Владимир Васильев - Душа освобожденная, или Бессильные мира иного

И теперь, интересуясь людьми, я вижу их мир, а, интересуясь вселенной, вижу ее, родимую. И что я, собственно, вижу? Если вы думаете, что я оглянулся несуществующей головой и узрел обалденно звездное небо в супералмазах, то категорически ошибаетесь. Я — полевая структура, воспринимающая мироздание через воздействующие на меня поля, а пространств и, тем более, объектов с субъектами без полей не бывает, и я их чувствую во всей полноте их физических характеристик. Переводя мои ощущения на язык человеческих чувств, можно примитивно сказать, что я вижу, слышу, обоняю, осязаю, ощущаю вкус вселенной, но дело в том, что мои ощущения не исчерпываются этими составляющими, а переходят в область высших чувств. Из понятных человеку — это любовь, блаженство, чувство прекрасного, чувство сопричастности мирозданию, чувство цели во всем спектре ощущений — от негативного до позитивного. Но это только очень ограниченное и приблизительное перечисление, остальные чувства не имеют человеческих аналогов и не могут быть объяснены человеку. К примеру, как объяснить чувство мерности, позволяющее воспринимать некий мир в том числе измерений, которое оказывается для него существенным? Причем, это обычно не только пространственные измерения, но и временные, коих тоже несколько.

Впрочем, в данный момент никаких таких экзотических миров я пока не ощущаю. Только-только отполз от своего недавнего четырехмерного пристанища. И предо мной — условный Океан Света, условный, потому что это не свет в узко электромагнитном смысле, а стихия полей, в которую я погружен. И, в первую очередь, в мое родное Информационное Поле, неадекватно названное людьми Темной Материей. Не знаю ничего светлее! Опять же — не в электромагнитном смысле. Потому оно для людей и «темное», что они не тем на него смотрят. Не глазами и не электромагнитными приборами смотреть надо! Впрочем, раз они его обнаружили, значит, наконец, правильно посмотрели. Чем надо. Со временем и до сути докопаются.

Это и, правда, похоже на океан: такие же, только разноцветные, горбики волн, бегущие примерно в одном направлении, такое же ощущение бескрайности, простора, мощи. А я — одна из этих волн. Тут же до меня доходит, что эти горбики — такие же солитоны, как я, и вижу я некий супермультисолитон. Или заготовку оного? Наверняка, заготовку, потому что я их не чувствую, каждый из нас остается сам по себе.

Да неужто все это — души только что умерших?! Сколько ж нас?!.. И куда мы спешим?.. На Страшный Суд?.. Кто не грешил, тому страшиться нечего, только кто без греха? И что есть грех? Не по человеческим, а по здешним меркам?

С шестимерного горизонта этого пространства на нас наползает клубящийся фронт тумана. Обычное океанское явление… Но почему-то полевой структуре становится тревожно. Что это — угроза существованию? Вроде бы души бессмертны?! Но эти сказки нам при жизни другие люди рассказывали, которые правды знать не могли. А из теории солитонов известно, что, несмотря на их устойчивость, и они со временем теряют энергию и затухают, как все в мире сем и ином. Ничто не вечно под центром галактики. И сами галактики, как мыльные пузыри, лопаются. Только «брызг» значительно больше.

Что за чушь?! Откуда туман там, где нет воды? Информационный туман? Какой же еще может быть в океане информационного поля? Бред сумасшедшего, мечты мечтателя, фантазии фантаста… Велика ли между ними разница?..

Астрал! Так сей туман величают эзотерики — великие туманисты современности. А по сути он — интеллектуальная мусорка человечества. Кто-то внутри бормочет про экскременты духа… Попрошу духа не касаться — это святое, ибо — я! Дух не искажает информацию, потому что по конструкции на это не способен. Весь мусор — от стохастичности ума. Во, ляпнул! Кто ж меня, кроме математиков, поймет? Скажу иначе: весь мусор от ума без царя в голове и без атамана тоже — от ума, который гуляет сам по себе туда, сам не зная, куда.

А туман клубится все ближе, заслоняя собой вселенную, и наши, пока неприкаянные, души неостановимо влечет в него. Не надо мне туда! Я все понял! Исправлюсь! Больше сам не допущу и другим не позволю!.. Ноль внимания. Закон простой: что наблевал, в то и мордой…

Как и обычный туман, этот навалился не сразу, а сначала коснулся своими полупрозрачными ошметками.

Первой пролетела Баба-Яга на метле. Чуть пониже махала крыльями сорока-ворона с котелком каши в лапах. А по земле астральной Колобок деловито поспешал от дедушки-бабушки к жизни молодой, самостоятельной. Откуда-то сбоку выскочил Заяц с АКМ наперевес, толкая дулом перед собой связанного Волка, который сипел, приглушенный кляпом:

— Ну, З-з-заец!.. Ну, по-го-ди-и-и!..

За что тут же получал прикладом в костлявый зад.

— Все, Волчара, — ухмылялся плотоядно Заяц. — Отольются тебе теперь заячьи слезки!.. Четыре сыночка и лапочка дочка… И семеро козлят… Ты что, из голодного леса? Тебя в зоопарке не кормили, что ли?..

Волк тщетно пытался подобрать раздувшийся от обжорства живот.

А потом серая туманность скрыла все. Опять я один остался. Понятно — сюда каждый за своим приходит…

Из марева стало проявляться что-то громадное и красное. Со страшным скрипом через равные промежутки времени: Хрум… Хрум… Хрум… Хрум…

Из тумана вылетела громадная сосулька и вонзилась острием в снег прямо у моей ноги. Еле успел убрать, чтоб не проткнула — краем глаза заметил и дернулся. Рядом с сосулькой хрустко впечатался громадный красный сапог с налипшими снежными комьями. Увернулся. С красной же шубы, щедро покрытой морозными узорами, свисал снежно-ледяной занавес. Я испугался, что он вот-вот рухнет на меня. Но, отбежав подальше, понял, что нависала борода и что передо мной великан Дед Мороз. И тут надо мной камерой центрифуги со страшной скоростью мелькнул красный мешок и, резко остановившись, опустился в снег.

— Здравствуй, деточка! — услышал я громоподобное приветствие. — Я тебе подарочек принес! — и полез лапищей в мешок.

Меня обуял панический страх — раздавит же подарочком, и я с воплем: «Не хочу подарочка, мама-а-а!» — бросился в чащу леса.

А тут и зима кончилась. Наоборот — жаром дохнуло. У подножия скалы, где я, оказывается, стоял, в жерле мини-вулкана, затыкая его, утвердилась громадная раскаленная сковорода диаметром метров в сто. По всей ее гладкой поверхности что-то подскакивало, будто шкварки от выбросов раскаленного жира или как саранча на поле. Присмотрелся: это были люди! Самые натуральные люди, в смысле: в чем ушли, в том и вернулись… Они-то и скакали, шлепаясь этой самой натурой на раскаленную сковороду и тут же выпрыгивая вверх, оставляя на ней быстро чернеющие шматки приставшего к металлу собственного мяса. Чад стоял густющий. Повсюду без видимого мне порядка были на нем подвешены топоры, вилы, грабли, лопаты, рогатины, пики и прочий сельхозинвентарь. Время от времени прокопченные чадом волосатые черти хватали инструмент и тыкали им в пытающихся вылезти из сковороды грешников. И те с диким визгом низвергались вниз, принимаясь за свой нескончаемый танец: кто гопака давал, кто рок-н-ролл спортивный, кто брэйк, а кто и вовсе пытался птичкой стать, да только грехи, видать, не пускали — опять присковородивались. Чад, дым, стон, вой, визг, скрежет зубовный… И довольное всхрюкивание чертей, откровенно получавших удовольствие от своей работы.

— Ад… — выдохнул я вместе с клоком чада.

— Да нет, милейший, — раздался вкрадчивый голос сзади. Я вздрогнул и обернулся. — Это рай для мазохистов, — закончил фразу козлокентавр красно-черного цвета. Видать, тоже прикоптился.

— Здрасте, — по интеллигентской привычке кивнул я.

— Да уж здравствуем-ме, здравствуем-ме-е, уж которое тысячелетие отлично здравствуем-ме! — радостно сообщил он, потирая пальцы в золотых перстнях с большими кровавыми рубинами. — В последнее время, правда, гораздо веселее стало: чернушечников-триллерщиков трейлерами доставляют… Веселый народец! За тысячелетия такого не придумали, чего они лет за десять наваяли нам на радость, себе на оргазм. Видите, как блаженствуют?! До костей пробирает.

— Что ж, они только сковороду и придумали? — удивился я, вспоминая, что читывал ужастики куда круче этого древнего сооружения.

— Что вы, что вы, ми-ми-лейший! — обрадовался козлокентавр. — Извольте, провожу… Экскурсию, так сказать по фантазиям человеческим.

— Благодарю вас, любезный хозяин, — решительно отказался я. — Мне этого развлечения и в том мире хватило. Успеха вам в вашем благородном деле очищения и удовлетворения! Позвольте откланяться…

Я стал подозревать, что если не исчезну тотчас в тумане, то и сам на сковороде окажусь.

— У нас не неволят, — гордо ответил козлокентавр. — Свобода и демократия! И права человека!

— Вы бы еще на Киотский протокол внимание обратили, — посоветовал я, удаляясь. — А то чадно тут у вас, вредные выбросы в атмосферу…