, глядя, как по пальцам текут слюнки, и что-то утробно промычал. Стошнило же почему-то Офелию Марковну.

Вечер для нас был тягостен и безобразно длинен. К нам заходили все за всякой ерундой, лишь бы взглянуть на героинь дня. Летавицы окидывали нас мимолетным цепким взглядом в поисках следов побоев. Демоны пытались глянуть глубже — кто-то пустил слух, что нас пороли. Все склонялись к мысли, что наша троица уж не жилицы, учителя только решают, как нас уморить.

После ужина, кряхтя и горестно стеная, появился Гомункулус.

— Я поживу у вас, пока хозяина не откопают, — заявил он, кидая собранный мешок на стул и по-хозяйски окидывая взглядом комнату.