Татьяна Устименко - Дочь Господня

Водка всегда оказывает весьма благотворное воздействие на мужской организм, особенно если выпита она женщиной. Но сейчас Конрад пил один. У спиртных напитков имеется еще одно особо ценное качество – она способна лучше любого визажиста и косметолога повышать женскую привлекательность в глазах мужчины. Но, как назло, произошло обратное: ароматный ром не только не только не повысил рейтинг Селестины в закосевших глазах Конрада, а наоборот, грубо сбросил ее с ранее занимаемого пьедестала. Вервольф разозлился.

«Да что она о себе возомнила? – риторически вопрошал отвергнутый рыцарь, обращаясь к стремительно пустеющей бутылке. – Тоже мне, нашлась цаца, уж и пальцем ее не тронь! А я, между прочим, многих до нее трогал, и ничего – все рады были!» – и он на некоторое время погрузился в путаные воспоминания, пытаясь сосчитать всех своих бывших подружек. В итоге Конрад пришел к выводу, что хоть женщин у него и вправду было много, но такие, как Селестина, ему еще не попадались. Каждому из нас жизнь дает единственный шанс обрести свою настоящую, неповторимую и большую любовь, но мы торопимся и глупо размениваем ее на множество маленьких. Осознавший эту истину вервольф уже отверг свою прошлую привычку мелочиться, постановив с истинно мужской прямолинейностью – отныне все или ничего! Или Селестина или… геройская смерть от стригойских клыков! На меньшее он не согласен. При этом он как воочию увидел душещипательную картину: вон он сам – храбрейший из храбрых и обиженнейший из обиженных возлежит в шикарном гробу, а рядом горестно рыдает строптивая рыжая экзорцистка, лишь после его гибели осознавшая, какого бесподобного рыцаря она лишилась! При этом Селестина заламывает свои белые руки и отчаянно голосит: «Ой, прости меня, дуру безмозглую!» Но тут, конечно, по принципу: «Привезли его домой, оказался он живой», Конрад восстает из гроба – живее и красивее прежнего, благодушно раскрывает объятия и с возгласом: «Я добрый, я всех прощаю!», принимает на свою грудь раскаявшуюся и зареванную возлюбленную… Конрад даже пьяно прослезился от столь умильной картинки. Но мечта оставалась мечтой…

Объевшийся райских яблок ворованного наслаждения, вервольф сейчас испытывал адские муки совести, которая, несмотря на все его бравурные заверения, все же оказалась не настолько гибкой, чтобы сбросить со счетов справедливость упреков Селестины. Конрад был не прав. Ну да, не сдержался – поторопился, накосячил. К тому же его сильно беспокоили вскользь оброненные девушкой слова о снижении ее защиты, вызванной потерей невинности. Но с другой стороны, в пьяной голове Майера прочно засела одна глобальная, невесть где вычитанная фраза, гласящая: «Все, что ни делается – все к лучшему!»

На этой финальной ноте Конрад эффектно упал лицом в давно остывшую лазанью и огласил полупустую пиццерию раскатами громкого, победного храпа.

«Все, что к лучшему, то не делается! – мрачно размышляла я, облачившись в рубашку Конрада и бездеятельно слоняясь по его просторной квартире. – И где этого балбеса черти носят?»

Красивые напольные часы в холле пробили шесть вечера. Я буквально озверела от затянувшегося отсутствия своего любимого насильника и столь же затянувшегося ожидания. Я сварила себе кофейник крепкого мокко и влила в него рюмку коньяка, а в холодильнике нашлись сыр и ветчина. Сидя за круглым кухонным столом, я меланхолично жевала бутерброды, чутко прислушиваясь, не хлопнет ли входная дверь? За истекшее время я так много раз мысленно переходила от самой страстной любви к самой закоренелой ненависти, что уже перестала понимать саму себя и запуталась окончательно. Конрад был не прав. Но, наверное, и я сама тоже излишне перегнула палку, обличая его поступок так яростно и приравнивая его к самому ужасному злодеянию. Ведь если уж быть предельно откровенной с самой собой, то после произошедшего ночью сближения моя любовь к безалаберному вервольфу только усилилась, приобретя характер всепожирающей страсти. Возможно, это странное ощущение дано понять лишь женщине. Это почти животное, инстинктивное чувство принадлежности овладевшему тобой мужчине, ставшему для тебя всем на свете. Истосковавшись по покинувшему меня возлюбленному, я вполне созрела для прощения и самого нежного примирения, невзирая на все пагубные последствия столь явного плотского греха. Греха, от которого – будто предвидя его возможность – меня издевательски предостерегала Андреа. Но Конрад не возвращался.

Женская психика всегда считается явлением непредсказуемым, сумбурным и не подчиняющимся законам обычной, прямолинейной причинно-следственной логики. Этакая неевклидова геометрия ментального пространства. «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Именно эта парадоксальная фраза как нельзя лучше характеризует все странности женского мышления. Обидев Конрада и лишившись его общества, я в полной мере оценила всю силу охватившей меня любви. Да и разве это не самое что ни на есть женское качество – умение любить без оглядки, прощать, утешать и проявлять милосердие? Ибо если ты больше думаешь о предмете своего увлечения до сладостного мига свидания – то это влюбленность, во время свидания – страсть, после свидания – любовь! А я любила Конрада – любила душой и телом…

Но уже через полчаса я вновь пылала негодованием и захлебывалась ненавистью. Да ведь он мной попользовался! Нагло, скабрезно и развратно. Снасильничал в свое удовольствие и ушел, бросил! Значит, не так уж много я для него и значу. Да еще велел – сиди здесь! А кто его знает, что там сейчас на улице творится? Мой телефон разрядился и не работает. Друзья меня наверняка потеряли и пребывают в беспокойстве. Да и живы ли они вообще? Оставляя меня здесь, Конрад не понимал главного: мой удел – отнюдь не любовь! Мое высшее предназначение – служить делу Господа и охранить мир от власти злобных стригоев. Хотя на этой стезе я пока особенно не преуспела. Но именно ради этого преждевременно скончалась моя мать, а отец принял на душу неискупимую тяжесть смертного греха. И как я могла теперь не оправдать их чаяния, предать идеалы и постулаты веры? Допустить воцарение власти Тьмы и гибель всего человечества. О, если плотская земная любовь идет в разрез с моими принципами, то я выжгу эту любовь из своего слабого сердца и предам ее вечному забвению…

Я сбросила рубашку Конрада и метнулась в ванную комнату. Встала под горячий душ, радостно принимая тугие струи воды, ударившие мне в спину и плечи – струи, очищающие тело и врачующие израненную душу. И как я посмела забыть – стригои начали войну, жестокую и кровавую битву за выживание своего рода. Но кто же выступит на стороне людей? Время ли сейчас для любви? Любовь – это грех неискупимый, это Ад и соблазн дьявольский. Гнать ее из сердца нужно, гнать… «Не верь Конраду, Селестина! Он обманщик, лицемер и насильник. Он – оборотень! Какое тебе дело до сумасбродного мужчины с гибкой психикой, более озабоченного личными переживаниями, чем волей Господа, понадеявшегося на него», – внушала я себе. Вода звонко стучала по кафельным плиткам, диктуя ритм и слова:

Я вышла из душевой кабинки и приблизила свое бледное, удрученное раскаянием и терзаниями нечистой совести лицо к зеркалу над белой фаянсовой раковиной. В стекле отразились взволнованно расширенные зрачки и решительно сжатый рот. Я приняла решение. Разве не ради этого я спасала Грааль и шла через ночной, окутанный вьюгой город к госпиталю Святой Анны, разве не ради этого обнажила клинок против графа Деверо? Господь поверил в меня, и я не имела права подвести его, оказаться слабой и трусливой!

– Боже, помоги! – тихонько шепнула я. – Укажи дальнейший путь, даруй подсказку.

Неожиданно на запотевшей поверхности зеркала возникла четкая линия, словно проведенная невидимым пальцем. Я ошеломленно замерла. А линии все прибавлялись и прибавлялись, складываясь в слова и буквы.

«Бог здесь!» – гласила чудесная надпись.

– Спасибо, Господи! – возликовала я, мысленно посмеиваясь: «Ну почему, по версии обывателей, если мы говорим с Богом – то это молитва, а если Бог с нами – шизофрения!»