Владимир Данихнов - Колыбельная

–Я…– Танич запнулся.– Я не такой, как ты.

Молния посмотрел на него с удивлением.

–Что?

Танич повторил тверже:

–Я не такой.

Молния расхохотался:

–Ого, да у нас тут д’Артаньян завелся! Ну да, не такой. Убиваешь не только девочек, но и мальчиков. Совсем не такой.

–Я убиваю…– начал Танич и поправился: – Убивал детей, которых в будущем ждали мрак и смерть.

–Обалдеть: прям рыцарь на белом коне!– удивился Молния.– Можно взять у тебя автограф?– Он приблизил к Таничу свое румяное лицо, и Танич почувствовал вонь гниющих зубов.– Дружище, да где гарантия, что всех твоих детей в будущем ждал мрак; ты знаешь, сколько народу выбралось из задницы? Я имею в виду не всякую шваль, которая только думает, что выбралась, а действительно талантливых ребят. Не знаешь? А я знаю. Я читал про них в «Википедии».– Он победно взглянул на Танича.

Танича колотило.

–Я…– промямлил он.– Я…

–Что, неприятно правду выслушивать?– Глаза Молнии блеснули.– А ты как думал? Вообще я в тебе потихоньку разочаровываюсь. Серьезно. Сам посуди: приперся сюда с ножом за пазухой; качаешь права; ни одного тоста до сих пор не произнес. Ни одного вшивого тоста – а ведь это древний русский обычай! А нож? Думал, я не замечу, что у тебя нож за пазухой? Зачем он тебе?– Он сделал глоток из бутылки, крякнул.– Ну ладно, думаю, мало ли для чего этому парню нож. Может, колбасу резать. Угощу его водкой, поговорю по душам. Он же простой русский парень, должен понять мои глубинные чувства. И что же? Угостил, сделал выгодное предложение. А он, сволочь неблагодарная, смеет утверждать, что он, видите ли, выше меня. Он, оказывается, принц света, а я, значит, дерьмо на палочке. Ну не скотина ли?– Он повернул голову.– Гордеев, как ты думаешь: скотина он или не скотина?

Танич машинально посмотрел на спящего; Гордеев молчал, не в силах пошевелить ослабшими от беспробудного сна губами.

–Дрыхнет,– грустно подтвердил Молния.– Друг, называется. Вот и заводи после этого друзей.

–Кто ты?– прохрипел Танич.

Молния моргнул:

–Что?

–Кто… ты?

Молния улыбнулся и не ответил.

Страх сковал движения. Танич попробовал поднять бутылку, чтоб сделать глоток, и уронил. Бутылка покатилась по краю стола, водка полилась на бетонный пол. Танич не понимал, что с ним творится. Он боялся посмотреть в сторону Молнии. Он никогда раньше так не боялся. Он не боялся даже смерти, потому что не видел особенной разницы между бытием и небытием; но то существо, которое смеялось и паясничало с ним за одним столом, испугало его до чертиков. Вставая, он задел стол и едва не опрокинул его. Сделал шаг в сторону, к слабому свету улицы. Ему казалось, что подошвы ботинок липнут к полу, как будто кто-то разлил здесь клей. Танич весь вспотел от напряжения. Существо хихикнуло. Сейчас оно пойдет за мной, подумал Танич, холодея, господи, эта тварь пойдет за мной. Он попытался расстегнуть пуговицы на куртке, чтоб достать нож, но не смог: руки дрожали. Он закрыл глаза и прошептал: я должен, должен, должен идти. Он собрался с силами и швырнул окостеневшее тело вперед. Из его глотки вырвался сиплый вскрик: он все-таки выбрался из склада. Сразу потеплело. Голос Молнии подгонял его. Ноги тонули в слякоти. Распахнутые ворота чернели далеко впереди. Это болото, подумал Танич, вот что это такое. Ему показалось, что он слышит, как истошно квакают лягушки. Первого своего ребенка он убил в похожем месте. Мальчика звали Егорка. Он был дебил. Ходил по двору и бубнил злым голосом матерные куплеты, а дети кидали в него грязь. Взрослые ругали детей, объясняя им, что несчастный мальчик болен. На какое-то время издевательства прекращались, а потом мальчик снова возвращался домой по уши в грязи. Одинокая женщина, которая была матерью Егорки, мыла его в тазике у открытого окна и причитала: господи, за что мне такое наказание?! Мыльная пена стекала по толстым рукам, по безобразному лицу струились слезы. Танич встретил мальчика на обочине шоссе за городом. Время было позднее. Танич прогуливался вдоль канавы, полной отцветшей воды. Он разведывал местность, размышляя о своем первом преступлении. В голове вырисовывался план, как заманить в лесополосу будущую жертву. Тут из темноты вышел Егорка. Танич обмер. Егорка подошел к нему и застыл на месте.

–Ты что тут делаешь?– запинаясь, спросил Танич.

Егорка не ответил. Из искривленного рта дебила сочилась слюна. Он был очень грязный. Танич осмотрелся: никого. Пойдем, сказал он и взял мальчика за руку. Тут рядом есть болото. Там красиво. Всё такое зеленое. И лягушки квакают. Ты любишь лягушек? Егорка молчал. Я вот не люблю, признался Танич. Мерзкие они какие-то. Лицо Егорки, обычно изуродованное тупой злобой, разгладилось. Он покрепче схватил Танича за руку и потерся о нее щекой. Танича окатило жаркой волной жалости и стыда. Он хотел отпустить Егорку и сбежать, но пересилил себя и довел дело до конца. Тогда ему показалось, что он видит на краю болота тень черной твари, высокой, как колесо обозрения. И сейчас ему кажется нечто подобное. Он повернулся. Возле склада замерла та самая тварь. Голова существа запуталась в звездах; дыханием ее был свист ветра в водосточных трубах; звук шагов напоминал шуршание шин по асфальту; пальцы – как заводские трубы; глаза – гигантские окна с зажженными ночниками, чтоб дети, которые живут за этими дьявольскими окнами, не боялись вечной темноты. Танич втянул голову в плечи. Хотелось стать как можно ниже, чтоб тварь не заметила его. Он кинулся к воротам. Мелькнула мысль угнать машину, которая стоит во дворе, но он отогнал ее: останавливаться нельзя. Болото кончилось. Он бежал по пустой улице. Стук каблуков сливался с хохотом существа. «Куда ты, мой маленький?– смеялась тварь.– Помнишь, как мама тебе говорила: не бегай по улицам, у тебя слишком короткие ножки, споткнешься и упадешь, поранишь коленки. Ну куда ты спешишь, радость моя, неужели не понимаешь, что, куда бы ты не побежал, я всегда буду рядом. Когда-то я был одинок, но теперь у меня есть ты, есть все вы, мои маленькие озорники со сбитыми в кровь коленками. Ну же, остановись, дай помять твои пухлые щечки, малыш». Я спятил, повторял про себя Танич, спятил, спятил, спятил. Он нырнул в подземный переход, оттолкнул кого-то, сбил с ног музыканта, который играл на гитаре «Jingle bells», взлетел по ступенькам, не обращая внимания на ругательства, затухающие за спиной; побежал дальше, дальше, еще дальше. Через темные дворы, мимо каменных зданий, по зыбкому мосту над смолистой рекой. Он бежал быстро, аж пятки сверкали, а огни витрин и раны дорог летели ему навстречу. Танич подумал, что сможет бежать долго и вскоре оббежит всю Землю, вернется на это самое место, и кошмар прекратится – не зря же он отважно преодолевал огромные расстояния. Но он споткнулся о выпирающий из асфальта камень и упал в канаву. Грязь залепила ему лицо. Он встал на колени и ладонью оттер грязь. В холодном лунном свете расстилалось поле мертвой травы. Он повернул голову и увидел серую полосу шоссе. На другой стороне дороги застыла тварь. Она покачивалась, как будто на ветру. Трясущейся рукой Танич расстегнул куртку и дернул нож за рукоятку. Нож не сдвинулся с места. Холодное оружие держалось на трех полосках ткани, которые Танич пришил к изнанке куртки. Похоже, одна из полосок мешала. Тварь подняла ногу. Танич снова дернул нож: безуспешно. Тварь открыла рот, похожий на дыру в пространстве, и Танич услышал успокаивающие звуки телевизионных помех. Как приятно слушать помехи, подумал он, просто звук, над которым не надо думать. Он вспомнил, что нож следует немного наклонить вправо, и легко вытащил его. Тварь перешагнула дорогу. Танич закрыл глаза, повторяя: никакой черной твари нет, это Молния, мужик с розовой мордой, как у свиньи, никакой твари нет. Когда он открыл глаза, перед ним стоял Молния. Он озирался. Лицо его было испуганным. Так тебе и надо, злорадно подумал Танич. Молния посмотрел на Танича и двинулся к нему:

–Послушайте, вы…

Танич ударил его ножом в живот.

Лицо Молнии скривилось от боли и изумления.

–Я…– Слова вылезали из глотки с огромным трудом, как металлические болванки.– Как…– пробормотал он.– Для чего же…– Он продолжал идти, вытянув руки вперед.

Танич толкнул его: Молния упал на спину. Он дергался всем телом и хватал руками воздух, как будто пытался удержаться от падения в пропасть. Его вырвало полупереваренной пищей.

–Так тебе!– закричал Танич вне себя от радости.– Так тебе, гнида!

Он пнул умирающего в коленную чашечку. «Но разве тварь легко убить?– мелькнуло у него в голове.– Она притворяется. Точно притворяется. Надо поскорее уходить». Он бросил последний взгляд на Молнию и побежал в сторону городских огней. «Так,– подумал он на бегу,– постой». Он остановился. Бежать незачем: он поймает попутку на другой стороне шоссе. На ней и вернется в город. Так получится гораздо быстрее. Танич ступил на дорогу. Он ничего не видел и не слышал, кроме телевизионных помех, которые до сих пор звучали в его голове. Как раз в это время от любовницы возвращался молодой человек по имени Саша в своем черном «вольво». Сегодня он поссорился с любовницей. Более того: он разочаровался в ней. Он понял, что Анжелочке от него нужны только деньги и подарки. От разочарования у него сильно заболела голова, и он проглотил две таблетки парацетамола. Саша перешел с ибупрофена на парацетамол неделю назад, потому что ибупрофен перестал ему помогать. Ведя машину, он размышлял, какие женщины все-таки суки. Кроме его жены, конечно. У него послушная жена. Терпеливо ждет его дома. Страшная догадка посетила Сашу: что, если она такая же сука, как все. Может, пока его нет дома, к ней приходит любовник. Они спят в его постели и глумятся над ним. Саша представил, как ее любовник, смеясь, спрашивает: и че, у него правда такой маленький? И жена с хохотом отвечает: крохотный! Вот такусенький! Ха-ха, смеется любовник, вот урод. Саша вспомнил, что жена в последнее время подозрительно часто меняет простыни на кровати; этот факт укрепил его подозрения. Боже, подумал он, ты вкалываешь в поте лица, света белого не видишь, а эти сучки… У него еще сильнее заболела голова. Он потянулся к бардачку за упаковкой парацетамола. Таблетки выпали из нетвердой руки.