Рустем Сабиров - Бездна

— Вот оно что. Так вы — убийцы!

— Безусловно. А что ж это вы порозовели как девственница перед будуаром? Разве вы сами не убийца? И разве этот сброд, что делит на палубе награбленное, не свора убийц? А покойный капитан разве не старый пират, по которому устала плакать виселица? Или вы не знали этого? Отчего же столь целомудренно хмурятся ваши брови? Оттого, что вы всюду таскаете с собою Библию, как папуас крокодилий зуб? Ведь Господь всемилостивейший прощает солдат, что убивают на войне. Или смотрит на этот грех сквозь пальцы. Значит, у этого греха все же есть некая потайная дверца. Как и у всякого иного! Извините, сударь, но вы все относитесь к Господу Богу, как полуслепому, впавшему в детство дядюшке, которого так легко заболтать и обвести вокруг пальца. Запомните, лейтенант грехи, замаливаются не никчемными молитвенными бдениями, а делом. Если вы совершили убийство, вы можете искупить его только спасением другой человеческой жизни, а не тупым лобзанием обслюнявленного Распятия.

— Не смейте кощунствовать! — закричал Брук, сам устыдившись вдруг своего вздрагивающего, петушиного выкрика.

— Я лишь говорю, что думаю. Кощунствуют те, кто полагает, что грошовыми свечками возможно вычеркнуть из жизни черные дела.

— За что вы убили его? — Брук побагровел и ударил кулаком по столу.

— Ого! Это уже резонный вопрос. Извольте. В Амбоине капитан получил письмо с секретным указанием заковать меня в кандалы и сдать в Малакке тамошним властям. И сколько весит этот зад узнала б завтра шея, как сказал один французский бродяга. Но я решил, что мне еще рановато это знать.

Комендор Брук был безоружен. Да и команда скорее всего поддержит Брауэра. Значит надо пока сохранять невозмутимое спокойствие.

— В чем вас обвиняют, господин штурман?

— Да все в том же. В убийстве. Причем, в двойном. Хотя одно из них было чистейшей самозащитой, а другое — дуэлью. Я бы вам рассказал об этом подробнее, да времени мало. Есть кое-что поважнее, господин комендор. В халате того китайца из джонки было письмо…

— Да, было письмо. И оно, вообразите, пропало бесследно.

— Отчего же бесследно. Письмо не пропало. Оно у меня.

— Я так и знал. А теперь — дайте его мне! — Брук требовательно протянул руку.

— Письмо коменданта голландского форта Зеланд, что на Формозе, — продолжал Брауэр, демонстративно не замечая протянутой руки. — И вез его лично губернатору Ост-Индии сановный мандарин из Гаосюна. И речь в том письме о том, что японский сёгун, который давно уже выгнал почти всех европейцев из Японии, нынче взялся и за голландцев. Фактория в Нагасаки закрыта, восемьдесят пять голландцев очутились в тюрьме. Если выкуп в десять тысяч пиастров не будет доставлен к сентябрю, их казнят. Все просто.

— Вы вскрыли письмо? Взломали печати? — ошеломленный Брук весь подался вперед.

— Да, вскрыл. Да, взломал, — Брауэр устало махнул рукой. — Бросьте, Брук, бросьте. Восемьдесят пять человек, говорю я вам. С семьями, заметьте. Всего, наверное, человек триста. Много женщин и детей. Их казнят, комендор. Рассказать вам, как казнят в Японии?

— Расскажите лучше, за что вы убили капитана.

— Разве я не ответил? Капитан Скрантон был мерзавцем и убийцей. Вы этого не знали? Лжете. Может, не все, но кое-что знали. Неужто не знали, что он в оны дни плавал с Дэмпиром и грабил, убивал, в том числе, своих же голландцев? Вы с ним плаваете месяца три, а я — восемь. Он как-то рассказывал мне, как они, бывало, обходились с захваченными китайцами: их по пятеро-шестеро связывали за косы и бросали в море. Это называлось «морская звезда». Капитан держал меня за глотку все эти восемь месяцев, как спрут. А когда получил письмо в Амбоине так и вовсе. Вы что, думаете на эту чертову джонку я самолично решил напасть? Да на кой она мне дьявол! Он ее увидел и сказал: «Штурман, эти торгаши из Формозы страсть как богаты. Сделай так, чтоб эта джонка пропала раз и навсегда, а ее содержимое пополнило наши трюмы». И еще добавил: «Тебя ведь все равно повесят, Брауэр. Но если будешь меня слушаться, повесят немного позже». Наши трюмы! Мой кошелек, правильнее было сказать. И тогда я решил выкрасть это письмо, а в Малакке задать деру. Мир велик. Капитан был слаб после лихорадки и заснул. А может, притворился спящим. Я вышел и сказал Бартелю: «Рано или поздно этот тип наденет нам на шеи пеньковые бусы. Ему не нужны свидетели. Помоги мне, а я помогу тебе». Бартель тоже трепыхался, как птенчик, в его костлявой лапе за разного рода грехи. Да и кто не трепыхался. На судне полкоманды, включая офицеров, имеет такие заслуги, за которые жалуют намыленной пенькой. И добрый наш капитан обо всем этом знал. Бартель согласился. Но убивать мы его не хотели. Бартель должен был лишь выкрасть письмо, благо я знал, где оно находится. Что произошло дальше, я сам точно не знаю. Похоже, капитан проснулся, увидел, как Бартель копошится в его столе и выстрелил в него. Но пистолет дал осечку. И тогда Бартель понял, что терять ему нечего и пальнул в него из аркебузы, которую предусмотрительно прихватил с собой. После чего перезарядил пистолет капитана и выстрелил в окно. Сами знаете, для чего. Ну а что случилось дальше, вы знаете… Уф-ф, я устал говорить. Пересохло, знаете, во рту.

Брауэр поднялся, подошел к навесному шкафчику из темного гвианского палисандра, вытащил пузатую бутылку кларета и стал пить шумными глотками прямо из горлышка. Брук, видя, что он отвернулся, беспокойно зашарил глазами по столу и, обнаружив наконец ключ от каюты, быстро, украдкой засунул его в карман. И сразу стал спокойнее и увереннее в себе.

— Вам что, не хватило рома, штурман, — спросил Брук, брезгливо усмехаясь, и вместе с тем облегченно переводя дух.

— Ром? — Брауэр оторвался от горлышка, шумно переводя дух и вытирая подбородок. — Ром весь до капли выпил Клаас. Всю бутыль, вообразите, как божью росу. Почему? Он решил, что так он сможет забыть то, что увидел там. Кстати, комендор, вы в самом деле не хотите знать, что мы там увидели, или просто деликатно скрываете любопытство?

— Не хочу. Я хочу узнать кое-что поважнее.

— В том-то наша беда. Мы все хотим непременно выглядеть еще глупее, чем мы есть. Ладно, не стану навязываться. Впрямь, есть важные дела. Комендор, мы меняем курс. Надо идти в Батавию.

— В Батавию? С какой это стати. Наш курс…

— Знаю я наш курс, черт побери! — Штурман в ярости грохнул горлышком бутылки о столик. — Поймите, там, в Нагасаки, несколько сотен человек. Через месяц их казнят, если не будет уплачен выкуп. Их казнят, но предварительно у них…

— Да впрямь вы болван, штурман! — Брук кошкой вскочил и стал спиной к двери. — Вы не соображаете, что значит вручить секретное письмо лично губернатору Ост-Индии со взломанными печатями?!

— Все я понимаю. Каторга, а то и виселица. Это в том случае, если вести себя, как идиот или праведник. Но я-то не идиот и не праведник. По пути мы обсудим, как это сделать так, чтоб не причинить вреда друг другу. И что-нибудь непременно придумаем. В любом случае, вам-то ничего не грозит. И отойдите бога ради от двери. Поймите наконец…

— Нечего понимать. Я моряк, а не святоша. Я имею приказ и выполню его. Кстати, давно ли вы, штурман, стали так сентиментальны.

— Нет, недавно. С сегодняшнего вечера. Знаете, я все же скажу, что мы видели там. Не беспокойтесь, это всего одно слово. Бездна. Постарайтесь запомнить это слово, Юрген, более страшного слова нет в человеческом словаре. Кстати, кажется, вы второпях обронили ключ от каюты.

Брауэр разразился смехом, а комендор, побледнев, стал шарить по карманам. Брауэр, корчась от хохота повалился с ногами на койку. Нащупав наконец ключ, Брук пулей выскочил из каюты и, торопясь, запер дверь.

— Брук! — послышался из-за двери голос штурмана. — Слушайте. Я ведь знаю, что вы еще не ушли. У вас, Брук, есть еще два часа времени, чтобы сделать так, как я сказал. Еще раз скажу: не бойтесь виселицы, бойтесь бездны. И главное…

Брук, не дослушав, в припадке внезапной ярости, пнул ногой в запертую дверь каюты.

К утру следующего дня исчезнувшее было куполообразное свечение возникло вновь. На сей раз оно нависло над погибшей джонкой. Комендор Брук дал приказ сбросить все трупы китайцев в море, однако увидев искаженные страхом лица матросов, махнул рукой.

Еще более странным и вовсе необъяснимым был побег из-под стражи лейтенанта Брауэра. Матрос, что охранял капитанскую каюту, рыдал и клялся, что поста своего ни на миг не оставлял, и куда девался арестант, он не ведает, однако же при обыске в кармане его рубахи был найден золотой испанский дублон, происхождение коего матрос объяснить затруднился. За сей проступок матрос был до обеденных склянок привязан к фок-мачте на самом солнцепеке, после чего бит кнутом. Всяк из команды должен был ударить по разу, после каждых десяти ударов иссеченную в мясо спину окатывали ведром морской воды. Когда дошел черед корабельного кока, Брук распорядился экзекуцию остановить, потому, как выявилось, что несчастный отдал богу душу.