Дмитрий Захаров - Репродуктор

— Да-да, конечно, — согласился Нагорный, — минут через пять.

Он исчез, а Марина снова села за стол и принялась рисовать на бумаге домики с черепичной крышей. Мысли все равно отказывались выстраиваться даже в самую короткую цепочку. Военный переворот? Да ладно, министр обороны — крестник Старосты. Технические неполадки на ЦРУ? Натянуто, но в принципе возможно. Вот только «Волна» на частоте «Позывного» — что-то из другой оперы. Остается розыгрыш или проверка — со стороны Алябьева, Фимы, Старостата, да кого угодно. Или это уже параноидальный бред?

Мысли возникали и рассыпались. Марина старалась их удержать, но ничего не выходило, единственной константой оставался пакет, в котором лежал медвежий диск. Если этот сошедший с ума эфир по какой-то нелепости правда — вот же он, Лешкин единственный шанс. Невозможный и невозможно реальный.

Марина сняла телефонную трубку, набрала пять цифр и долго слушала длинные гудки.

— Мама! — почти крикнула она, когда на том конце ответили. — Прости, ради бога. У меня все нормально. Правда нормально. Мне просто нужно узнать одну вещь. Да, именно сейчас и именно у тебя. У вас радио работает? Тогда включи, пожалуйста, и поднеси к нему трубку.

Она слышала, как мама идет на кухню, как щелкает выключателем света, а потом пытается дотянуться до высоко висящего над холодильником приемника.

— …мы узнаем об этом уже очень скоро, если нам, конечно, позволят, — пообещал в трубку Вечерний Пилот.

— Спасибо, мама, — сказала Марина упавшим голосом, — я тебе потом все расскажу. Нет, у меня правда все нормально.

Она нажала на рычаг. Тут же после короткого стука распахнулась дверь.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Нагорный. — Замечаем или нет?

Он был настолько возбужден, что, казалось, еще чуть-чуть — и начнет пританцовывать. Даже отстукивал ботинком какой-то дерганый ритм.

Марина еще раз посмотрела на пакет с диском. Тридцать две минуты. Тридцать две минуты, которые Лешка собирал больше четырех лет. Их можно дать на проектор и устроить дискуссию в студии. Недолгую, очень недолгую — тут, конечно же, не о чем особо дискутировать.

«Это еще раз доказывает то, что не нуждается в доказательствах», — шепнет с убийственным сарказмом Вечерний Пилот в ухо слушателям. «Самое чудовищное, что доводилось мне видеть за всю журналистскую практику», — судорожно сглатывая, пробормочет девочка Лика.

И, может быть, они скажут — что. И скажут — как. И там, в тихих хрущевках, кто-то поежится от ужаса. И отбросит наушники. И скажет: блядь, да это хрен знает что такое! Да это вранье! Вранье! Слышите?!

— Нет, — заявила Марина Нагорному, — пять минут играем по программе, если все остается по-прежнему, гасим вещание.

— Понял, — кивнул тот и, отпустив дверь, растаял.

Марина не видела, но знала, что он сейчас пронесется по коридору и будет через стеклянную дверь делать пассы руками. Он даст знак ведущим: все как обычно, работаем по привычной схеме. А они улыбнутся и кивнут ему в ответ, может, кто-нибудь даже подмигнет.

Марина закрыла глаза и положила пальцы на веки.

— Так не бывает, — произнесла она вслух и помотала головой. — Не бывает.

В первый день Аля отправилась на ЦРУ пораньше. Хотелось изучить дорогу и разведать полезные «достопримечательности» поблизости от работы: магазинчики, троллейбусные остановки, может быть, аптеки. Она не знала, имеется ли у радиоузла собственная столовая, и поэтому на всякий случай решила найти место, где можно обедать. Сначала Аля прошлась по Академика Нестерова, потом по Кораблестроителей, а затем и по Симоновича, обойдя практически весь район. Оказалось, что всего в одном квартале от ЦРУ есть вполне сносный гастроном, а в пяти минутах ходьбы все еще работает бывшая заводская столовая Ремонтно-механического. Аля заглянула внутрь и с удивлением обнаружила, что за последние девять лет в столовой ничего не изменилось.

Когда Аля еще училась в школе, отец приводил ее сюда на обед — без десяти час. Точнее, это он подходил без десяти, а Аля чуть раньше: подняться на второй этаж, занять очередь и взять из большущей стопки два пластиковых подноса с будто бы надкусанными краями. Потом появлялся отец, и Аля сначала бегала высматривать, что сегодня дают, а потом протягивала ладонь за отцовскими деньгами — ей нужно было спуститься на первый, назвать тетке на кассе у входа номера блюд и расплатиться. Еду выдавали только по пробитому чеку.

Уже нет и Алиной школы, и отца, а здесь, в столовой «Заря», все те же рукомойники с одним вентилем и буквами «хол.» прямо на кафеле. Те же изломанные подносы и металлические кюветы вместо тарелок. И дородная повариха с руками-клешнями так же, как и раньше, шлепает в кюветы слипшиеся макароны, и чай все еще разливают по стаканам из огромного чана половником. А на столах вместо салфеток в стаканчиках стоит резаная бумага… Интересно, здесь все так же несъедобно, как и раньше?

Время подползало к десяти, а значит, пора идти к ЦРУ — скоро ее будут ждать в кадрах. Аля поглядывала на крохотные, в большинстве своем засохшие деревца, высаженные по весне вдоль улицы Симоновича, и все пыталась вспомнить, кто такой этот Симонович. Может быть, из старых начальников порта, но, скорее всего, тот самый мичман, который после запрета на пассажирские лайнеры потопил «Звезду Востока» вместе с пытавшимися бежать. Его вроде потом убили. Чуть ли не разорвали родственники погибших.

На улицах было немноголюдно. Аля практически в полном одиночестве прошла по аллее, появившейся после того, как заасфальтировали речку Сирень. Справа осталось здание Дома быта, а слева уже виднелся ЦРУ.

Здание радиоузла напоминало велосипедную раму, которую уронили набок. Четыре одинаковых трехэтажных корпуса резали городскую планировку косыми линиями, никак не сочетающимися с выстроенными в шеренгу домами. Корпуса образовывали ромб и смыкались друг с другом круглыми кирпичными башнями в пять этажей. Их крыши ощетинивались каким-то невозможным количеством приемо-передающего металлолома, а на одной из башен громоздилась сетчатая антенна, пережившая, по рассказам, даже знаменитое цунами тридцатилетней давности. Окна большей частью круглые и одностворчатые. Над главным входом неоновая надпись: «Мы — пульс города».

— Семен Сергеевич сказал заходить не с главного, а со двора, — предупредила вчера Ирка, — там будет несколько дверей, тебе нужна с надписью «Студия 2». Войдешь и скажешь, что ты от Лисицкого.

Аля обогнула главную башню ЦРУ и оказалась в темной пещере прохода. С полсотни шагов проделала в абсолютной темноте, а потом вынырнула на внутренней стороне ромба. Здесь обнаружился неухоженный скверик с четырьмя плоскими железными скамейками в окружении чахлых кустов шиповника. В середине стоял вытянутый черный палец обелиска, к которому кто-то прислонил решетку автомобильного багажника.

Миновав сквер, Аля через арку попала в страшноватый внутренний дворик: со всех сторон смотрели темные вытянутые стекла, из-под лежащей на асфальте бетонной плиты гигантским грибом с облезлой шляпкой вылезала и ползла по стене труба. Двери — темные и будто бы зашитые в стены — были похожи на окна, только окна раздутые. Обещанной надписи «Студия 2» нигде не видно.

Аля сначала обошла весь дворик в надежде, что какие-нибудь указатели все же найдутся, а когда это не дало результатов, пару минут топталась на месте. Делать нечего, оставалось стучаться наугад. Еще раз обойдя дверной строй, Аля все же обнаружила около одного из входов звонок и с силой вдавила его кнопку.

Дверь моментом провалилась внутрь, и в проеме возник дядечка в мятой серо-голубой форме с тощим черным галстуком на шее. Он с прищуром оглядел Алю и вопросительно качнул подбородком.

— Мне нужна «Студия 2», — быстро заговорила Аля, — мне сказали, что будет табличка, а таблички нет…

— В кадры? — перебил охранник.

— Да-да.

Он кивнул и посторонился. Аля шагнула внутрь и оказалась на линолеуме с переплетенными желтыми и коричневыми цветочками. Вокруг были серые стены, а сверху свешивались разломанные пластмассовые плафоны.

Вместе с охранником они поднялись по лестнице на второй этаж, взяли вправо и прошли мимо галереи шаржей — Аля заметила, что на них видно не столько людей, сколько гигантские микрофоны и дутые наушники с чудовищными «ушами». На одном из шаржей половину видимого пространства занимала кружка с видом каких-то руин. Ее обладатель — гнусный типчик со слезливыми глазками макал в кружку длинный нос. На другой картинке тетка с вытянутой, как у жирафа, шеей выглядывала из оконной рамы, скалясь квадратными зубами.

— Тебе сюда, — махнул рукой охранник в сторону двери без таблички.

Аля хотела войти, но сопровождающий цапнул ее за плечо: