Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ) - Беренцев Альберт

— Дети ни при чем, просто такая выдалась осень. И вспомни, мы ведь только что поели рябиновых ягод...

— Отдай мне собаку, блядь, я сам ее зарежу, а ты можешь отвернуться, если тебе страшно смотреть, — изо рта у мичмана свисали застывшие водопады бурых слюней, он сам сейчас был похож на голодную загнанную псину.

— Послушай, мичман, ты же офицер, ты ходил в море. Ты знаешь историю о сержанте Зиганшине? Он дрейфовал без воды и пищи в открытом море пятьдесят дней. Он съел собственный ремень и сапоги, но он не жрал собак и гнилых ежей.

— Само собой, ведь в океане нет собак и ежей, кроме морских ежей, конечно же, — разозлился мичман, — А что касается моря...

Мичман вдруг разрыдался. По впалым и покрытым слоем блевотины щекам побежали слезы. Лицо мичмана теперь напоминало географическую карту, засохшая рвота была материком, а оставленные слезами промоины — руслами речек.

Мичман хрюкал и подавлял новые рвотные позывы. Он надоел Хрулееву смертельно, все силы Хрулеева сейчас уходили на то, чтобы просто терпеть присутствие мичмана.

— Какое нахуй море? Я его даже ни разу в жизни не видел, я психолог из военно-морского института, блядь, — неожиданно признался мичман, проглотив собственные рыдания, перемешанные с подступавшей к горлу рвотой.

Тотошка вдруг приняла боевую стойку, она оскалилась на рябиновые кусты за спиной Хрулеева и зарычала. Хрулеев, испугавшись, быстро обернулся, но увидел лишь старую узловатую рябину.

Поросшая мхом земля под кустом была усыпана сухими листьями. Ягод на рябиновом кусте естественно не было, Хрулеев и мичман, давясь от горечи, сожрали их еще десять минут назад. Ветер шевелил покрытые наростами кривые ветви куста, они хаотично двигались как дрожащие руки старика-алкоголика, позади рябинового куста уходил вдаль сосновый бор, и больше ничего.

— Тото, фу! Лежать.

Хрулеев вновь повернулся к рыдавшему мичману. Нужно было успокоить ни разу не бывшего в море моряка, но Хрулеев не знал как помочь ему.

— Расскажи мне какую-нибудь морскую байку. Уверен, что ты много их знаешь, даже если ни разу не ходил в море, — предложил Хрулеев.

Мичман не ответил. Вместо этого он извлек из кармана наградной кортик и вынул его из ножен. Мичман стал примеривать кортик к собственному горлу.

Хрулеев понял, что дела совсем плохи. Наверное, нужно было добежать до мичмана и отобрать у него кортик, но Хрулеев стоял в десятке шагов от самоубийцы, пока он будет бежать, мичман вполне может уже вскрыть себе сонную артерию.

— Успокойся. Просто расскажи мне что-нибудь, что угодно, — повторил Хрулеев.

Тотошка снова злобно зарычала в сторону рябинового куста за спиной Хрулеева, но, обернувшись, Хрулеев вновь не увидел ничего интересного.

— Тото, заткнись, фу!

К облегчению Хрулеева, мичман наконец убрал кортик от собственного горла. В носу мичмана хлюпала рвота, голос у него стал глухим, как будто он говорил, опустив голову в металлический банный таз:

— Ладно, хорошо. Сейчас. Ну вот например. История про любовь.

— Очень хорошо, давай про любовь. Рассказывай.

— Был у нас в институте политрук, капитан третьего ранга. Раньше, до назначения к нам в институт, он ходил на торпедном катере и при этом очень любил закладывать за воротник. Никто точно не знает, что произошло на катере, но однажды во время учений одна из торпед взорвалась прямо на судне. Может быть, дело было в технической неисправности, может быть в сильном шторме, который бушевал тогда на море, а возможно, торпеда была просто просроченной. Сам капитан утверждал, что его катер подорвали специально обученные американские дельфины-диверсанты, но вероятнее всего капитан в день учений просто был как обычно пьян, он наверняка нажал не ту кнопку или зарядил торпеду не той стороной, я во всем этом не разбираюсь, короче похуй. Суть в том, что капитану оторвало взрывом член и яйца, полностью, подчистую. Военная прокуратура так и не смогла доказать, что капитан был пьян и сам подорвался на собственной торпеде, так что его просто списали на берег и перевели к нам в институт политруком. Вот.

Это была странная история, но Хрулеев сделал вид, что ему очень интересно:

— Занятно. Но я не совсем понял. Ты же говорил, что история будет про любовь.

— Так она и есть про любовь, бля. Ты тупой что ли? Суть в том, что жена капитана даже после торпедного инцидента и списания капитана на берег оставалась совершенно довольна мужем. Она не пыталась с ним развестись, а в институте ходили упорные слухи о том, что капитан путем смелых экспериментов обнаружил совершенно новые способы удовлетворять жену в постели. Через два года у капитана родился сын. Тех курсантов, кто осмеливался обсуждать личную жизнь политрука или высказывал сомнения в отцовстве капитана, наш герой лично выслеживал и добивался их изгнания из института под различными предлогами. Именно поэтому это история про любовь, я тогда осознал, на примере капитана, что человеческая любовь это именно психологическое понятие, а не физиологическое, что любовь мужчины к женщине возможна даже когда тебе оторвало причиндалы торпедой. Я даже начал писать диссертацию на эту тему, в ней я обоснованно доказал что...

Мичман не сумел закончить фразу, Тотошка снова вскочила на ноги и зарычала, брызжа слюной и не реагируя больше на окрики хозяина.

Хрулеев резко обернулся, на этот раз его взгляд встретился с глазами другого человека.

Возле рябинового куста стоял мальчик. На вид ему было не больше двенадцати.

Волосы мальчика были давно не стрижены и грязны, они отросли до самых плеч, в волосах были заметны спутанные колтуны, сосновая хвоя и жирные клещи, видимо присосавшиеся к голове еще летом. Под глазом у мальчика Хрулеев заметил уродливый багровый кровоподтек. На коричневой футболке ребенка с изображением Микки Мауса расползлось кровавое пятно. Брюки были продраны на коленках, мальчик был бос, и его левая нога вся почернела. Но синие глаза мальчика смотрели на Хрулеева с живым интересом.

В руках мальчик держал железную арматурину.

— Привет, — зачем-то сказал Хрулеев.

Мичман вдруг часто задышал, а Тотошка, попятившись от мальчика, зарычала еще пуще.

Мальчик молчал.

— Убей его, хули ты ждешь... — простонал мичман. Его голос дрожал и трещал, как линия электропередач на ветру.

Хрулеев схватился за ремешок висевшей за плечом двустволки, но секунду спустя вдруг передумал и опустил руку.

Рябиновый куст зашуршал, обсыпав заросшую мхом землю ворохом желтых листьев.

Из-за куста вылезла девочка и встала рядом с мальчиком.

Девочка была еще младше, пожалуй, ей лет семь. Она была на голову ниже мальчика, волосы девочки были в еще более ужасном состоянии, чем у ее товарища. Голова девочки напоминала птичье гнездо, волосы лезли ей в глаза, но девочку это видимо совсем не волновало. Ее платьице было изорвано, сквозь рванину просвечивала побуревшая от грязи кожа. Руки девочки с длинными желтыми и ломаными ногтями сжимали два куска колотого кирпича.

— Стреляй, мать твою... — зашипел мичман. Хрулеев видел, что мичман весь дрожит, его руки беспорядочно двигались, как у новорожденного младенца, хотя правая рука все еще сжимала наградной кортик.

Мичман попытался встать, но очередной желудочный спазм помешал ему подняться на ноги, по воздуху вдруг распространилось омерзительное зловоние, штаны мичмана намокли, и в них что-то захлюпало. Мичман снова привалился к сосне и все смотрел то на Хрулеева, то на детей, бормоча при этом нечто нечленораздельное.

Из-за рябинового куста вылезли еще двое детей, у одного в руках был остро заточенный железный кол, девочка лет четырнадцати держала топор.

Тотошка заливалась лаем, захлебываясь собственной злобой.

Хрулеев понимал, что если собака бросится на детей, ее сразу убьют.

— Тото, фу! Лежать!

— Мы сейчас уйдем, ладно? — спросил Хрулеев детей.

Дети молчали.

Со стороны оврага отделявшего сосняк от луга тем временем появились еще четверо детей.