Глен Дункан - Последний вервольф

Но этот лозунг давно устарел. Теперь после укуса не выживает никто.

Согласно данным ВОКСа, новых оборотней не появлялось уже больше века. Укушенные умирают в течение двенадцати часов. Это загадка. Я стал оборотнем в 1842 году. Возможно, я был последним из обращенных. ВОКС, сбрендивший от научного скептицизма, отлавливал оборотней и сам совал им жертв в зубы — безо всякого результата. Последнее столетие наш вид двигался к вымиранию — с помощью ВОКСа или без нее. Ко времени проведения Всемирной выставки в 1851-м нас оставалось меньше трех тысяч. В год смерти королевы Виктории — примерно две с половиной тысячи. Когда человек ступил на Луну, нас насчитывалось всего 793 шкуры. ВОКС превратила Охоту в нелепицу. Эти парни трудились так усердно, что сами себя оставили без работы. Их финансирование ежегодно сокращалось. Организация впала в меланхолию. Ты станешь лебединой песней Грейнера, сказал Харли. Его последним шедевром.

Я вышел из душа, раздразненный жаром и пульсом Мадлин, которая замерла в многообещающем ожидании. Все произойдет, как всегда. Одна сильная прямая фрикция, аллегро, чтобы отбросить лишние мысли и почувствовать ее тепло; затем вторая, третья, четвертая — адажио, ритардандо, граве. Абсолютная страсть и абсолютная скука в одном флаконе. Я буду делать то, что должен, с тупым отчаянием, наподобие тех толстяков, которые ритмично поглощают тонны шоколада и жареных цыплят. Одна из вещей, которых я панически боюсь, — угасание либидо. Все остальное меня уже давно не интересует, так почему бы и нет? Но и это, как водится, однажды пройдет.

Взглянув в зеркало, которое с угнетающим постоянством отражало спокойное лицо и темные глаза (каждый раз, когда их видел, я думал: Джейкоб, господи, сделай себе одолжение и остановись уже), я присоединился к Мадлин на кровати. По моей просьбе она выключила ТВ, легла на спину, раздвинула ноги в белых чулках, завела руки за голову в подчиненно-кокетливом жесте — и следующие пятнадцать минут постепенно мирилась с осознанием, что у меня нет эрекции. И, похоже, не будет — несмотря на все ее героические усилия.

Наконец, так ничего и не добившись, я признал поражение.

— Наверное, это смешно, — сказал я, — но сейчас поворотный момент в моей жизни. Со мной такого раньше никогда не случалось.

Профессиональная гордость Мадлин была уязвлена — и у нее не слишком-то получилось это скрыть. Она коротко вздохнула, отбросила за плечо светлые волосы и спросила:

— Может, попробуем как-нибудь по-другому?

Информация проверена.

Ты последний.

Мне жаль.

Такое называется отложенным шоком. Пока не улегся на нее, я отталкивал от себя это знание — а может, наоборот приблизил его так сильно, что не смог осознать. Но стоило мне положить руки на талию Мадлин и ощутить грудью твердость ее сосков, как мягкость ее тела и горячее дыхание непостижимым образом отшвырнули меня назад, в густую тошнотворную толпу. Я словно долго игнорировал тень, маячившую на периферии зрения, а потом оглянулся и увидел тысячефутовое цунами, готовое обрушиться мне на голову. Ты последний.

— Может, позже, — сказал я. — Ты ни в чем не виновата. Бывает.

Она только дернула подбородком, словно желая показать, что такого бреда в жизни не слышала. Взгляд ее при этом был устремлен на невидимого архивариуса, всегда ждущего рядом с блокнотом наготове. Нарциссизм Мадлин позволял ей обратить неловкие моменты в игру на камеру. Э-э, я не поняла, что тут происходит?

Моя голова соскользнула к ней на колени. Теперь я лежал, вдыхая запах ее теплой молодой промежности с примесью «Диор Аддикт». Перед тем, как я окончательно отказался от своих позорных попыток, перед глазами встал образ Эллиса в военной форме, который сжимает огромную волчью голову Вольфганга, а коллеги по Охоте снимают его на видео для анналов ВОКСа.

— Может, я сам сделаю тебе массаж? — предложил я. Если бы это был голливудский фильм, я отпустил бы ее, щедро заплатив за ночь, и героически встретил рассвет в одиночестве и размышлениях о бренности мира. Не хватает только серии кадров с мокрыми глазами на потускневшем лице (и лучше бы лицо принадлежало Аль Пачино). Взгляд за окно, на медленно просыпающийся город, зажженная сигарета, бутылка, стакан и выражение мудрости, уступающей под натиском смертной печали.

Но это не в голливудский фильм. Мысль о том, чтобы провести всю ночь в одиночестве, высвобождала бурю дурного адреналина и вызывала вторую фазу — самоотрицание. Лучше об этом не думать. Я стянул с Мадлин чулки.

— Так лучше? — спросил я немного погодя. Я выключил электрический свет, но оставил жалюзи открытыми. По-прежнему шел снег. Над городом висело серо-желтое небо. Заснеженные крыши сияли отраженным лунным светом, в котором мерцали серьги и масло на коже Мадлин. Я взял в руки ее левую ступню и начал легко массировать.

— Ммм, — пробормотала она. — Эротично.

Я делал массаж в тишине, которую нарушали лишь случайные стоны Мадлин. Я был уверен, что если остановлюсь хоть на минуту, уже не смогу справиться с внутренней бурей. Тут же вспомнилось, каким усталым казался голос Харли по телефону. Теперь я воспринимал эту усталость как первый признак готовности меня отпустить. Моя смерть сломает барьер между ним и теми ужасами, которые он помогал скрывать все эти годы — но одновременно и освободит его. Он наконец-то сможет уволиться из ВОКСа. Пойти своей дорогой. Сетовать каждое утро, в какую развалюху превратился, при этом надеясь прожить еще пару десятков лет. В конце концов найдет какое-нибудь теплое местечко, где сможет сидеть в соломенной шляпе, погрузив босые ноги в песок, и слушать голос пустоты. Если мне нужна альтруистичная причина, чтобы умереть, дальше и искать не стоит.

— Расскажи еще что-нибудь про оборотней, — пробормотала Мадлин.

Я занимался этим уже около часа, не опасаясь повредить ее психику — потому что не было такого нового удовольствия, которое она не могла бы впитать, как губка, в полной уверенности, что оно принадлежит ей по праву. Пока Мадлин было интересно, я мог удовлетворять ее любопытство всю ночь, весь год, всю ее оставшуюся жизнь. На самом деле она была не слишком хорошей проституткой.

— Я думал, ты заснула.

— Расскажи, как ты в первый раз убил человека.

«Что-нибудь про оборотней». Для Мэдди это всего лишь еще одна причуда клиента, но причуда, которая ее увлекает. В мире с приставкой «пост-» взрослые люди не могут избавиться от детской любви к сказкам. Гомер смеется последним.

— Красивая молодая девушка лежит на кровати в темной комнате и слушает сказку, — начал я. — Но девушка обнажена, а сказочнику чрезвычайно нравится ее тело…

Она секунду помолчала, а потом спросила:

— И что?

— Ничего. Пытаюсь сделать поправки на время. Не обращай внимания. Я убил свою первую жертву 14 августа 1842 года. Мне тогда было тридцать четыре.

— 1842… Получается…

— В марте мне будет двести один год.

— А ты неплохо сохранился.

— В момент превращения человеческое обличье всегда остается прежним. А вот волчье честно страдает от артрита и катаракты.

— Тебе надо выступить с этим по телику…

Расскажи, как ты в первый раз убил человека. Для нелюдя, как и для человека, жизнь представляет один долгий затянувшийся сюрприз, в котором он упорно пытается найти себе место. А ведь есть еще исключения, невозможные недоразумения, неизлечимые болезни…

— За месяц до того, как я убил свою первую жертву, я отдыхал в Сноудонии с Чарльзом Бруком — моим лучшим на тот момент другом. Год, как я уже сказал, был 1842-й. Мы были состоятельными, прекрасно образованными джентльменами, наследниками соседних поместий в Оксфордшире. Так что путешествовали мы так же, как делали все остальное: весело и не особо считая деньги, благо статус нам многое позволял. Чарльз был помолвлен, свадьбу назначили на сентябрь. Предыдущим летом я потряс родню, женившись на тридцатилетней американке-бесприданнице, в которую влюбился в Швейцарии.

— Что ты делал в Швейцарии?

— Мы с Чарльзом отправились в тур по Европе. Нет, не как «Роллинг Стоунз».

— Что?

— Мы ездили по Европе и смотрели достопримечательности, в то время это было обычным занятием для людей моего сословия. Арабелла путешествовала там с тетушкой — престарелой сварливой турчанкой своей единственной родственницей. Мы встретились в гостинице «Метрополь» в Лозанне. Это была любовь с первого взгляда.

Я очень нежно ввел большой палец во влажный анус Мадлин. Один режиссер порнофильмов из Лос-Анджелеса сказал мне недавно: эпоха ануса подходит к концу. Все подходит к концу. Ты вляпываешься в феерическое дерьмо и уже не веришь, что сможешь подцепить девчонку, но она все-таки появляется, а затем, конечно, уходит. На смену ей появляются другие, но и они уходят в конце концов. Печально.