Глен Дункан - Последний вервольф

Теплое покалывание в затылке не исчезло, но я без происшествий добрался до Глачестер-роуд и на кольцевой сел на последний поезд до Фаррингдона.

Пока я был в метро, Харли пытался мне дозвониться, а потом оставил сообщение. Он благополучно добрался до «Основ».

Сейчас уже трудно представить, что в 1965 году — году, когда я спас Харли жизнь — вовсю бушевала сексуальная анархия. Демонстрации против войны во Вьетнаме, объединившие девушек и молодых людей, высвободили эротический потенциал политических акций. Из печати вышла нарушавшая все табу «Американская мечта» Нормана Мейлера. На обложках американских журналов красовалась Бриджит Бордо. В Англии приобрели печальную известность имена детоубийц Майры Хиндли и Иэна Брейди. Если и нельзя было сказать «Началось», то вполне можно было — «Начинается».

Теперь сложно думать иначе, но подобный образ мыслей — уступка популярной истории. Факты верны, но их интерпретация ошибочна. 1965 год, как его представляет нынешнее поколение, в действительности наступил только в 1975-м. И даже к этому времени произошедшее с Харли в ту далекую ночь продолжало повторяться. Оно повторялось десять, двадцать, тридцать лет спустя. И сейчас тоже.

Кузница Вейланда — пятитысячелетний мегалитический курган в долине Уффингтон, в миле восточнее деревушки Эшбери, на юго-западе от холма Белая Лошадь в местечке Беркшир-Даун. Скрытый маленькой рощей, он располагается всего в пятидесяти ярдах от Риджвея — дороги из известняка, которая повторяет изгибы местных холмов. Представители рода homo sapiens пользовались ею четверть миллиона лет — сперва опираясь на костяшки пальцев, потом приняв более приличествующее вертикальное положение.

Согласно старой легенде, если оставить у кургана лошадь и положить на придорожный камень монетку, лошадь подкует сам Вейланд — мифический кузнец из пантеона старых саксонских богов. И в наши дни туристы карабкаются на холм Белой Лошади, фотографируются, гуляют в округе, отчего-то понизив голоса — и не задерживаются там сверх необходимости. В любую погоду камни кургана так холодны, будто пару дней пролежали в морозилке. Ночью место просто вымирает.

Именно там они пытали Харли.

Вообще-то мне не полагалось там быть. Мне полагалось сидеть взаперти в погребе фермерского домика, немного переоборудованного под волчьи нужды, примерно в миле от холма. (Ах, милые уловки тех дней, когда о микропроцессорной технике никто и не слышал! В моем карцере, помимо меня, находился еще железный сейф с ключом от двери. Сейф был заварен, но в боку у него красовалась дыра, в которую могла пролезть человеческая рука. Человеческая. А так как я был в волчьем обличье, мне оставалось сидеть и ждать, пока я не превращусь обратно. Самые простые решения — самые лучшие.) Повторяю, мне полагалось сидеть в добровольном заключении, флегматично размышляя о бренности сущего, но в последний момент я дал слабину.

Я был в фазе, когда брат готов убить брата (запирая себя, я руководствовался не столько этическими соображениями, сколько страхом перед Охотниками, которых снова начали активно вербовать после разоблачения нацистского оккультизма), и воздержание вызывало почти агонию. Не помогали ни барбитураты, ни бензодиазепины, ни хлороформ, вообще ничего. В ту ночь я помедлил на лестнице, прокручивая в голове следующие несколько часов. Ты принимаешь наркотики, почти подыхаешь, затем возвращаешься в человеческий мир. Ты все еще жив и даже никого не убил. Прекрасно. Но. Голые стены, каменный пол, дурацкий непробиваемый сейф. Даже под землей полная луна для оборотня — это что-то вроде Девы Марии, раскинувшейся на кровати и стонущей: «Трахни меня, трахни, ну трахни, пожалуйста».

Корчась от боли и посылая все свои принципы к чертям, я начал подниматься по ступенькам…

Первоначальный порыв нагрянуть, подобно Ангелу Смерти, на ближайшую ферму прошел почти сразу. Это была просто небольшая психопатическая фантазия — целый месяц без свежего мяса. Надо учитывать, что к тому времени я уже был старым псом. Моим уделом давно стала пустая болтовня. На какое-то время ты, испытывая волчьи инстинкты, позволяешь голоду всецело овладеть телом. Мускулы горят, сознание разлагается до животного уровня. Ты бежишь, и ночь скользит по твоей шкуре подобно прохладному шелку. Я пересек железную дорогу Оксфорд — Дидкот севернее Абингдона, переплыл ледяную Темзу и углубился в восточные холмы Чилтерн на расстояние, равное Лондонской дороге. Идиотская «Хелп!» Битлз потеснила в хит-параде «Мистера Тамбурина» группы «Бердз», и теперь обе мелодии крутились у меня в голове, как пара назойливых мух. Помутившееся от голода сознание выцепляет какую-нибудь случайную деталь и раздувает до размеров тотема, ставит на бесконечный повтор.

Я убивал, я ел. На окраине деревни Чекендон один старый придурок, мучаясь от бессонницы, стоял посреди огорода, курил самокрутку и тупо смотрел на залитые лунным светом грядки. Он захрипел, когда я вышиб из него дух, но это был единственный звук, на который его хватило. Он выжил в битве на Сомме, убил одного парня в потасовке в Остенде, и вот узнал, что прямо у него под ногами растет что-то съедобное — сомнительное чудо торчащих из земли клубней.

Отмотаем пленку. Любовь. Перед вами продавщица из магритского чайного магазина, чьи темные кудри вызывают в крови жар, достойный пера Лоуренса. Три месяца они прогуливаются под ручку, а в ночь перед его отправкой в полк долго, упоительно занимаются любовью в комнате общего друга, который так удачно отсутствует. Окно открыто, их овевает морской воздух.

Дальше — война и ее рутинные ужасы. Конечности валяются вокруг, словно части непомерно большой куклы. Потери. Подслушанное: «Он не такой, как все».

Шли годы, а его либидо по-прежнему словно принадлежало семнадцатилетнему юнцу. Журналы «для взрослых», припрятанные за банками в сарае, богохульная эрекция, случившаяся, пока у него на коленях возились внуки. Даже толстая обвисшая задница Нелл вызывала желание — и это спустя годы, которые они вместе смололи на мельнице жизни. Если Бог чем-то недоволен, то может проваливать. Он слишком многое перевидал. Голову Джона, которая катилась, разбрызгивая кровь, по траншее; личинок, которые копошились в том месте, где у Штерна должны были быть пальцы ног…

Я оставил его кости среди окровавленных кочанов капусты и снова скользнул в лес. Отвращение к себе наступает примерно через час после охоты, но за прошедшие годы я поладил и с ним. Отвращение еще никого не убило. Вот одиночество…

Добравшись до «кузницы Вейланда», я остановился и осмотрелся. До рассвета оставался час. По правде говоря, не лучшее время, чтобы глазеть по сторонам. Примерно в миле, за цепочкой редких деревьев, виднелась ферма (и по совместительству — мой временный дом). Я стоял на возвышенности, круглый год овеваемой всеми ветрами Вальгаллы. Деревья здесь почти не росли, трава была тонкой. Чтобы скрыть ферму с глаз, потребовалась бы абсолютная темнота, по меньшей мере — густые сумерки. Здешние камни пробуждали что-то смутное, доисторическое. Воздух вибрировал от человеческого зловония с примесью первобытной силы. Неподалеку была припаркована «Кортина».

На шкуре выступила испарина. Останки последней жертвы обрели во мне последнее пристанище.

У входа в курган — заполненный темнотой провал между вертикальными валунами песчаника — двое мужчин были всецело поглощены каким-то предметом, который я не мог рассмотреть. Третий вглядывался в дорогу за деревьями.

— Терри, мне нужен фонарь, — прошипел он. — Тут темно, как у негра в заднице.

Расстановка сил была очевидна. Терри — тридцатилетний лоб, по меньшей мере лет на десять старше остальных — был главным. В руке он держал фонарь. Луч качнулся, на мгновение осветив того, который стоял на стреме, — по-мальчишески смазливое лицо с маленькими глазами, светлые волосы, ладонь инстинктивно вскинута к глазам. Затем фонарь с обидным равнодушием скользнул назад.

— Тупица, — пробормотал второй сообщник. — Ему, поди, нравится.

— Вытащи его, — приказал Терри. — Давай, Фидо, пора на прогулку.

— Пошевеливайся, ты!

— Он… Дай руку, Дез.

Между Терри и Дезом показалась их жертва — худощавый молодой человек с длинными вьющимися волосами, высоким лбом, тонкими запястьями и лодыжками. Ему связали руки и заткнули рот кляпом. Парень был практически голым, если не считать рубашки, которая с грехом пополам держалась у него на плечах, и одного черного носка. Он лежал на спине, по-видимому, в сознании, но был избит до такой степени, что даже не пытался подтянуть колени к животу — рефлекс, работающий на защиту наиболее уязвимых органов.

— Давайте уже, — снова прошипел третий. — Гребаный рассвет скоро.