Евгения Федорова - Призраки Припяти (СИ)

— А, думаешь, я привык убивать?! — мой голос неожиданно зазвенел негодованием. — Это ты меня научил убивать! Это у тебя под крылом я отнял первую человеческую жизнь. И вторую. Никогда! Слышишь?! Никогда я не убивал раньше. Только дарил жизни. А тебя бросился спасать. И после этого ты неуверенно бормочешь, что жалеешь, будто не друг мне! Друзья тоже разные бывают, дружба не всегда в словах и смехе, ты, старая баровая крыса! Дружба, так же как и любовь, она в поступках, понял?! И вообще, шел бы ты к черту со всем этим! Шрам у меня на шее — с детства. Я тогда мальчишкой был, когда в лесу на кабаниху налетел! Здасьте, приятная встреча! А у меня защитники — собака и нож отцовский, только что дареный дедом моим покойным в тот же день убитым бандитами. Думаешь, из схватки с кабанихой целым выйти можно?

— Живым не выйдешь, — осторожно сказал Пасюк, чувствуя, что после бессонной ночи я на взводе.

— А мы вышли с Лисом. Живыми, пусть и не целыми. И не спрашивай меня больше о том, почему я скрываюсь. Не из-за долгов или баб, не думай. У меня свои счеты с жизнью. Если спокойно жить хочешь, не спрашивай.

Я успокоился. И чего это я так вспылил? Прошлое — самое мое больное место. Особенно теперь, когда Она ушла. Мы, мужчины, все же зависим от женщин. Особенно, если мы искренне полагаем, что нас любят. А потом оказывается… и так обидно, и кажется, что тебя предали. Наверное, так со всеми.

— Насолил, значит, кому-то, — гнул свое Пасюк. — Что-то знаешь, чего другие хотят знать.

— Умный ты больно, — равнодушно фыркнул я, пожав плечами. Разговор заканчивался. Ко мне пришли. — От ума, знаешь, тоже много горя бывает.

В этот момент тяжелая железная дверь отварилась и в бар заглянула женщина с покрытой выцветшим платком головой. Ее глаза и нос были красными, и опухли от слез. Она смотрела по сторонам дико, и в первое мгновение мне показалось, что настигшее женщину горе лишило ее рассудка. Ее движения были нервными и рваными, она шагнула вперед, пересиливая страх, потому что надежда все еще жила в ее душе. Отпустив дверь, она схватилась за край юбки и, неприлично поддернув ее выше колен, стала истерически комкать подол. У нее были очень худые руки, на пальце я заметил врезавшееся в кожу кольцо. Чья-то жена. Интересно, почему же не мужчина пошел ко мне говорить, почему послал ее?

— Это вы Дмитрий Васильевич? — неожиданно хриплым голосом спросила женщина, приближаясь к нам маленькими нетвердыми шажками.

— Он это! — отозвался за меня бармен. — Нелюдь он и все тут! Чего тебе от него надо, девка?!

— Чем я могу вам помочь, Катюша? — спросил я ласково, поднимаясь с места и выпуская в пространство между нами плотное облачко сигаретного дыма. Не очень то вежливо, но так я лучше вижу. Туман помогает разбить некоторые границы, о существовании которых большинство людей даже не подозревает. Те самые, которые делают нас слепыми, как новорожденные котята. И такими же глупыми, незнающими мир и самих себя…

… и я вижу…

Рыжий лес. Бескрайняя выжженная радиацией пустыня. Сосны первые откликнулись на ее прикосновение, сгорев дотла.

Экскаватор валит ржавые сосны, их прямые мачты с треском и шуршанием падают на землю, создавая завалы, а огромный механизм сминает их гусеницами, вдавливает в почву. И уже стоят на подступах машины с песком и землей, чтобы засыпать ржавую усыпальницу и посадить поверх новые деревья.

Я знаю, что эти сосны полны смерти.

Пустота. Вокруг темно и тихо, нет ни единого звука, словно в склепе, потому что я чувствую вокруг себя стены. Я напрягаю зрение, но ничего не вижу, зато начинаю слышать тихий детский плач и что-то еще, словно шорох или шелест. Я чувствую кожей излучение, текущее ко мне со всех сторон, его прикосновение обжигает страхом и болью. Меня начинает поташнивать то ли от страха, то ли от смертельной дозы излучения. От страшного прикосновения рыжего леса, о котором я знаю столько баек и легенд.

Я опустил глаза вниз, выискивая уголек сигареты. Я знаю, что он где-то здесь. Надо непременно вернуться, вспомнить, что я стою в баре у столика, а рядом со мной сидит Пасюк, который до сих пор не верит в нашу дружбу, и стоит заплаканная женщина Катерина, которой, наверное, двадцать пять или двадцать шесть. Но горе истерзало ее лицо морщинами, а нелегкая жизнь одинокой женщины стерла все детские грезы и фантазии. Где же твой муж? Почему ты все еще носишь кольцо, хотя его уже давно нет?…

Я обязательно должен вернуться или через несколько минут мое бездыханное тело упадет на неровный пор бара. Уголек сигареты — мой маяк. Моя надежда на счастливое возвращение, мое воспоминание обо мне самом. Каждый уход в видение — риск. Правда никогда не давалась легко.

Комната расплывается перед глазами, я вижу кровавый след в воздухе — это сигарета, которой я умышленно вожу взад-вперед. И я уже слышу не плач — голос женщины, которая тихо и как-то через силу говорит мне:

— Моя дочь упала в яму… Как вы узнали мое имя?

— Я много чего знаю, Катерина, — я распрямляю спину, слегка поворачиваю голову до щелчка шейных позвонков. Этому фокусу я научился относительно недавно. Производимый костями сухой звук, сопровождаемый легким, тянущим ощущением у основания черепа, помогает полностью прийти в себя, закрепляя сознание «здесь» и «сейчас». — Продолжайте, — я приветливо ей улыбаюсь, но это лишь способ подбодрить женщину. Меня по-прежнему немного тошнит, на коже ощущается неприятный жар, и я уже почти понимаю, что произошло на самом деле и что мне предстоит сделать.

— Моя дочь и сын, — трясущимся голосом закаркала женщина, — сбежали из дома к атомной Станции. Они думали, что им врут, решили сами увериться, что на Станции нет ничего страшного.

Она говорила, а я все думал о своем видении. Ржавый лес. Рыжий лес. Лес смерти. Как его только не называли, а смысл один. Когда произошел взрыв и все вокруг стало зараженным, эти сосны впитали в себя львиную долю радиоактивных радикалов. Этот лес стал опаснее воздуха, и даже земли вокруг, потому что всасывал в себя все подобно губки. И стремительно краснел. Хвоя осыпалась ржей, и люди взялись захоронить проклятые деревья, тем самым, отправив все радиоактивные вещества в почву. Что же делать, мы не умели ни тогда, ни сейчас бороться с эдакой напастью! Недавно я слышал, будто на захоронении уже давно вырос новый смешанный лес, но не очень то верилось, что все это надругательство прошло для земли незаметным.

— Говорили, — продолжала женщина, неловко переминаясь с ноги на ногу и комкая подол платья, — что там уже давно безопасно, а они…

Лис нехотя поднял голову, оглядел женщину и, посчитав ее безобидной, снова с грохотом уронил голову на пол.

— Мозги не вышиби, — ехидно посоветовал ему бармен, и я бросил на Пасюка короткий взгляд. Неужели ему все равно?! Но нет, он просто пытается скрыть за насмешливостью свою нервозность, ему не по себе.

— Оленька провалилась под землю и не могла выбраться, — совсем тихо сообщила Катерина, — и тогда Сашка, сорванец, полез за ней. Дрянной мальчишка! Он всегда ее науськивал и теперь потащил на Станцию. А там, в пустоте между прогнившими бревнами радиация. Их обоих все рвет. И кожа красная. Ночью пришли, как он ее донес не знаю…. Оленька без сознания.

Женщина еще что-то пыталась сказать, но слезы задушили ей горло, она захрипела и залилась слезами.

— А чего ты к нему-то пришла? — сдавленно спросил Пасюк. — Он же вышибала мой, не волшебник и не господь Бог! О нем болтают всякую чертовщину, так то неправда все.

Женщина отпустила подол и подняла руки к лицу. Так и осталась стоять, поникнув, а из-под рук по подбородку текли слезы и капали на грубый серый свитер, оставляя на нем черные пятна.

Я потушил окурок в пепельнице и шагнул к женщине:

— Не все, что болтают, вымысел. Спасибо за пиво, Пасюк, пойдем мы, — я слегка толкнул Лиса ногой в бок, но он не торопился вставать.

— На два слова, — бармен цепко схватил меня за запястье и настойчиво потянул к стойке. Лис, посчитав подобные действия фамильярностью, предупредительно и довольно угрожающе заворчал, не отрывая головы от пола.

— Цыц, лисья морда! — на всякий случай приказал я и отошел с Пасюком в сторону. — Чего тебе еще надобно, крыса пивная?

— Ты с ума сошел! — полушепотом напустился на меня бармен. — Нельзя лезть в такие дела!

— Это почему же нельзя? — усмехнулся я невесело.

— Ты же не всесилен! Нельзя! Себя погубишь! С радиацией шутки шутить не стоит! Я ведь знаю тебя, смотрел не раз на твои дела. Ты решил помочь им и ничто тебе не помешает, но сам ты от этого сдохнешь! Это же уму непостижимо, чтобы не понимать таких простых вещей! Это же ведь … это будет… — он запнулся от возмущения.

— Чудо будет, да? — равнодушно спросил я.

— Да! — рявкнул Пасюк, но тут же понизил голос. — За чудеса плата не меряна!