Руслан Белов - Сердце Дьявола 2

"Все удовольствия, испытанные мною за всю мою жизнь, не стоят и единственного эха, проведенного с жительницей этой планеты, – думал он, не сводя взгляда с Синии, призывно мерцавшей в иллюминаторе. – И эту удивительную планету я должен уничтожить...

Да, синийки вскружили ему голову. Вон Сер думал только о них. В очередной раз вообразив себе лобок Нинон, покрытый мягким курчавым волосом, вспомнив непередаваемый вкус ее внутренних губок и вновь пережив совершенно невозможный для мариянина чувственный взрыв, Трахтенн огромным усилием воли подавлял в себе добропорядочное желание покрыться голубой слизью и бежал в релаксатор, не остывший еще от предыдущего посещения...

Очнувшись, я увидел над собой барф-шайтана, лишившего меня нескольких минут сознательной жизни.

– Извините, сударь, – сказала он, прикрывая срам руками. – Так получилось...

Я вытаращил глаза. Если бы не ступни 47-го размера, я подумал бы, что передо мной стоит не говорящая обезьяна, а нормальный человек.

– Я не хотел, вернее, он хотел, не я... – продолжил оправдываться барф-шайтан.

Я замотал головой – говорящая обезьяна не исчезала.

– Выпить хочешь? – попыталась загладить вину обезьяна, и я немедленно пришел к мысли, что в ней очень много человеческого.

– Угу, – сказал я, ощупывая скулу и челюсть. На скуле что-то непонятное обнаружил, исследовал на ощупь и пришел к выводу, что это телесного цвета бактерицидный пластырь с дырочками.

"Дожил... – подумал я, отковыривая его ногтями. – Не-ет, не возьмешь! Сначала пластырь на рожу, потом в уютный кабинет с мягким креслом, пластиковыми папками, кондиционером с дистанционным управлением и смородиновым чаем "Липтон" в одноразовых пакетиках. И так всю жизнь. Брр! Как фикус в кадке".

В это время мои глаза сами по себе сфокусировались на бутылке полусладкого десертного вина. Не мешкая, раскупорив ее, я принялся пить из горлышка. Выпив половину, отставил бутылку и стал ждать, пока поглощенное вино разделается с остатками владевших мной страхов.

– Ты это чего вдруг? – спросил я, когда вино успешно справилось с поставленной задачей.

– Чего чего?

– Зачем синехалатников ел, вот чего.

– А что поделаешь? – погрустнел визави. – Ел, конечно. Я же себя не контролировал... Так сказать, совершал преступные деяния в состоянии невменяемости организма.

– Ну и как? – спросил я, не в силах отвести глаз от чудовищных ступней собеседника.

– Что как?

– Вкусно?

– Ты меня на пушку не бери! Вкусно, не вкусно, я теперь – человек и людьми питаться больше не намерен.

– Молодец! – улыбнулся я. – А как ты до жизни такой дошел?

– Долгая история... – сказал бывший снежный человек, ладонью очищая грудь и живот от щетины. Она удалялась также легко, как обработанная эпиляторным кремом.

– А ты принеси еще бутылку вина, закуски какой и рассказывай. Я послушаю, мне интересно, да и по служебным обязанностям полагается...

Через десять минут Барф-шайтан явился в синем халате и с заказом.

– Ну, повествуй, давай, – потребовал я, разглядывая новоявленного синехалатника.

– Полтора года назад, в Саратове пошел я к одному известному психоаналитику, – усевшись на полу, начал рассказывать мой новый знакомый. – Были у меня проблемы с людьми...

– Ты что и раньше их ел!!?

– Да нет, психологические проблемы... – грустно улыбнулся эксбарф-шайтан. – И этот психоаналитик послал меня к хорошо известному вам Худосокову...

– А откуда ты знаешь, что эта темная личность мне с друзьями известна?

– А я видел вас с ним, да и вы видели меня... Я – Горохов Мстислав Анатольевич. Помните такого?

И я вспомнил, как с друзьями наблюдал процесс извлечения невроэссенции из собеседника. Худосоков тогда рассказал нам его историю болезни – влюблялся в своих женщин до крайности, превращая их и свою жизнь в муку. "А я высосу, – говорил, – из него немножечко души, оравнодушу по краям, и будет самое то – и жена будет довольна, и любовница, и доживет счастливым до девяноста двух лет".

– Так ведь он вас вылечил! Я сам видел ваши равнодушные, холодные глаза...

– А помните, как ваши дочки случайно вошли в главный компьютер, в "двушку"? И Худосокова оравнодушили?

– Ну...

– Так перед тем, как фамилию Худосокова на экране компьютера "кликнуть", и тем под колпак послать, твоя дочь мою фамилию "кликнула". Я уже на пути в Самарканд был, когда меня охранники догнали и под колпак вторично посадили.

– А вы откуда знаете, что именно так и было?

– Китайгородский Константин Сергеевич сказал. Ну, тот, которого вместе со мной околпачивали... Он еще сопричастностью страдал, помните? За эфиопов голодных переживал, за экологию Байкала и рождаемость в Ямало-ненецком национальном округе...

– Конечно помню. И после второго околпачивания ты полностью обездушил...

– Да... Не полностью, правда, а как раз до уровня обезьяны. Потом "двушка" вернула бы меня, наверное, в первобытное состояние, но вы такой тарарам со стрельбой подняли... А без души люди быстро в обезьян превращаются, в том числе и телесно. Смотрите, у меня даже стопа разошлась, совсем обезьяньей стала... И шерсть выросла, как у мартышки...

– А ты, что, брился?

– Да... Иногда... Но сам не понимаю зачем... Видел однажды, как один синехалатник из моей овчарни брился, вот и начал по-обезьяньи подражать...

– Слушай, Горохов! – начал я, немного подумав над словами собеседника. – Значит, это я тебя вылечил?

– Да. Колбой кинул и вылечил...

– Она разбилась, и ты впитал в себя души сколько нужно...

– Да...

– Значит, мы можем всех синехалатников таким же образом в нормальных людей превратить?

– В принципе, да... Но я бы не стал...

– Почему?

– Худосоков из разных людей их делал... Преимущественно из психов и неврастеников. Похлестче нас с Константином Сергеевичем...

– Понимаю... – внимательно посмотрел я в глаза Горохова. И вспомнив манну небесную, свалившуюся с Кырк-Шайтана чуть ли не на нашу палатку, посуровел:

– А чего ты это вдруг, Мстислав Анатольевич, людей есть начал?

– Так никакой другой подходящей пищи не было, бананов или ананасов, например. А картошка ни в каком виде не пошла... Я деревенский, видите ли, сызмальства ею накушался...

– А мясо мороженое с кухни?

– Фу!

– Ну, ходил бы в кишлак кур воровать... Или, того легче, баранов на пастбищах.

– Да ладно тебе меня пытать: обезьянья душа – потемки. Оставь винца-то немного. Я потом еще принесу...

Поговорив по душам, мы пошли к моим товарищам и обнаружили их в гостиной. С ними творилось нечто необычное: Баламут сидел в кресле бледный, как полотно, а Бельмондо поил его из стакана водой.

– Картина Репина "Приплыли", – начал я юродствовать, – или "Иван Грозный пытается оживить сына".

– Да вот, вошел пять минут назад сам не свой, пролепетал, что в коридоре Софью видел и упал в кресло, как институтка... – обернул ко мне недовольное лицо Бельмондо.

– Софью? – искренне удивился я. – Ковалевскую? А может быть, Офелию? Или тень отца Гамлета?

– Нет, Софью, жену свою бывшую... А это кто с тобой?

– Горохов Мстислав Анатольевич, ваш покорный слуга, – выступила из-за моей спины бывшая обезьяна.

– А... – вспомнил Бельмондо, критически рассматривая огромные ступни Горохова. – Выздоровели, что ли?

– Да, полностью...

– А как вы, дорогой Мстислав... – запнулся Борис, припоминая отчество собеседника.

– Анатольевич, – подсказал бывший шайтан.

– Да, Мстислав Анатольевич, как вы относитесь к благородной задаче спасения человечества от язвы организованной преступности и бандитизма?

– Хорошо отношусь. Мне господин Чернов по дороге сюда разъяснил ситуацию и я готов вам услужить. Тем более, что я специалист по вычислительной технике и связи.

– Понимаете, дорогой Мстислав Анатольевич, – заговорил Бельмондо, натянуто улыбаясь, – нам люди нужны, а потом уже специалисты... Не согласитесь ли вы поработать частью биологического компьютера? Вы же ученый, вам будет интересно...

– Неожиданное предложение... – задумался Горохов. – Разрешите подумать, господин Бельмондо?

– Можете подумать пару дней, а потом – в компьютер! Пора дело делать...

Последнюю фразу Бельмондо сказал рассеянно – в дверях появилась... София.

В промежутках времени между посещениями релаксатора Трахтенн, размышлял о жизни. Подумать было о чем. Уничтожая себя и Синию, он спасал существующую Вселенную, но уничтожал Будущую, совершенно невообразимую, чудовищную, может быть, а может быть, поразительно чудесную. Уничтожая Естественное Будущее, он сохранял будущее, маленькое, теплое, безопасное, привычное будущее. Вмешиваясь в естественный ход вещей, то есть в помысел Божий, он становился... палачом Естества. Или революционером. Разумное существо может изменять Природу, знал он. Вернее, разумное существо не может не изменять Природу. Но до какой степени это позволительно мельчайшей капельке конформной протоплазмы? А если это изменение суть превращение тысячелетних скал в песок, а вековых сосен в технологическую щепу? Или мариян и других жителей Вселенной в сутолочных черво, как это произошло в объеме галактики 774343/999044 после перехода В2/В3? Имеют ли право живущие изменять Естество ради своего спасения? Имеют ли они право изменять то, что в миллиарды раз сложнее любой известной им сложности? Имеет ли они право окостеневать, вырождаться бесконечно в удовольствиях, лишая Вселенную будущего, без сомнения, бесконечно прекрасного?