Давид Дар - Богиня Дуня и другие невероятные истории

Рыжая красавица Дуня была так прекрасна, что он не смог даже выговорить слова "бульон", а вцепившись в скатерть и заикаясь от восхищения, мог произнести только "бу" и, не отводя глаз от рыжей красавицы Дупи, повторял бессмысленное и восторженное "бу-бу-бу" до тех пор, пока не услышал:

– Что-то я не пойму, чего вы хотите, молодой человек! Еще не выпили и не закусили, подавиться, кажется, было нечем.

Услышав это справедливое замечание, оп взял себя в руки и, испытывая небывалое смятение, заказал бульон с пирожками и рисовую запеканку.

А когда он съел бульон с пирожками и рисовую запеканку, то заказал флотский борщ и пожарские котлеты. А когда съел флотский борщ и пожарские котлеты, то заказал свежие щи и свиную отбивную.

И хотя он не выпил ни капли спиртного и был сыт по горло, но нe мог встать и расплатиться, а мог лишь заказывать обед за обедом и шептать губами, онемевшими от обильной пищи, восхищения и робости:

– Или я пьян, или она – богиня!

Сколько он себя помнил, оп всегда был атеистом и никогда не верил в существование богов, а тем более-богинь. Но, сидя в столовой и доедая свиную отбивную, Витя Влюбченко понял, что оп ошибался, что богини могут существовать и существуют, и не где-нибудь в заоблачных сферах, а в нашем социалистическом обществе, и, по-видимому, ято нисколько не противоречит материалистическому пониманию действительности.

Размышляя об этом, он заказывал блюдо за блюдом; он исчерпал все меню, вплоть до чая с лимоном и чая без лимона, и расплатился только тогда, когда официантки уже стаскивали со столов белые скатерти и водружали на голых столах перевернутые стулья, которые громоздились, оскорбительно и насмешливо задрав кверху ноги.

Но и тогда Витя Влюбченко не поехал домой, а отошел за рыжей красавицей Дуной, забыв про велосипед, пальто, фуражку и кашне.

Он шел под дождем и шлепал по лужам, не смея приблизиться к прекрасной богине. Он шел за ней к трамвайной остановке, и ждал вместе с нею трамвая, и вскочил вслед за ней на подножку.

У ее дома он долго стоял под окнами, пока на одной из занавесок, как на экране кино, не появились два силуэта,

Один силуэт был как букет цветов, как облако в чистом небе, как флаг на ветру. Другой был как дом, как шкаф, как автобус.

Утром на заводе Витя был рассеян и задумчив.

Ему сказали: "Здорово, приятель!" Он ответил:

"Благодарю!" У него спросили: "Будет сегодня редколлегия?" Он ответил: "Спасибо, ничего". А приблизившись к своему станку, возле которого никого не было, он притронулся к задней бабке и спросил:

"Разрешите?"

В перерыве он пошел в кузнечный цех. Василий Табак стоял на своем месте. Его курчавые волосы были повязаны платком. Широкие брюки дымились.

На голой спине играли блики пламени. Длинными щипцами он вытаскивал из печи брызжущую болванку и совал ее под громадный молот. А когда молот обрушивался на нее своей тысячепудовой тяжестью, Василий Табак вскрикивал: "Ух ты, а ну-ка еще!" И, повернув болванку, совал ее опять под молот и снова вскрикивал: "Ух ты, а ну-ка еще!"

Витя хмуро смотрел на кузнеца. Потом закричал, стараясь кричать так тихо, чтобы в шуме и грохоте мог расслышать один только Василии Табак:

– А ты знаешь, товарищ Табак, что твоя Дуня – богиня?

– Ух ты, богиня! – расхохотался Василий Табак. – Что ж, дружок, может и богиня, да тебе-то что?

– А ты не боишься, товарищ Табак, – кричал Витя, ужасно волнуясь, – что от твоих грубых ласк ее нежные губы могут покрыться мозолями?

– Ух ты, мозолями! – хохотал Василий Табак. – Нет, брат, нисколько я этого не боюсь.

И Витя Влюбченко сказал:

– Прозаический и низменный ты человек, товарищ Табак!

И он ушел из кузнечного цеха, гордый и белокурый.

После работы он опять сидел в столовой помер восемь, и хотя меню было в его руках, но он глядел не в меню, а на богиню Дуню и взволнованно шептал:

– Мороженое на первое и суп с клецками на второе!

– Кто же ест мороженое на первое? – с укором сказала она.

– Ах, простите, я хотел сказать: бульон с пирожками на первое и свежие щи на второе!

– Кто же ест щи на второе? – с презрением сказала она.

И только теперь она все поняла. А когда все поняла, то поглядела на него с интересом и сравнила со своим Василием Табаком. Нет, Василий Табак никогда не заказывал мороженое на первое, а щи на второе. Он просто неспособен на такую любовь!

В этот вечер Витя Влюбченко опять пошел за красавицей Дупей. Он брел за ней по проспектам, улицам и переулкам; заходил с ней в аптеку, булочную и "Гастроном" и нес авоську с батонами, фаршем и луком. Но в этот вечор не было дождя, и даже где-то далеко-далеко за фонарями, крышами и антеннами могла быть луна. Это придало ому смелости, и он сказал так:

– Я прости удивляюсь, Евдокия Степановна! Неужели вашу необыкновенную красоту не оскорбляет то, что вы служите официанткой, выполняете всякую домашнюю работу и вообще удовлетворяете лишь физические потребности трудящихся?

– А какие цотребностн, по-вашему, я должна удовлетворять? – спросила она.

– Вы должны удовлетворять только духовные потребности, – сказал он, в волнении теребя авоську с продуктами. – И хотя я очень уважаю вашего мужа за его производственные и спортивные успехи, но я думаю, что он просто не умеет любить вас так, как того заслуживает ваша красота. Я думаю, что вам не пристало стирать ему белье, штопать спецовку и жить в коммунальной квартире, где в назначенные дни вам приходится мыть места общего пользования.

– А где мне пристало жить? – спросила она с интересом.

И он воскликнул:

– Вам пристало жить там, где живут богини!

– На небе? – спросила она.

– В музее! – сказал он. – В залах с мраморными колоннами, среди других богов и богинь.

И ей захотелось жить в залах с мраморными колоннами, среди богов и богинь. Но так как она была женщина рассудительная и не привыкла поступать очертя голову, то она спросила:

– А что мне надо будет там делать?

– Ничего, – сказал он. – Только восхищать своей красотой экскурсантов и одиночек.

– А справлюсь? – спросила она.

– Еще бы! – закричал он так восторженно, что милиционер, проходивший мимо, замедлил шаги.

– Что ж, можно попробовать, – сказала она сдержанно, чтобы Витя Влюбченко не догадался, что ей уж очень хочется жить так, как живут богини.

В этот вечер она не вернулась в свою коммунальную квартиру, к своему прозаическому Василию Табаку, а мчалась в такси к Музею изящных искусств, который высился посреди площади, как айсберг посреди океана.

Могучие колонны поддерживали его горделивый портик. В громадных окнах поблескивал загадочный лунный свет.

Стукнула дверца такси, и две маленькие фигурки поднялись по широкой белой лестнице.

С бьющимся сердцем Витя ввел Дуню в кабинет ученого хранителя музея.

Ученый хранитель был очень молод, бледен и близорук. Университетский значок сверкал на его пиджаке, как орден.

Через очки и лупу он рассматривал удивительную сороконожку, у которой вместо сорока ножек были только четыре ножки.

Услышав стук в дверь, он не поднял головы и, продолжая разыскивать у сороконожки недостающие ножки, спросил:

– А это что?

– Это она! – сказал Витя гордо. – Я говорил с вами по телефону. Я доставил ее!

– Ах, она! – сказал ученый хранитель. – Помню, помню. Из раскопок гробницы Хеопса. Богиня с птичьим клювом! Ну что ж, заполним анкетку, и я помещу ее в отдел Египта.

– У нее нет клюва! – возмутился Витя. – И при чем тут Египет? Я разыскал ее в столовой номер восемь. Это современная богиня! Вы поглядите, как она прекрасна! Разве она не лучше всех ваших старых богинь, которые служили средством духовного порабощения трудящихся, тогда как она служит официанткой в столовой!

– Ах, наша советская богиня! Помню. Помню, – сказал ученый хранитель. – Ну что ж, заполним анкетку, и я помещу ее в бело-розовом зале, рядом с Венерой, Дианой и Юноной. Там как раз освободился пьедестал, и наша богиня займет достойное ее место.

В ту же ночь рыжая красавица Дуня была помещена в бело-розовый зал, рядом с богинями Венерой, Дианой и Юноной.

Так как она была современной богиней, то ей оставили ее черную юбку, нейлоновую блузку, капроновые чулки и туфли на микропористой подошве.

Рано утром, когда первые лучи солнца заглянули в бело-розовый зал и служители обмели новую богиню длинными мягкими метелками, раскрылись двухстворчатые двери, и на пороге появился Витя Влюбтенко в свежей бабочке, причесанный и торжественный.

Ему не пришлось отпрашиваться с работы, потому что еще накануне все заметили, что с ним что-то случилось, и мастер сказал ему так:

– Сходил бы ты в поликлинику. Замечаю я, что с тех нор, как ты обедаешь в другой столовой, вид у тебя стал какой-то не такой. Животом маешься, что ли?

Витя не стал спорить, он схватил направление в поликлинику и помчался в музей. И вот теперь он стоял иа пороге бело-розового зала, склонив голову и выражая свою любовь восхищенным взглядом и глубокими вздохами.