Макс Брукс - Мировая война Z

Возможно, из-за этого заокеанские кампании проходи ли чуть медленнее. Наши союзники вновь встали на ноги но у нас до сих пор осталась пара «белых» зон: горные цепи острова на линии снегов, дно океана и еще Исландия… Исландии будет нелегко. Если бы иваны позволили нам помочь в Сибири, но… иван есть иван. И у нас до сих пор регистрируют нападения прямо здесь, дома, каждую или почти каждую весну, обычно возле озер или на пляжах. Слав богу, количество случаев уменьшается, но это не значит, что люди могут забыть об осторожности. Мы все еще не выбрались из этой войны, и пока не смоем, не сотрем или, если надо, не выжжем их с лица Земли, каждый должен вносит свой вклад и делать свое дело. Хорошо бы именно такой урок вынесли люди из всей этой трагедии. Мы угодили в яму вместе, так что вносите вклад и делайте свое дело.

(Мы останавливаемся у старого дуба. Мой собеседник осматривает его сверху донизу, легонько постукивает тростью по стволу. Потом обращается к дереву):

— Молодец, хорошо справляешься.

Разговор прерывает медсестра, она пришла проверить, выпила ли Мария Жуганова витамины для беременных. Мария на четвертом месяце. Это будет ее восьмой ребенок.

— Я жалею только о том, что не смогла остаться в армии и освободить наши бывшие республики. Мы очистили Родину-Мать от восставшей из могил мерзости, настало время перенести военные действия за границы страны. Жаль, что меня там не было в тот день, когда Белоруссия официально вновь вошла в состав империи. Говорят, скоро очередь Украины, а потом… кто знает. Мне бы хотелось во всем этом участвовать, но у меня другой долг… (Осторожно поглаживает живот).

— Не знаю, сколько таких клиник по всей родине. Наверняка недостаточно. Нас так мало, молодых женщин, способных к деторождению, кто не стал жертвой наркотиков, СПИДа или восставшей мрази. Наш правитель сказал, что сейчас величайшее оружие русской женщины — это ее утроба. Если подобное означает, что я не буду знать отцов своих детей или…

(Она на миг опускает глаза).

— …или самих детей, то так тому и быть. Я служу родине, служу всем сердцем.

(Она ловит мой взгляд).

— Вы удивляетесь тому, как такое существование соотносится с нашим новым фундаменталистским строем? Никак. Все эти религиозные догмы — для масс. Дайте им опиум, и пусть успокоятся. Вряд ли кто-нибудь из руководства или даже церкви действительно верит в то, что проповедует. Только один человек, старый отец Рыжков верил, пока его не сослали подальше. Он больше ничего не мог предложить, в отличие от меня. Я рожу для родины еще хотя бы пару детей. Вот почему со мной так хорошо обращаются и не затыкают рот.

(Мария кидает взгляд на полупрозрачное зеркало за моей спиной).

— Что со мной сделают? Когда я перестану приносить пользу, мне будет больше лет, чем выпадает прожить средней женщине.

(Показывает зеркалу средний палец).

— Они хотят, чтобы вы все это услышали. Вот почему вас пустили в нашу страну, позволили записывать интервью, задавать вопросы. Вас ведь тоже используют, понимаете? Ваша задача — рассказать вашему миру о нашем, показать, что случится со всяким, кто вздумаете нами шутки шутить. Война вернула нас к истокам, напомнила, что значит быть русским. Мы снова сильные, нас снова боятся, а для русских это значит только одно: мы снова в безопасности! В первый раз почти за сто лет мы можем согреться в оградительном кулаке Цезаря, и я уверена: вы знаете, как по-русски будет «Цезарь».

Бар почти опустел. Большая часть клиентов отправлена домой своим ходом или унесена полицией. Последние ночные служащие убирают сломанные стулья и разбитые стаканы, вытирают лужи крови с пола. В уголке какой-то южноамериканец очень душевно и очень пьяно напевает «Асимбонагу» Джонни Клега в интерпретации военного времени. Т. Шон Коллинз рассеянно мурлычет себе под нос пару куплетов, потом опрокидывает стопку рома и делает официанту знак принести еще.

— Я помешан на убийстве, лучше сказать не могу. Вы, наверное, думаете, что теоретически все не так. Они ведь уже мертвые, значит, я на самом деле не убиваю. Чушь собачья: это убийство, и это адреналин. Конечно, я могу по-всякому обзывать довоенных наемников, ветеранов Вьетнама и Ангелов Ада, но сейчас немногим отличаюсь от них, от победителей джунглей, которые так и не вернулись домой, даже будучи дома, или от хреновых бойцов Второй мировой, которые отдавали свои «мустанги» за наркоту. Ты живешь в таком напряжении, что все остальное кажется смертью.

Я пытался вписаться, остепениться, завести друзей, найти работу и сделать что-то для восстановления Америки, но не мог думать ни о чем, кроме убийства. Я начал изучать шеи людей, их головы. Думал: «Гм, у этого парня наверняка крупная лобная кость, надо стрелять в глаз». Или: «Хороший удар по затылку мигом уложит эту цыпу». Я видел выступление нового президента, Отморозка — Иисусе, кто я, черт возьми, сам такой, чтобы называть отморозками других? — и перебрал в уме не меньше пятидесяти способов его прикончить.

Вот тогда пришлось завязать, не только ради себя, но и ради окружающих. Я знал, что однажды переступлю черту, напьюсь, ввяжусь в драку и потеряю контроль. Знал: если начну, то не смогу остановиться, поэтому сказал всем «пока» и присоединился к имписи. Название, кстати, как у южноафриканских войск специального назначения… «Имписи» на языке зулусов означает «гиена», зверь, избавляющий от трупов.

Это частное подразделение, никаких правил, никакой бюрократии, поэтому я и предпочел их регулярным многонациональным войскам. Мы сами выбираем себе часы работы и оружие.

(Кивает на нечто, похожее на заостренное стальное весло, лежащее рядом).

— Поувенуа — достался от маорийского брата, который играл за «Олл Блэкс» до войны. Сукины дети эти маори. Тот бой у Холма Одного Дерева, пять сотен маори против половины мертвяков Окленда. Поувенуа тяжела в обращении, даже если она из стали, а не из дерева. Но это еще одна прерогатива солдата удачи. Кто сейчас получает адреналин, нажимая на спуск? Нет, должно быть трудно, опасно, и чем больше упырей, тем лучше. Конечно, рано или поздно они закончатся. И тогда…

(На «Имфинго» звучит колокол, сигнал отплытия).

— Пора в путь.

(Т. Шон делает знак официанту, потом кладет несколько серебряных рандов на стол).

— Я до сих пор надеюсь. Это может показаться безумием, но наперед никогда не знаешь. Вот почему я откладываю большую часть заработков, а не отдаю их принимающей стране и не выкидываю Бог знает на что. Наверное, когда-нибудь я наконец-то завяжу. Канадский брат, Маки Макдональд, сразу после зачистки Баффиновой Земли решил, что с него хватит. Говорят, он сейчас в Греции, в монастыре вроде бы. Все может случиться. Вдруг впереди меня еще ждет настоящая жизнь. Эй, мечтать же не вредно? Конечно, если этого не произойдет, если однажды Зак исчезнет, а пристрастие к убийству останется…

(Он встает, вешает на плечо оружие).

— Тогда последний череп, который я проломлю, возможно, будет моим собственным.

Джессика Хендрикс сгружает последний на сегодня «улов» на салазки. Пятнадцать тел и гора конечностей.

— Я стараюсь не злиться, не сетовать на несправедливость. Я хотела бы понять. Однажды я встретила бывшего иранского пилота, который путешествовал по Канаде, присматривая местечко, где можно осесть. По его словам, из всех людей, которых он знал, только американцы никак не могут смириться с тем, что с хорошими людьми случается плохое. Возможно, он прав. На прошлой неделе я слушала радио и попала на (имя вырезано по соображениям охраны авторских прав). Обычный его эфир — грубые шутки, оскорбления, подростковая сексуальность. Помню, я думала: «Этот человек выжил, а мои родители — нет». Нет, не хочу злиться.

Мы с миссис Миллер стоим, глядя на играющих детей.

— Можете винить политиков, бизнесменов, генералов, машину, но если действительно ищете, кого обвинить, обвиняйте меня. Я — американская система, я машина. Это цена демократии. Мы все отвечаем за совершенные преступления. Я понимаю, отчего Китаю понадобилось столько времени, чтобы принять это, и отчего русские просто послали всех на и вернулись к своей системе, как она у них там сейчас называется. Хорошо, когда можешь сказать: «Эй, не смотри на меня, я не виноват». Нет уж, виноват. Это моя вина, вина моего поколения. (Она глядит на детей).

— Интересно, что скажут о нас поколения будущие. Наши бабушки и дедушки пережили Депрессию, Вторую мировую войну и вернулись домой, чтобы создать величайший средний класс в человеческой истории. Господь знает: они были далеки от идеала, но очень близко подошли к исполнению американской мечты. Потом пришло поколение наших отцов и все испортило. Бэби-бумеры, «поколение Я». А потом мы. Да, мы остановили зомби, но мы же их и породили. Но все-таки мы разгребли то, что навалили. Возможно, это лучшая эпитафия, на которую стоит надеяться. «Поколение Z: они разгребли то, что навалили».