Сергей Панарин - ...И паровоз навстречу!

– Что тут просвещать? – перебил прапорщик. – Пуля, хоть и дура, любого мага достанет. А техника Дунькина… Олькина… Ну, Дулькинолькина вашего – рухлядь прошлого века. А еще… Ну, как бы это обозначить? В общем, когда чудо загоняют в трубопроводы, мир становится скучней… Хотя порядка больше.

– …Однако вы проявили себя иначе, – продолжил Тилль. – Вы сами оказались ходячим оружием. И вы, Николас, и вы, Пауль, блестяще это продемонстрировали. Вы спасли наш мир. Спасибо вам.

– Не для того я почти год в самовольной отлучке нахожусь, чтобы слушать спасибы всяких там Хейердалов, – прорычал Палваныч. – Ты хоть понимаешь, выхухоль вальденрайхская, что исчезновение Полкового Знамени ведет к расформированию одного из самых обороноспособных и стратегически важных секретных объектов? Заметь, всемирно известных! Как мы посмотрим в глаза товарищей? С чем вернемся?

– Тогда, может быть, останетесь? – с тихой надеждой вымолвила Страхолюдлих.

– Никак нет, Хельгуленочек, – грустно сказал Дубовых. – Пусть под трибунал, но на Родину. Мне родимое небо и в клетку синее местного.

– А я верю, мы выкрутимся, – добавил Коля. – Товарищ прапорщик – сказочного везения человек. Столько проверок складского хозяйства пережил, что самого черта обманет.

– Черта? – переспросил Палваныч.

– Сержант Аршкопф прибыл! – запищал бесенок.

– Тьфу ты! Все, гуляй, черноголовенький.

– Простите, не понял приказа.

– Чего непонятного? Объявляю тебе дембель.

– А это… больно? – Аршкопф прижал ушки к черепу и спрятал в лапку пятачок.

– Вот чудило адское! – рассмеялся россиянин. – Дембель – когда можно быть свободным и больше не подчиняться распоряжениям старших по званию.

– То есть вы меня отпускаете?

– Так точно.

– Свободен!!! – завопил бесенок, и от его визга в гостиной Всезнайгеля полопались стеклянные предметы. – Спасибо вам, товарищ прапорщик!

Черт растворился, оставив людям на память привычный серный запах.

– Я не стану вас обвинять и тем более снова бить лицо Тиллю, – обратился к волшебникам парень. – Сделанного не воротишь. Но я хочу домой.

Палваныч нахмурился.

– Стоять, рядовой! Раз нами пользовались, то надо взять плату за аренду. Мы с тобой дорогого стоим. Я много думал насчет сувениров. Кое-что уже подобрал. – Дубовых кивнул на туго забитый заплечный мешок. – В общем, нам с Лавочкиным нужно по золотой гире. Вот чертеж.

Прапорщик протянул Всезнайгелям пергамент.

– Ну, хорошо, – кивнул Иоганн. – Дайте полчаса.

– А мы пока переоденемся в человеческие костюмы, – постановил Дубовых, и россияне покинули колдунов и ведьм.

За окнами раздался дробный топот многочисленных лошадей.

– Что случилось? – спросила Хельга у Тилля.

Колдун выглянул на улицу:

– Ах, да! Король Герхард отправляется домой, в Дриттенкенихрайх. Старина Рамштайнт решил все же не переходить на легальное положение. Ему так удобнее…

Коля и Палваныч переоделись в родную военную форму. Лавочкин оценил внешний вид начальника и произнес:

– Товарищ прапорщик, разрешите обратиться?

– Ну, обращайся, оборотень в погонах, – пошутил командир.

– По-моему, вы похудели, – сказал солдат. – Вон, как китель висит. Раньше все внатяг было.

– С тобой, блин, не только похудеешь, но и в весе потеряешь, – как всегда, загадочно ответил Палваныч.

Они вернулись в гостиную.

Коля взял за руку фрау Грюне:

– Груня, я не представляю, как смогу без тебя жить там, у себя… Поехали со мной?

– Нет, нельзя мне. Да и стара я для тебя, – прошелестела хранительница и подарила парню волшебный поцелуй. К его прискорбию, последний.

Хельга, сохранявшая неподвижность и оттого похожая на изваяние, вдруг отмерла, стремительно подошла к Палванычу и заключила его в крепкие объятия.

– Душенька моя, не души меня, а? – просипел прапорщик Дубовых.

– Прости, любимый, – зашептала графиня ему в ухо. – Я не могу последовать за тобой, но я буду помнить тебя вечно.

Палваныч расчувствовался, не сдержал слез. Запечатлел на ее губах долгий поцелуй. Отстранился. Сказал:

– Будь ты счастлива, сволочь ненаглядная!

Лавочкин пожал руку Тиллю.

– Хоть вы, господин притворный колдун, и подлюка, – Коля сделал особое ударение на слово «притворный», – но мне было здорово с вами работать.

– Да, вы настоящие друзья, невзирая на то что предатели, – добавил Дубовых. – А теперь открывайте свою воронку.

Воздух в центре комнаты стал темнеть, заворачиваться в зыбкий круг, затем окрасился в сизый цвет.

– Прощайте, – промолвил Тилль Всезнайгель. – Простите, если сможете, и еще раз спасибо.

Прапорщик Дубовых ввалился в Красный уголок и плюхнулся на четвереньки. Золотая гиря, спрятанная в мешок, гулко долбанула по доскам. Хрюкнув, как кабан, Палваныч обвел стены воспаленным взором. Кумачовые плакаты. Окно. За окном – темнота. Рядом – стенд «История нашей части».

Прапорщик присмотрелся:

– Ектыш, номер нашего полка! Дома!

И тут сзади материализовался рядовой Лавочкин, держащий в руке Полковое Знамя. Долговязый парень буквально влетел в помещение, мгновенно среагировал на то, что на пути торчит прапорщик, и побежал, расставив ноги. Дубовых тоже инстинктивно качнулся в сторону, задевая боком левую ногу солдата. Коля выронил Знамя, брякнулся на Палваныча, как на коня, и, стараясь сохранить равновесие, протянул правую руку вперед.

Так они и замерли: прапорщик на четвереньках, а на нем Лавочкин, простирающий длань в сторону выхода из Красного уголка.

– Эй, Николас Долгорукий, – проворчал Дубовых. – Слезай, Хейердалов сын!

Парень соскочил с командира, поднял полковую реликвию. Развернул, поставил на законное место. Прапорщик, кряхтя, встал.

– Колпак плексигласовый там остался, – сказал он.

– Ой, и правда! – Коля всплеснул руками.

– Не дрейфь, салага, у меня на складе есть запасной.

– Павел Иванович, – солдат вдруг перешел на шепот, – а как вы думаете, какой сейчас день и год здесь, у нас-то?..

Палваныч не ответил.

Коля внимательно осмотрел музейную обстановку Красного уголка. О, он помнил эти наглядные пособия наизусть. Все было по-прежнему.

Путешественники прислушались.

За стеной, в огромном кабинете командира полка, шумели офицеры, пронзительно хихикали их жены и гремела музыка.

– Праздник, не иначе, – тихо проговорил Дубовых, отдавая рядовому автомат.

Лавочкин увидел на полу свою фуражку. Подобрал, надел.

– Вот теперь одет по полной форме, – одобрительно сказал прапорщик.

Сквозь басовитый гомон командиров и женский визг до чутких Колиных ушей донесся звук шагов. Лавочкин на всякий случай принял стойку – часовой же все-таки.

В дверях нарисовался дежурный по части. Явно навеселе: фуражка сдвинута набок, самого пошатывает. Солдат поморщился. Он не жаловал любимчика комполка.

– О! Павел Иваныч! А я как раз тебя ищу, – обрадовался дежурный. – «Папа» за тобой послал. Где, говорит, мой старый боевой товарищ по снабжению?

Прапорщик обернулся к рядовому.

– Вот те нате, хрен в томате, здравствуй, рота, Новый год! – радостно продекламировал Дубовых. – Все по-прежнему, Лавочкин!

– Что по-прежнему? – не понял офицер.

– Да нормально все, учил вот салагу военной науке.

– Правильно, – одобрил дежурный. – Кто, если не мы. Только… это… там водка греется.

– Водка?! – Глаза Пауля Повелителя Тьмы вспыхнули адским пламенем.

– Угу.

– Иди, я догоню. До завтра, Николас, – заторопился Палваныч. – Вот, мешочек мой посторожи, завтра заберу. Но, чур, никуда не проваливайся больше. Заруби себе на носу: у меня конкретный план напиться наконец родной российской продукции, так что некому тебя спасать в этот раз будет.

Парень проводил Дубовых взглядом. Снял фуражку, промокнул вспотевший лоб. Топили замечательно. Коля захотел приоткрыть форточку, но за ночным окном несся сплошной поток снежных хлопьев.

Прикоснувшись к Знамени, Лавочкин прошептал:

– Холодной газировочки бы…

Ничего не произошло.

В нашем мире чудес не бывает.

Ноябрь 2005 – март 2006 года

От немецких слов Wald – лес и reich – государство.

Namenlos – безымянное.

Dunkel – тьма, Onkel – дядя.

Truppenplatz – «войсковое место».

Ramsch – хлам, Teint – цвет лица.

Trachten – стремиться, добиваться, Burg – замок.