Александр Сальников - Крест на твоих плечах

— Я согласен, пусть к вечеру подготовят выезд, — решился Денис.

Брат Олег улыбнулся одними глазами и едва заметно благодарно кивнул. На Смолина молился весь поселок. Терять такого бойца и оружейника было непозволительной роскошью.

— Можете идти, — Дмитрий Юрьевич посмотрел на медбрата. — До вечера остановитесь в седьмой палате.

— Будьте здоровы, — козырнул брат Олег.

— Будьте здоровы, — откликнулись врачи, а Дмитрий Юрьевич добавил, — да, и спасибо за службу.

Звук хлопнувшей двери навалился на главврача, ссутулил плечи, потушил взгляд. Он облокотился о стол и принялся массировать уголки глаз:

— Ну, рассказывай, не томи.

Папка с отчетом легла на зеленое сукно. Денис откашлялся:

— Да особо радоваться нечему, Дмитрий Юрьич. Пятеро детей. Остальные — грязные. Особенно меня беспокоит поселок Южный. В этот заезд я даже печать не доставал. И вот еще что — солдаты просят пополнить запас адсобара.

— Просят! Я его сам делаю, что ли? — пробормотал главврач. — Давай-ка выпьем, Денис. Устал я что-то за последнее время. И музыку включи, а?

Денис молча поднялся и прошел мимо темных от времени сосновых стеллажей, на которых стояли ряды амбулаторных карт. На столике у дальней стены гигантской улиткой громоздился патефон. Денис крутанул ручку, опустил иглу на черный кругляш и под хриплый голос из прошлого наполнил две рюмки из графина.

Сквозь щель меж задернутых портьер в комнату било полуденное солнце. Оно причудливо красило голову главврача, превращая седой редкий ежик в болотный туман.

Денис еще раз поймал себя на мысли, что он единственный в этой больнице человек, которому позволено видеть превращение грозного и сухого главврача в уставшего, сморщенного старика.

Дмитрий Юрьевич крякнул, опрокинув спирт, и выдохнул:

— Что, Дениска, задумался? Плохо выгляжу?

— Плохо, — честно признался Денис. — Заработался ты совсем, дядь Дима. Из больницы не выходишь. А на улице меж тем весна в самом разгаре.

— Весна, — отрешенно протянул старик и помрачнел.

Весна была самым тяжелым временем года для больницы. Перезимовавшие грязные с остервенелым упорством лезли под пули солдат, брали штурмом склады с продовольствием и лекарствами, грабили поселки. Нападали на медленные, как пьяные муравьи, вязнущие в проселковой грязи обозы с гуманитарной помощью из центра. На весну же приходился и всплеск рождаемости.

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось», — хрипел в своем углу патефон.

— Гонят и гонят, — произнес главврач. — Куда гонят, спрашивается? Триста километров за десять лет. Так, глядишь, года через два новый район откроют, и быть тебе, Дениска, главврачом.

Денис пожал плечами:

— А отчеты? Там же счетчики колотятся!

— Да, колотятся, — откликнулся Дмитрии Юрьевич. — И статистика по рождаемости в приграничье — аховая. А им будто все равно. Новые территории! «Продвижение на Восток!» Тьфу, — старик в сердцах сплюнул. — Ладно, солдаты — они знают, на что идут, но ведь поселенцы прут, как будто их в зверинцы не водили. Кстати, тут намедни грязного приволокли — трехрукий. Будешь смотреть или так отправлять?

Денис вздрогнул и помотал головой:

— Насмотрелся уже.

— Что, Железный Доктор, тяжко? — хитро прищурился главврач. — Жжет душу, давит на плечи? — похлопал широкой, крепкой ладонью по вышитому красным кресту на груди. — Терпи, мальчик, терпи. Терпи и повторяй: мы — последняя надежда человечества. Мы — храним за своими щитами чистоту расы. Благодаря нам мир вокруг не превратился в зверинец. Повторяй почаще, и станет легче… Нам с твоим покойным отцом помогало, — взгляд старика помутнел, замер. — Тогда ведь ни братьев, ни санитаров — все с нуля. Все сами. И клеймили, и… — он поморщился, будто разглядел что-то противное, и притих, подбирая нужное слово. Но не нашел. — В общем, все сами делали.

— Обоз когда на Новый пойдет? — решил сменить тему Денис.

— А не будет обоза, — отрезал главврач. — Грязные будто сговорились! Пять, — едва не ткнул он пятерней в лицо Денису, — пять нападений за три дня! Наши фармацевты не справляются. Надо в центр ехать. И солдат выбивать — пусть зачистку делают, иначе до следующей весны не дотянем.

Отыграл последний аккорд, и патефон зашипел, словно выпуская пар. Лицо Дмитрия Юрьевича разгладилось.

— А этот, Игорь Смолин, не Инги ли муж?

Денис кивнул и насупился: его всегда раздражала привычка главврача задавать вопросы, ответы на которые тот знал заранее.

— Я надеюсь, ничего личного, Денис? — сунул палец в старую рану Дмитрий Юрьевич и уколол взглядом.

— Да как ты такое можешь говорить-то, дядь Дима! — вскинулся Денис. — В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного и пагубного, особенно от…

— Да не надо мне Гиппократа цитировать, мальчик, — махнул рукой главврач. — На вот лучше, — он пошарил в ящике стола и протянул упаковку ампул. — Из старых запасов еще, довоенные. Сейчас таких не делают. Сейчас дерьмо, я тебе скажу, делают, а не антибиотики.

— С чего такая щедрость, дядь Дим? — поджал губы Денис, но коробочку взял.

— Ты ж мне как сын. Считай, и она почти родня, — лукаво улыбнулся старик. — Да и если по совести: не уведи ее Игорь у тебя, разве был бы ты сейчас Железным Доктором?

Денис молчал, барабаня кончиками пальцев по драгоценной коробочке.

— Впрочем, сориентируешься по обстановке. Может, и не пригодится тебе мой подарок, — главврач снова откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. — Денис, поставь еще раз, будь добр.

Железный Доктор поднялся и прошаркал в дальний угол.

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось», — захрипел оживший патефон.

«В этот час ты призналась, что нет любви», — назойливо скрипело в голове.

Солнце клонилось к горизонту. Мазало багряным ели вдоль дороги, вялило наглые одуванчики, желтеющие в трещинах асфальта.

Брат Олег осмотрел лежащий на обочине ржавый автобус и помахал рукой, мол, все чисто, можно ехать. Брат Виктор поставил автомат на предохранитель и вскочил в седло:

— Едемте, доктор Денис. Часа через два отворотка будет налево, а за ней блокпост. Там и заночуем.

Денис ухмыльнулся. Да, отворотка и столб с гнутой выщербленной дождями табличкой. Двести пятый километр. И до поселка Новый останется всего ничего.

— Останавливаться не будем. Мы и так опаздываем, — Денис дал пятками по бокам лошади.

Братья с Железным Доктором спорить не стали.

«В этот час ты призналась, что нет любви», — набило оскомину.

Неосторожное слово упало искрой, вскипятило молодую, и без того горячую, кровь. Хотелось крикнуть: «Ты еще пожалеешь!» Хотелось стать лучше, стать значимее, сильнее, чем он. Приехать на белом коне в белых одеждах. Выслушать стенания, утереть слезы и простить. Обнять, увезти с собой. Жить долго и счастливо. И принять роды, но своего, а не Игоря, ребенка. Не вышло. Не получилось. Он стал Железным Доктором, пустым внутри и холодным снаружи. Как скальпель, удаляющий опухоль: острый, точный, приносящий боль во имя очищения.

«Нежно с морем прощалось».

— А откуда это у тебя? — прохладные пальчики коснулись ожогов на разгоряченной коже.

— О, это старая и страшная история, — Денис сграбастал Ингу в охапку и приник губами к трепещущей жилке на виске.

— Ну Денька! — забарабанила Инга ладошками по спине. — Ну расскажи!

Денис улегся на живот, вытянул из ее волос запутавшуюся соломинку:

— Да чего тут рассказывать-то? Когда я был маленький, на Новый напали грязные. Пожгли все. Отец пытался их остановить, но не смог. А меня доктор Дмитрий из пожара вытащил, выходил. — Денис закусил соломинку. — Говорит, повезло мне, живучий я.

— Что-то я не помню такого, — нахмурилась Инга. — Выдумал, небось?

Денис резко сел и выплюнул сухую травинку:

— Вы когда в Новый приехали? А я тут родился! Мне отец сам клеймо ставил, — ткнул он пальцем в предплечье.

— Ну чего ты взбеленился, милый, — Инга обняла за шею, прижалась щекой.

Денис насупился:

— Убили тогда многих. И отца моего. А мать умом повредилась. Молчит все время. И плачет. Мало кто помнит о том дне. Я и сам не помню. Мне года полтора тогда было.

«Вот такая история, мой мальчик. А отец твой погиб, как настоящий доктор».

«Утомленное солнце».

«Жаль, отец не видит тебя, Денис. Он бы тобой гордился».

«Нежно с морем прощалось».

Кавалькада свернула на проселочную дорогу, и лошади пошли рысью. Дорога петляла знакомыми с детства поворотами. Мохнатые мшистые ели скрипели под цокот копыт, сливались в вечернем сумраке в монолитный коридор.

Вдалеке забрезжил огонек блокпоста. Медленно надвигалась башня смотровой площадки. Выплывал из серого марева опутанный колючей проволокой полосатый шлагбаум.