Джон Бойд - Повесы небес

С точки зрения психиатров космонавты обладают особым обаянием. Украшенные «орлами» ребята из Космического Флота, щеголяющие типичными словечками вроде «прием», "вас понял" и тому подобными, выглядят истинно Американскими Парнями, которые любят девушек и предпочитают игру в кегли чтению книг. При этом совсем неважно откуда они родом, пусть даже будут черны и курчавы, все равно, они — истинно Американские Парни.

Расстройства психики у космонавтов так же редки, как розы на Марсе; по крайней мере, так я думал до прибытия в Мэндэн.[1] И продолжал думать так же до тех пор, пока мне на попечение не отдали младшего лейтенанта Джона Адамса, совершившего непредусмотренную планом полетов посадку на Мэндэнском космодроме. Он был так же нормален, как орхидея, распустившаяся на Юпитере.

Будучи психиатром школы Платона,[2] я никогда бы добровольно не согласился работать в Мэндэнском космическом училище. Последователи этой школы считают себя ваятелями душ и убеждены, что душевное здоровье присуще человеку с рождения. Нашими основными инструментами служат риторика, интуиция, душевность и, прежде всего, беседы, так как мудрые вопросы — это лучшее орудие психотерапии. А мрамор для ваяния душ добывается в сумасшедших закромах Земли.

И вот, несмотря на то, что в нескольких кварталах от учебного заведения, которое я окончил, находился один из таких закромов (Беллевьюская больница), бюрократы от медицины назначили меня интерном[3] в Северо-Дакотский космический комплекс — "расширять технический кругозор".

Я прибыл в Мэндэн к концу сентября, за неделю до начала занятий, в период коллизии, именуемой осенью, когда холодные ветры уносят лето с Северных Равнин. Я доложил о своем прибытии начальнику служебного персонала лазарета Харкнессу — командующему врачами Соединенного космического флота. Доктор Харкнесс или командующий — он предпочитал, чтобы к нему обращались именно так — был нейрохирургом — придуманное специалистами этого профиля пышное название слесаря по мозгам, орудующего лазерными сверлами и пилами.

Харкнесс не делал никаких попыток скрыть враждебность к интернам вообще и к психиатрам в частности. Он вменил мне в обязанность проводить собеседования с прибывающими из отпусков курсантами, которых прогнали через тест Роршаха[4] еще на отборочных комиссиях. Это была примитивная, но утомительная работа, сравнимая разве что лишь с работой шахтера в соляных копях. С ней мог бы управиться любой приличный психолог, но она отвечала политике Харкнесса — заставить интернов как следует попотеть.

За первые три недели я побеседовал более чем с двумястами курсантами, окончившими первый курс, и нашел только одного, чье поведение казалось подозрительным — шанхайца, дергавшего себя за мочку уха. Эта привычка наводила на мысль о навязчивом неврозе, который может быть опасен в Большом Космосе — такие парни могут начать считать звезды, вместо того, чтобы следить за управлением. Я предложил этого шанхайского «уходерга» вниманию Харкнесса, чтобы продемонстрировать мое прилежание к службе. Харкнесс, осмотрев мочку уха юноши, нашел прыщик, который раздражал парня, и задал мне головомойку.

— Доктор, единственное, чего вы не должны делать в Мэндэне — притягивать факты за уши для создания теории.

Фактически, насмешка Харкнесса сделала меня центром внимания в Мэндэне вплоть до конца декабря — до посадки Адамса. Можете обозвать меня мазохистом, но любой всплеск эмоций, нарушавший однообразие этого психиатрического пустыря, приветствовался с энтузиазмом. Я смаковал этот враждебный акт словно лист бетеля.

Все началось в пять сорок утра в среду, 28 декабря. Я дежурил в лазарете, когда позвонил Харкнесс. — Доктор, вы единственный психиатр на борту?

— Так точно, сэр, — ответил я, — и буду единственным в течение праздников.

— Тогда для вас есть работенка… На орбите объявился космический разведчик — младший лейтенант Джон Адамс. Для посадки ему отведена северо-западная платформа на восемь десять вечера. Он требует, чтобы отчет у него приняли немедленно, прямо в дезинфекционной камере под посадочной платформой, и это уже кое о чем говорит. Он — один на двухместном разведывательном корабле, и это говорит еще о большем, потому что он стартовал в январе прошлого года вместе с назначенным ему в напарники младшим лейтенантом Кевином О'Хара. Адамс вернулся не только один, но вернулся на год раньше срока. Вы, доктор, эксперт по вопросам и ответам и жаждете разнообразия. Вот вам шанс. Покопайтесь в личных делах Адамса и О'Хары, номер зонда 2813. Имейте в виду, доктор, все указывает на манию преследования.

— Да. Есть, сэр.

— И еще вот что, доктор: либо он прервал выполнение задания, либо вышел из негалилеевой системы.[5] В любом случае он нарушил Устав Флота.

— Есть, сэр, — я повесил трубку, несколько сбитый с толку. Вообще, приготовления к принятию отчета у командира

вернувшегося зонда занимают три дня. Я узнал об этом в отделе срочной стыковки, так как за время моей службы отчеты еще ни разу не принимались. Обычно, на эту работу назначали старшего психиатра, и я был скорее польщен, чем взволнован. Высмеивая меня как "эксперта по вопросам и ответам", Харкнесс подсознательно признавал, что принятие отчета у Адамса является задачей не по зубам лоботомистов,[6] а Харкнесс подвергнул бы трепанации даже человека с головной болью.

Я сбежал вниз, в зал с сейфами для личных дел, охраняемый курсантом, и взял карты психологических профилей Джона Адамса и Кевина О'Хары из класса 27-го года, выпускного класса прошлого года. Выходя, я немного задержался, чтобы спросить часового, что такое негалилеева система.

Курсант встрепенулся и ответил, устремив взгляд куда-то вперед.

— Это — инерциальная система отсчета, сэр, движущаяся с постоянным ускорением, сэр, и превосходящая в своем экстремуме скорость света.

— Вольно, моряк, — сказал я, — а что все это означает на понятном языке?

— Это понятный язык, сэр. Математически, это выглядит так, сэр: если квадратный корень из единицы минус V в квадрате, С в квадрате…

— Ладно, ладно, — прервал я его. — Но если скорость света является постоянной, то как же ее превзойти?

— Не превзойти, сэр. Согласно новой специальной теории, сэр, скорость света является постоянной относительно любой инерциальной системы — с точки зрения наблюдателя, сэр — даже когда система сводится к одномерному пространству Минковского,[7] сэр.