Артур Мейчен - Белые люди

Он был такой хитрец, что сказал девушке, которая прислуживала леди, что на самом деле он юноша и что переоделся девушкой, потому что очень любит ее и хочет быть с ней в одном доме, и девушке это так понравилось, что она многое рассказала ему, и он больше чем когда-либо убедился, что леди Эвлин водит за нос и его, и всех остальных. И был он так ловок и так много наврал служанке, что однажды ночью ему удалось пробраться в комнату леди Эвлин и спрятаться за шторой, и он стоял там тихо-тихо, не шевелясь и не дыша. Наконец пришла леди. Она полезла под кровать и подняла плитку пола, и под ней было углубление, откуда она достала воскового идола, совершенно такого же, как тот глиняный, которого мы с няней сделали в рощице. И глаза у нее все время горели, как рубины. И она взяла восковую куколку в руки и прижала ее к груди, и стала шептать и бормотать что-то, а потом подняла ее и положила, и снова подняла, и снова положила ее, и наконец произнесла: «Блажен тот, кто породил епископа, который рукоположил священника, который обвенчал мужчину, который женился на женщине, которая сделала улей, в котором поселилась пчела, которая собрала воск, из которого сделан мой истинный возлюбленный». И она достала из сундука большую золотую чашу, а из шкафа большой кувшин с вином, и налила вина в чашу, и очень бережно опустила свою куколку в вино, и омыла ее всю. Потом она пошла к буфету, достала круглую булочку и приложила ее к губам идола, а потом осторожно взяла и накрыла ее. И сэр Саймон, который смотрел, не отрывая глаз, хотя ему было очень страшно, увидел, как леди наклонилась и вытянула руки, что-то шепча и напевая, и вдруг рядом с ней появился красивый юноша, который поцеловал ее в губы. И они вместе выпили вино из чаши и съели булочку. Но когда встало солнце, юноша исчез, и осталась только восковая куколка, и леди снова спрятала ее в углублении под кроватью. Теперь-то сэр Саймон знал, кто такая эта леди, и продолжал следить за ней, пока назначенное ею время не вышло, и через неделю срок должен был истечь. И однажды ночью, спрятавшись за шторой в ее комнате, он увидел, как она сделала еще пять восковых куколок и надежно спрятала их. На следующую ночь она достала одну из них, налила в золотую чашу воды, взяла куколку за шею и опустила ее под воду. Потом она сказала:

И на следующий день в замке узнали, что сэр Ричард утонул, переправляясь через реку. И ночью она взяла другую куколку, затянула у нее вокруг шеи фиолетовую веревочку и повесила на гвозде. Потом она сказала:

И на следующий день в замке узнали, что сэр Роланд был повешен в лесу разбойниками. И ночью она взяла еще одну куколку, и вонзила свою булавку прямо ей в сердце. Потом она сказала:

И на следующий день в замке узнали, что сэр Оливер подрался в кабаке, и какой-то незнакомец ударил его ножом прямо в сердце. И ночью она взяла еще одну куколку, и держала ее над горящими угольями до тех пор, пока она не растаяла. Потом она сказала:

И на следующий день в замке узнали, что сэр Джон умер от горячки. И тогда сэр Саймон вышел из замка, оседлал коня, поехал к епископу и все ему рассказал. И епископ послал своих людей, и они схватили леди Эвлин, и открылось все, что она делала. И вот в тот день, когда истек год и один день и когда она должна была выйти замуж, ее провезли через весь город в одной рубахе, привязали к большому столбу на рыночной площади и, подвесив ей на шею восковую куколку, сожгли живьем перед лицом епископа. И люди говорили, что восковой человечек завизжал, когда его охватило пламя. И я не переставала думать об этой истории, лежа без сна в своей постели, и мне мерещилась леди Эвлин на рыночной площади, объятая желтым пламенем, пожирающим ее прекрасное белое тело. И я так долго думала обо всем этом, что мне стало казаться, что я сама попала в эту историю. Я представляла, будто я и есть эта леди, и что меня собираются сжечь на костре, и весь город будет глазеть на меня. И я думала, было ли ей страшно, несмотря на все те удивительные и страшные вещи, которые она делала? И очень ли это больно — быть сожжённой у столба? Я снова и снова старалась забыть нянины истории и вспомнить тайну, что мне открылась днем, и то, что было в тайном лесу, но видела только тьму и какое-то мерцание во тьме, а потом и оно исчезло, и я видела только себя и то, как я бегу, и еще большую белую луну, встающую из-за темного круглого холма. Потом опять мне на ум пришли старые истории и странные слова, которые няня, бывало, напевала мне; а еще я вспомнила одну песенку, начинавшуюся словами «Хэлси камеи Элен масти», которую няня обычно очень тихо напевала мне на ухо, когда хотела, чтобы я уснула. И я стала напевать ее про себя и очень скоро уснула.

На следующее утро я была такая сонная и усталая, что едва могла заниматься, и очень обрадовалась, когда уроки кончились и пришло время обедать, потому что мне хотелось уйти и побыть одной. День был теплый, и я пришла к красивому холму у реки и села, подстелив под себя старую мамину шаль, которую нарочно захватила с собой. Небо было серое, как и вчера, но из-за облаков лился белый свет, и с того места, где я сидела, был виден весь город — тихий, спокойный и белый, как картинка. Я вспомнила, что на этом самом холме няня научила меня играть в древнюю игру, которая называется «Город Троя». В этой игре надо танцевать и извиваться на земле, как змея, и когда протанцуешь так достаточно долго, другие начинают задавать тебе вопросы, и ты не можешь не отвечать на них, хочешь ты этого или нет, и чувствуешь, что должна делать все, что тебе ни прикажут. Няня говорила, что таких игр очень много, и только немногие знают о них, и что есть такая игра, в которой можно превратить человека в кого захочешь, и что один старик, которого знала ее прабабушка, помнил, как одну девушку превратили в большую змею. И есть еще одна очень древняя игра, где тоже надо танцевать, крутиться и извиваться, и в ней можно вынуть душу из человека и прятать ее, сколько хочешь, а тело его будет блуждать совсем пустое, без чувств и мыслей. Но сегодня я пришла на этот холм не играть, а подумать о том, что случилось вчера, — о великой тайне, сокрытой в лесу. С того места, где я сидела, мне был виден тот проход за городом, откуда ручеек привел меня в неведомый край. И я стала представлять себе, что снова иду вдоль ручейка, и прошла в уме весь путь, и наконец нашла лес, и пробралась через кусты, и там, в сумраке, увидела то, от чего все мое тело словно наполнилось огнем, и мне очень захотелось танцевать, петь и летать по воздуху — и все оттого, что я переменилась и стала необыкновенной.

Но мое видение совсем не изменилось и не постарело, и я снова и снова думала, как такое может быть и неужели нянины истории на самом деле правда, потому что днем под открытым небом все казалось иначе, чем ночью, когда мне было страшно и я думала, что меня сожгут живьем. Однажды я рассказала папе одну из няниных сказок, ту, что о призраке, и спросила его, может ли такое быть, и он сказал мне, что здесь нет ни слова правды и что только темные, невежественные люди могут верить в такой вздор. Он очень рассердился на няню за то, что она рассказала мне эту историю, и долго ругал ее, и после этого я ей пообещала, что никогда не буду говорить о том, что она мне рассказывает, а если расскажу, то пусть меня укусит большая черная змея, которая живет в лесном пруду. И сидя в одиночестве на холме, я думала о том, может ли мое видение быть правдой. Я видела нечто очень интересное и очень красивое, но оно было, как в одной из няниных историй. И если я действительно видела его, и оно не примерещилось мне во мраке, родившись из переплетения черных сучьев и яркого сияния луны, встающей в небе из-за большого круглого холма, то приходилось подумать о многом удивительном, прекрасном и страшном, чего я то жаждала, то страшилась, и от чего меня бросало то в жар, то в холод. И я смотрела вниз на город, такой тихий и спокойный, словно белая картинка, и все думала и думала, может ли это быть правдой. Я долго не могла решить; в душе у меня какой-то странный голос все время шептал, что я ничего не выдумала, — и все же это казалось совершенно невозможным, и я знала, что папа и все остальные сказали бы, что это ужасный вздор. Я и не думала говорить об этом ни ему, ни кому-нибудь еще, потому что я знала, что это бесполезно, и надо мной только посмеялись бы или стали бы ругать. А потому я долгое время вела себя очень тихо и бродила, все время думая и размышляя, а по ночам мне снились удивительные вещи, и иногда я просыпалась рано утром, с криком протягивая к ним руки. Но при этом мне было еще и страшно, потому что в моем видении были всякие опасности, и если бы я не была всегда настороже, со мной могло бы случиться что-нибудь ужасное, если только, конечно, все, что со мной происходило, было правдой. Старые нянины сказки все время вертелись у меня в голове, днем и ночью, и я все время вспоминала их и пересказывала их себе, и ходила гулять в те места, где няня мне их рассказывала; и сидя по вечерам у огня в детской, представляла себе, будто няня сидит рядом на стуле и, как всегда шепотом, боясь, чтобы кто-нибудь не подслушал, рассказывает мне какую-нибудь удивительную историю. На самом деле она предпочитала рассказывать мне обо всяких тайнах, когда мы были где-нибудь в поле или в лесу, подальше от дома, потому что она говорила, что это очень важные тайны, а у стен бывают уши. А когда она хотела рассказать мне нечто большее, чем простая тайна, нам приходилось прятаться в кустах или глубоко в лесу. Мне всегда казалось очень забавным пробираться вдоль живой изгороди, тихо-тихо, а потом, когда мы были уверены, что на нас никто не смотрит, прятаться в кустах или внезапно скрываться в лесу. Только тогда мы могли быть уверены, что наши секреты останутся между нами и никто-никто их не узнает.