Театр одной актрисы (СИ) - Зимина Анна

Как же я любила все это. Особый, немного пыльный запах театра, костюмы в гримерной, бесконечное разучивание сценариев, перевоплощения… Иногда мне кажется, что я была бы идеальным шпионом. Когда я играла, у меня менялись сами собой жесты, повадки, голос, взгляд. Я в процессе игры словно дробилась на два человека, жила за них обоих. Один был холодным и логичным, отдавал команды телу, а второй имел тысячи лиц. И я кайфовала. В жизни, конечно, умение тоже полезное.

У меня было замечательное детство, хоть матери и отца я не знала, и воспитал меня дядя, мамин брат. Мужик он, конечно, хороший, но не без прикола. Он работал туристическим инструктором, шатаясь по десяткам самых разных маршрутов, от прогулки по карельским лесам до сложных горных восхождений. Дядя был огромен и бородат, обладал отличным чувством юмора, любил животных, играл на балалайке и барабанах и слушал AC/DC. Уже с пяти лет меня таскали в небольшие пешие походы. Ну, как небольшие — два-три дня в палатках и тридцать километров ножками через лес — это так, разминка. Навыки выживания, способность найти общий язык хоть с владельцем нефтевышки, хоть с гадюкой. Выносливость, спокойствие при любых обстоятельствах прививались мне все с тех же пяти лет. Попробуйте запаниковать где-нибудь в дикой сибирской тайге, наткнувшись на маленького кабанчика, или на очередном восхождении, вися на карабине в 700 метрах от земли. Поверьте, ничего хорошего из этого не выйдет. Холодная голова в экстремальных ситуациях — первое правило выжившего. И второе тоже. Третье — беречь ноги, соль и нож. На здоровых ногах можно выбраться откуда угодно, с солью можно съесть что угодно, а нож больше так, для личного спокойствия.

Мы могли уехать на два-три летних месяца в горы, ошиваясь в сторожке егеря у подножия и отпугивая медведей ракетницами, или свалить на самом дешевом чартере на Кавказ на выходные покататься на лыжах с гор… Весело и интересно, ну а что еще нужно ребенку? Мой калейдоскоп впечатлений был более чем внушительным. Все эти картинки больших городов, крошечных деревень, улыбки и разговоры незнакомых и малознакомых людей, краски природы, горячий степной воздух Монголии и прозрачный хвойный — тайги. Разорванные в клочья кроссовки после походов и ноги со здоровенными мозолями, разбитые коленки, волосы, из которых наутро вычесываешь комаров. Шипение раздраженных змей во влажных оврагах и визг от холодных брызг воды во время переправы по ледяной речке. Костры, гитара, шутки, изматывающие переходы, аромат гречки с тушенкой, влажные от ночной росы палатки и постоянно облезший от загара нос. Иногда я казалась себе то ли Маугли, то ли потерявшимся муравьем с вечной ношей походного рюкзака за спиной.

В школу я ходила не то чтобы редко, но пропускала много. Дядя относился к моему образованию спустя рукава, искренне считая, что навыки общения и новые впечатления вкупе с физической активностью полезнее, чем «бубнеж и зубреж» в классе. И я не особо стремилась к знаниям, хотя читать любила. Да и хороший, надёжных друзей у меня в школе не было. Так, приятели.

Поэтому училась я не очень прилежно. До тех пор, пока в моей жизни не появился театр. А появился он в мои одиннадцать с половиной лет с книгой-биографией Сары Бернар. Детской психике пришел полный и необратимый конец. У меня появился первый кумир — странная тетка, которая любила спать в гробу, чтобы вжиться в театральный образ. Мысль о том, что человек на сцене театра может раздвоиться, переживая несколько жизней и воплощаясь в них, была для меня чем-то новеньким. Я читала, как близкие опасались за здоровье Сары Бернар, которая говорила во время репетиций «я себя покидаю». Которая в семьдесят лет играла шекспировскую Джульетту. Которая сама окружила свою личность сумасшедшими слухами и стала настоящей легендой. Это казалось мне ооочень интересным. И я упросила дядю купить билеты в театр.

Это был «Вишневый сад» Чехова в старом доме культуры. Я в шерстяном колючем, но нарядном платьице сидела в продавленном кресле и старалась не чихать от вековой пыли и обилия пылевых же клещей, въевшихся в помещение намертво. Дядя старался не храпеть слишком громко, все ж таки здание культуры, не палатка в чистом поле.

А потом на сцену вышел Лопахин. И я пропала. И пропала еще раз, когда появилась Любовь Андреевна. Это было как подглядывать в щелочку за прошедшей эпохой, за людьми другого времени и воспитания. И это совершенно не было похоже на фильм, ни на какой, даже самый интересный.

Я тогда мало что поняла из самой пьесы, но те первые образы актёров намертво впечатались в память. Я сидела в кресле, совершенно позабыв про пыль, дурацкое колючее платье и похрапывающего дядю. Я была вся там, «подглядывала в щелочку». Уже намного позже, перечитывая «Вишневый сад», я представляла себе именно тех, первых актеров, именно их игру.

Дома я впервые заявила, что хочу стать актрисой. Притом не простой, а театра.

Чего у дяди было не отнять, так это особого, легкого отношения к жизни. «Если хочешь, то станешь. Только надо много читать, хорошо учиться и готовиться к мечте уже сейчас», — сказал он мне тогда. И я запомнила.

Я вгрызлась в учебу, по ночам зачитывалась Станиславским и Гиляровским, постоянно ходила в театры, пользуясь школьными льготам. Из-за легкого склада характера и умения (спасибо дяде!) находить общий язык с кем угодно, я перезнакомилась с кучей замечательных творческих людей. И пробовала перевоплощаться сама.

Самый сложный этап в театральном искусстве — переступить через свои комплексы и уметь расслабляться. «Они будут смотреть на меня, как на дурочку, если я сейчас стану вести себя как леди Макбет!» — думаешь ты и ничего не делаешь. «Если я прочту стихи на вечеринке, все уйдут по домам». «Если я сейчас начну пародировать Сталина, а у меня не получится, меня засмеют»… Все эти унылые мысли загоняют в рамки, и ты ничего не делаешь, потому что по факту ты права. Да, подумают, что ты дурочка, да, от твоих стихов многих передернет, да, твой Сталин очень неубедительный и похож больше на грузинского таксиста. Но есть один железный способ этого этапа миновать. Надо так играть леди Макбет, что с тобой будут пытаться разговаривать на викторианском английском и предлагать тебе чай с овсянкой. Надо так рассказывать стихи о любви, чтобы циничный молодой мажор, вечный обитатель самых пафосных вечеринок, разрыдался и ушел в декабре собирать на поле ромашки для любимой. Нужно так пародировать Сталина, чтобы его угадывали по двум твоим морщинам на лбу и движению левой руки. А для этого нужно бесконечно много работать. Знать основы психологии, психофизики, уметь ловить настроение людей и бесконечно подстраиваться, при этом оставаясь яркой индивидуальностью. Тут у кого хочешь кукушка может поехать.

Помню, как при поступлении в театральный успокаивала горько рыдающую пухленькую девчушку, вцепившуюся в оградку института. Во время прослушивания она читала отрывок из «Белых ночей» Достоевского, и, по заключению мэтров, прочитала хорошо. Только вот фраза «вы читаете программу, которую должна читать хрупкая и маленькая девочка, а не особа с лишним весом. Всего доброго, приходите, как похудеете, или выберите что-нибудь другое» напрочь растоптала ее мечту. Здравствуй, о, дивный взрослый мир! Театралы — это особая каста. Гадюшник, жабюшник и ехидник, помноженный на сто. Как я поступила с первого раза — ума не приложу, но это было нервно и зло.

Перед тобой люди, которые считают себя небожителями, а ты должен их удивить, демонстрируя при этом отличную дикцию, актерский талант, типаж, надрыв, хорошие зубы (и я сейчас не шучу, плохие зубы, не тот разрез глаз или проблемная кожа — и ты в пролете), хорошие ноги, мимику, язык жестов и… Бог весть сколько всего еще. Видимо, я так убедительно читала Мольера, что не оставила почетному жюри возможности надо мной поиздеваться.

А потом была учеба, где я каждый новый день ощущала себя на своем месте.

Сейчас мне двадцать семь лет, и моя мечта сбылась. Правда, с романтики театра обвалилась позолота. Труд этот тяжелый и выматывающий, но я занималась любимым делом и была счастлива. Хотя бы в этот момент, сыграв довольно тяжелую роль и вытянув спектакль. А сейчас, скорее всего, буду еще счастливее, потому что щедрый помреж будет всех нас поить.