Александр Зорич - Клад Стервятника

Он пожал плечами и виновато улыбнулся.

— Извини, Гош. Не могу.

— Что не можешь? — не понял я.

— Не могу сказать, что я рисовал и писал. Кстати, там ведь еще был и чертеж, ты забыл?

— К черту чертеж! — с беспокойством пробормотал я. Острый интерес и азарт сыщика с каждой секундой охватывали меня все сильнее. — Почему ты не можешь мне сказать? Мне, своему компаньону?

— Ну, у меня ведь есть определенные принципы, — небрежно ответил Гордей. — Если ты узнаешь, Гоша, что было изображено на этих листках, каждый из них может оказаться стопудовой гирей на твоих ногах. И они утянут тебя на такое дно, что ни мы с Анкой, ни твой Комбат не смогут вытащить оттуда Гошу Трубача живым. И, что тоже немаловажно, целиком. Так что извини, старик. Во многом знании — многия печали. Зато в малом — долгия лета.

Положительно, общение со мной Гордею пошло на пользу. Теперь он все чаще стал петь без всяких признаков ложного стеснения. Даже когда от него требуется только простой и четкий ответ. И по возможности, литой прозой.

— И все-таки, Гордей. Что там было, а? Я ж никому, сам знаешь, могила.

— Нас с тобою, Гош, и так сейчас связывает Такая Тайна — это я о припять-бумаге, — что хватит за глаза до конца наших дней. Что же до листочков Хуаресу…

Он почесал указательным пальцем переносицу. Типичным жестом типичного отличника в типовой средней школе; жестом, не требующим даже элементарного наличия очков: и так сразу видно, кто перед тобою.

— Что ж, изволь. В последнем листке было написано: «турухтан».

— Чего?

В эту секунду я, признаться, подумал, что Гордей маленько чокнулся. С молодыми учеными это ведь изредка случается. Напряженная умственная работа, перегрев мозговых катушек, недосып, недопой, недоё…

— Турухтан, — повторил Гордей.

— Угу. Гм… А кто такой турухтан?

— А шут его знает, — пожал он плечами. — Щегол какой-то…

Тут я крепко взял его за плечи и внимательно посмотрел в его честные глаза.

— Гордей! Ты что, в своем уме?

— Конечно, — кивнул он, с любопытством глядя, что я собираюсь предпринять дальше.

— Ты написал на дорогущем клочке неактивированной припять-бумаги слово, значения которого толком и сам не знаешь??

— Я его вообще не знаю. В первый раз от тебя услышал полчаса назад, если помнишь. Но ведь на Хуареса это подействовало? — резонно возразил он. — Ты же видел своими глазами — подействовало, верно?

— Ну, в принципе… да. Подействовало. Еще как…

Тут я был вынужден признать правоту Гордея. Этот дурацкий, идиотский, кретинский «турухтан» и впрямь произвел на Короля хабароторговцев впечатление молнии, ударившей его в лоб. Тем более после того, как туда уже последовательно запустили сначала грецким орехом, а потом — бильярдным шаром, сработанным из крепчайшей слоновой кости.

— Понимаешь, Гоша, какое дело.

Гордей положил мне руку на плечо и увесисто похлопал.

— И рисунок, и чертеж, и даже «турухтан» — это не были отдельные примеры каких-то там махинаций с припять-бумагой. Нет, Гоша, все это звенья одной логической цепи.

— Что, и «турухтан» тоже? — Я с трудом сглотнул.

— И он, — кивнул Гордей. — На самом деле на Хуареса произвели огромное впечатление уже первые два предложенных мною звена Большого Дела — рисунок и чертеж. Третье звено, слово, в этом раскладе, по сути, уже не имело никакого значения.

— То есть ты хочешь сказать, что вместо него мог написать что угодно? Вместо «турухтана»?

В этот миг я уже чесал в затылке так, что за ушами трещало.

— Ну, почему? — Гордей самодовольно улыбнулся. — Уверен, напиши я там что-нибудь вроде «Хуарес — энурез!» — и наши акции существенно бы упали. А так — пошли на повышение. И очень резко, я тебе скажу, даже по самым скромным прикидкам.

— Но почему? Не по-ни-ма-ю!

Я никак не мог врубиться в Гордееву логику. То есть результат-то я видел, вот он, налицо, а вот его источник — увольте, никак.

— Хуарес — Король хабароторговцев, но у него нет достойной свиты, чтобы его играть. Ну, разве что Любомир, — терпеливо пояснил Гордей. — Поэтому он очень самолюбив, хоть и не показывает виду. И всегда остро переживает свои проколы, будь уверен. Поверь, Хуарес никогда не признается, что не знает истинного значения этого загадочного, волшебного слова — ту-рух-тан!

Гордей мечтательно сощурился, как сытый кот на теплом подоконнике.

— Поэтому третий аргумент, слово, стало просто усилителем вкуса.

Он облизнулся и приятельски толкнул меня в бок:

— Слушай, Гош, а не пора ли нам уже чего-нибудь перекусить? Я бы сейчас, наверное, целого турухтана съел! Сырого, с перьями и костями, представляешь?

— Фигу тебе, — ответил я. — Турухтан мой. Разве можно есть сырой Волшебную Птицу Счастья? И не завтрашнего, а уже сегодняшнего дня?

— Сырой — ни за что! — кивнул Гордей. — Как ты думаешь, слабо нам ее как следует приготовить?

— Спросим об этом при случае Хуареса.

— Знаешь, Гоша, а мне почему-то хочется спеть. Все равно что.

— Я заметил. В последнее время в этом деле ты здорово прогрессируешь.

— Ты думаешь?

— Чтоб я сдох!

— Что же мы тогда сидим? Забираем все твои причиндалы и пошли.

И мы нагрузились моей аппаратурой, так и не распакованной со дня рокового юбилея у Бая, и вдвоем отправились вдвоем в «Лейку». А по дороге звякнули Комбату.

Потому что в отличие от любви и ее слагаемых, а я не большой знаток эротического гламура, лучшая мужская компания — это все-таки крепкий, драйвовый вечер на троих. И к чертям псевдособачьим слезливую романтику!

Комбат примчался в «Лейку» со скоростью курьерского поезда. И сразу оценил по достоинству нашу находку.

Что такое «универсальная защита», он и сам знал не понаслышке. Ведь именно Комбат в свое время вытащил из Зоны КМПЗ — Контейнер Многоцелевой Повышенной Защищенности. И, по-моему, сумел выручить за эту штукенцию очень жирные бабки. Хотя до сих пор и предпочитает отмалчиваться на этот счет.

Но, выслушав мой краткий и сбивчивый рассказ без лишних деталей, сталкер первым делом наехал на нас с Гордеем.

— Подлецы! И чего же вы тогда ушли, не попрощавшись? — притворно погрозил нам кулаком Комбат. Его глаза сейчас смеялись отдельно от остального лица, а это умеет не каждый.

— Не хотели беспокоить, — скромно ответил я.

— Кой черт беспокоить, — махнул тот своей здоровенной лапищей. — У меня к Гордею дело было на сто миллионов баков, между прочим. На «Янтаре» ведь растут отличные рыжики.

— Да ну?

— Точно так. Здоровенные такие, крепкие как боксерская груша, — настоящие грибы-мутанты. Знаешь, как они идут под водку? Я-то думал, мне Трофим баночку рыжих передаст как-нибудь при случае, через Гордея. А вы? Предатели, одно слово.

— Они что, тоже останавливают время? — лукаво предположил я.

— Есть немного, — ответил он. После чего не удержался и прыснул в кулак.

А потом крепко пожал мою руку, и я с изумлением почувствовал, что его пальцы — железные пальцы Комбата — тихо дрожат.

И сам сжал их еще крепче — ведь это просто нервный тик, у сталкеров такое бывает, я знаю.

— Кстати, а что за дурацкие мессаги ты мне шлешь в последнее время? — ехидно поинтересовался я. — Пишешь одно и то же и шлешь. В чем прикол, Комбат? Где фишка?

— Какие мессаги? — уточнил он, с сожалением отставляя в сторонку недопитый стаканчик вискаря.

Я стоически активизировал ПДА и сунул руку сталкеру под нос.

— Видишь «Входящие»? Вот твоя мессага. А вот — твоя же, только предыдущая. Найдешь десять различий?

Комбат внимательно изучил собственные письма на экранчике моего ПДА. Потом внимательно посмотрел на меня.

— Слушай, Гош, так ты ведь еще ничего не знаешь? Точно?

Я очень не люблю, когда разговор начинается с таких предисловий. Это верный признак того, что сейчас будет озвучена какая-нибудь Очень Большая Хрень. И она почему-то непременно должна касаться меня.

— Я ничего не знаю, Комбат, — замотал я головой. И знать не хочу, мысленно добавил вдогонку.

— Два дня назад Стерх сгинул. На сей раз уже не как бывший сталкер. А как темный сталкер, — уточнил Комбат. Особо нажав на слово «темный».

Тут я решил немного помолчать.

Бывают такие новости, которые нужно предварительно переварить. А потом выслушать еще раз пять подряд. А лучше — все десять. Для закрепления усвоенного материала!

— Что значит «сгинул»?

— У темных это значит — развоплотился. Говорили, в последние дни он был очень плох.

— Стерх? — на всякий случай уточнил я.

— Очень, очень плох, — участливым тоном повторил Комбат. — Особенно последние дни.

— А теперь? — упрямо гнул я.

— Теперь ему хорошо. Наверное.

Комбат возвел очи к потолку бара, а потом вдруг неожиданно врезал своей правой лапищей мне по плечу. Я даже охнуть не успел.