Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая (СИ) - Забудский Владимир

— Борька, ну ты вот умный человек, скажи, а?!

— Э-э-э… я… — от стеснения Коваль сделался пунцовым и не нашелся что ответить.

Завидев такую реакцию, Джером загоготал, снисходительно похлопал толстяка по спине и щедро зачерпнул из его пачки «хрустяшек». Тем временем голос неожиданно подала мрачная девчонка, имени которой я не помнил. Голос у нее оказался гнусавым, неприятным:

— А я знаю, что будет еще Четвертая мировая война.

— С чего это ты взяла, Клер? — удивленно оглянулась на нее Мей.

— Потому что мальчики любят кровь и убийство. Они в конце концов придумают такое супероружие, от которого вся планета разорвется на части, и мы все не умрем, — мрачно пророчествовала девчонка (точно, вспомнил ее имя — «Кларисса», но ее бесит, когда ее так называют).

— Нет, этого не будет, — решительно возразил я, отставляя в сторону бокс из-под доеденной юшки. — Люди будут сколько угодно мочить всяких монстров и уничтожать все возможные миры, но только в виртуалке. А в реальном мире будут развиваться мирные прогрессивные технологии. Вокруг всей планеты создадут новый озоновый слой, очистят землю от радиации и начнут-таки летать на другие планеты, что бы там кто не говорил!

— Мечтай, мечтай, Димка, — прыснул Джером. — А я тебе так скажу. Разных козлов, всяких там недобитых нацистов и бандитов, надо крошить на мясо, пока они не развились и не забабахали такое супероружие, как говорит Кларисса…

— Не называй меня «Клариссой»! — вспыхнула неприятная девчонка.

— … и не превратили нашу планету в облако космического гомнеца, — проигнорировав ее, закончил Джером, абсолютно убежденный в своей правоте. — Ярик, да ты че ржешь-то?!

Литвинюк, все это время заливавшийся хохотом, умерил звук в своих ушных динамиках и пригласил Джерома заценить какой-то прикол. Тот сразу отвлекся от нашей дискуссии и врубил свой старенький ручной коммуникатор — на новый девайс с «сетчаточником» у его отца не было денег. Я едва успел доесть второе, как прозвучал звонок и вскоре мои мысли перешли на биологию, пара которой стояла следующей в расписании.

Последним за день, шестым уроком была физкультура. Кое-кто из одноклассников тяжко вздыхал и ерзал на месте, подумывая, не слинять ли с нелюбимого занятия. Что до меня, то физические упражнения всегда были мне в радость, и я не понимал, как они могут кому-то так не нравиться. Поэтому я с воодушевлением направился по коридору к лестнице, по которой надо было спуститься, чтобы попасть в подземный переход, ведущий из основного корпуса школы в спортзал. По пути меня нагнал Джером:

— Эх, Димка, че-то лень мне кишками трясти, — как всегда, пожаловался он. — Я Ярика уже уговорил физру пасануть. Не хочешь с нами?.. А, впрочем, у кого я спрашиваю? Давай, спортсмен, вперед! Мы где-то прошвырнемся, наберешь нас, как освободишься…

— Добро, — кивнул я.

Как старосте мне следовало бы сделать какое-то предостережение по поводу прогула, но я слишком хорошо знал своего друга, чтобы тратить время на его уговоры. Десять минут спустя я уже переоделся, переобулся и стоял в освещенном яркими газовыми лампами спортзале во главе шеренги выстроившихся по росту однокашников. Я был из них самым высоким и подтянутым.

Школьный спортивный зал был сравнительно новым сооружением, его строили уже на моей памяти, а на торжественное открытие приехало немало важных гостей. Одноэтажное отапливаемое кирпичное здание без окон около двадцати метров в длину, шести метров в ширину и трех с половиной метров в высоту, оборудованное баскетбольными кольцами, турниками, канатом, несколькими тренажерами, лавками, матами и шведской стенкой, являлось предметом для гордости всей общины, хотя это, может быть, было и не бог весь что по мировым меркам.

Оглянувшись, я заметил, что больше половины ребят, как обычно, стоят отдельным строем поодаль. Это была так называемая «спецмедгруппа» — те, кому активные физические упражнения противопоказаны по состоянию здоровья. К ним прибились еще несколько лентяев, которые «забыли спортивную форму» или просто «как-то нехорошо себя чувствовали». Всего лишь семнадцать из тридцати восьми учеников 6-ых «А» и «Б» классов оказались готовы к занятию. И это был еще хороший показатель для болезненного и апатичного поколения родившихся в 60–61 годах.

К неровному строю мальчишек и девчонок, которые переминались с ноги на ногу и болтали, вразвалку проковылял физрук Григорий Семеныч в оранжевом спортивном костюме. Надо сказать, что это был мужчина весьма впечатляющих габаритов и суровой внешности. В свои сорок с лишним лет он нагулял небольшое брюшко, но сохранил широченные плечи и толстую «бычью» шею, на которой уютно покоился бритый наголо череп. Семеныч кривовато улыбался, показывая неполный ряд зубов, некоторые из которых венчали золотые коронки. Если добавить к этому то, что на его лице был хорошо заметен косой шрам от правого уха до подбородка, то становится ясно, что физруку не приходилось сильно стараться, чтобы добиться от молодежи послушания. И хотя хорошо знавшие добродушие и отходчивость Семеныча не обманывались его страшной внешностью, все-таки спорить как-то желания не возникало.

— Эх, смотрю я, что каникулы не прошли даром — все расслабились и нагуляли жирку, — констатировал учитель, добродушно оглядывая строй. — Ну-ка поднимите руку, кто за эти две недели хоть раз занимался. Только честно! Так-с. Ну, Войцеховский, это понятно. Сидорченко, Бугай, Дэнуцеску…. Молодцы! Так-с, так-с. А ты, Литвинюк, куда руку тянешь? Где твоя форма?!

После небольшого сеанса подколок, которым Григорий Семеныч попытался пристыдить ленивых школьников, забывших форму, началась разминка. Я, как всегда, с удовольствием растянул мышцы, пробежал кросс, поотжимался от пола, поприседал, покачал пресс и поподтягивался на перекладине. Для меня это было несложно, я делал зарядку каждый день и охотно принимал участие во всех спортивных играх и соревнованиях, когда выпадала такая возможность.

Боря Коваль, сидя на лавочке, вспотевший и красный, тяжело дышал и с завистью смотрел, как я несколько раз подряд увлеченно выполняю на турнике подъем-переворот. Тоскливый взгляд паренька от меня не укрылся. Решив, что староста класса в такой ситуации должен что-то предпринять, я предложил ему тоже попробовать, пообещав, что помогу и подстрахую. Но Боря еще сильнее зарделся краской и пробормотал что-то нечленораздельное о своем плохом самочувствии.

Урок быстро окончился. Физрук разрешил всем желающим остаться поиграть в мини-футбол или волейбол, но лишь немногие, в числе которых и я, решились последовать приглашению. «Спецмедгруппа» и запыхавшиеся от небольших усилий «здоровые» ребята дружно засеменили в сторону раздевалки, довольные, что уроки наконец окончены.

— Ну ты молодец, Димитрис, — я почувствовал, как мне на плечо дружески ложится крупная, как медвежья лапа, ладонь Семеныча. — Твой папаша — не промах, но ты — вообще прирожденный атлет. Вырастешь — будешь настоящим силачом.

Учитель назвал меня моим полным, несколько необычным именем — «Димитрис». Из-за имени много кто полагал, что по национальности я грек, но это было не так. Родители назвали меня в честь храброго и достойного человека, который когда-то спас им жизни. Это была душещипательная история, которую я пересказывал за свою жизнь не менее двух десятков раз — каждый раз, когда кто-то из моих новых знакомых допытывался, почему меня так назвали.

— Спасибо, Григорий Семенович, — скромно ответил я. — А что там с моим папой?

Меня удивило, что физрук вспомнил отца, говоря об атлетизме, ведь папа — мужчина вполне обычной комплекции и никогда не кичился своей физической силой.

— Эх, — физрук усмехнулся, явно о чем-то вспомнив. — Я бы мог тебе рассказать немало о подвигах твоего папки в темные времена, которые были до твоего рождения. Но я знаю, что сам он не любит таких историй. Так что язык попридержу. Захочешь — у него и расспросишь.

Я привык слышать подобное о своем отце, а подчас и о матери, от самых разных людей. С самых ранних лет во мне жил живейший интерес к тем захватывающим приключениям, которые пришлось пережить маме с папой для того, чтобы оказаться в нашем селении и родить здесь своего единственного сына. Но они всегда рассказывали о них крайне скупо и неохотно, так что очень многое я знал только со слов чужих людей, кое-о-чем лишь догадывался, а некоторые вещи наверняка и вовсе оставались для меня тайной.