Хью Хауи - Бункер. Иллюзия

Очистка!

Холстон опустил руку и сорвал с груди чистящую салфетку. Очистка! Теперь он с ошеломляющей внезапностью понял почему!

Холстон посмотрел туда, где, как он всегда предполагал, должна находиться высокая круглая стена верхнего этажа бункера, но, разумеется, эта стена находилась под землей. Он увидел перед собой лишь бетонный холмик, неуклюжую башенку высотой не более двух с половиной или трех метров. По ее боку тянулась металлическая лесенка, верхушка ощетинилась антеннами. На обращенной к Холстону стороне — и на всех прочих, как он увидел, приблизившись, — располагались широкие выпуклые линзы мощных камер.

Холстон протянул руку с салфеткой и подошел к первой. Он представил, как смотрится из кафе — медленно приближается, становясь нереально большим. Три года назад он сам видел, как это делала жена. Он вспомнил, как она махала рукой. Тогда он предположил, что так она удерживает равновесие, но, возможно, она ему что-то сообщала? И была ли у нее на лице такая же глупая улыбка, как сейчас у него? Он не мог разглядеть этого за зеркальным щитком ее шлема. Колотилось ли ее сердце от безрассудной надежды, пока она смачивала, терла, отчищала, накладывала защитную пленку? Холстон знал, что в кафе будет пусто — внутри не осталось никого, кто любил бы его настолько, чтобы смотреть, но все равно помахал в камеру. Его наполнял отнюдь не тот чистый гнев, с которым, как он предполагал раньше, многие занимались очисткой. И не осознание того, что все, живущие в бункере, на самом деле приговорены, а якобы приговоренные — обретают свободу. И не ощущение, что его предали, заставляло водить салфеткой, совершая небольшие круговые движения. Это была жалость. Просто жалость и нескрываемая радость.

Мир расплылся — это у Холстона выступили слезы. Эллисон говорила правду: вид изнутри был обманом. Холмы оказались теми же, он узнал их сразу — сколько лет он прожил, рассматривая их, — но цвета были совершенно другими. Экраны внутри бункера и обнаруженные женой программы каким-то образом заставляли яркую зелень выглядеть серой. И непонятно, как удавалось убрать все признаки жизни. Этой поразительной жизни!

Холстон очищал линзы камер от грязи и гадал: а вдруг медленно нарастающая расплывчатость картинки на экране тоже ненастоящая? Грязь на линзах, несомненно, имелась. Он видел ее. Но вдруг это была обычная грязь, а не токсичный налет, оседающий из воздуха? Может быть, обнаруженная Эллисон программа изменяет видимое? Голова Холстона кружилась от такого количества новых фактов и идей. Он сейчас походил на взрослого ребенка в огромном мире, — нужно было сразу понять столько всего, что даже в голове зашумело.

Расплывчатость настоящая, решил он, счищая последние следы грязи со второй линзы. Это просто наложение — фальшивые серые и коричневые цвета, которые должна использовать программа, чтобы скрыть зеленые поля и это синее небо с пушистыми облаками. От людей прятали настолько чудесный мир, что Холстону пришлось сосредоточиться, чтобы не бросить работу и не застыть с открытым ртом.

Он очищал вторую из четырех камер и думал о фальшивых стенах под ним и о программах, изменяющих снятое. Он гадал, сколько человек в бункере об этом знают. Или никто? Какая нужна фанатичная преданность, чтобы поддерживать такую гнетущую иллюзию? Или же это стало секретом еще до последнего восстания? Никому не известная ложь, живущая уже несколько поколений, — набор программ, о которых не знают люди, программ, продолжающих работать в компьютерах бункера? Потому что если кто-то о них осведомлен, если эти люди могут вывести на экраны какую угодно картинку, то почему бы не показать что-нибудь приятное?

Восстания! Возможно, все это было задумано для того, чтобы они не вспыхивали снова и снова. Холстон наложил защитную пленку на вторую линзу и задумался — а вдруг эта мерзкая ложь о неприятном мире снаружи была неудавшейся попыткой отбить у людей желание выйти? Не мог ли кто-нибудь решить, что правда хуже, чем утрата власти и контроля? Или причина еще более глубокая и зловещая? Страх перед незапуганными, свободными, рожденными без ограничений детьми? Вариантов было много, и все казались ужасными.

А как же Эллисон? Где она? Холстон обогнул угол бетонной башенки, направляясь к третьей камере, и увидел знакомые, но теперь выглядевшие странно небоскребы далекого города. Зданий там оказалось больше, чем он привык видеть. Некоторые выросли по сторонам, а одно доселе невиданное строение высилось на переднем плане. Другие — те, которые он знал наизусть, — оказались совершенно целыми и сверкающими, а вовсе не покореженными и искрошившимися. Холстон смотрел на вершины зеленых холмов и представлял, что в любую минуту увидит там Эллисон. Нет, это было глупо и нелепо. Откуда она могла узнать, что его изгонят именно сегодня? Вспомнила о годовщине? Даже пропустив две предыдущие? Холстон выругал себя за прежнюю трусость, за напрасно потраченные годы. Ему надо было пойти к ней.

Ему вдруг захотелось поступить именно так: сорвать шлем и мешковатый комбинезон, взбежать на холм в одном только исподнем из углеродного волокна, вдыхая полной грудью свежий воздух и хохоча, направляясь на поиски жены, дожидающейся его в каком-нибудь огромном, непостижимом городе, полном людей и детских криков.

Нет, надо было соблюсти приличия, сохранить иллюзию. Он не знал точно для чего, но так поступила его жена и так делали все чистильщики до него. Холстон теперь стал членом этого клуба, членом группы вышедших. Следовало подчиниться давлению истории, прецеденту. Он завершит представление ради тех, к которым только что присоединился. Он все еще не был уверен, почему это делает, и знал лишь, что так поступали все его предшественники. Что за секрет их связывал! Он казался сильнейшим наркотиком. Холстон знал только одно: надо сделать то, что ему сказали, придерживаться нумерации на карманах, очищать все линзы; между тем, совершая эти действия, он размышлял над потрясающими возможностями внешнего мира. Настолько большого, что жизни не хватит, чтобы увидеть его полностью, выдышать весь воздух, выпить всю воду, съесть всю еду.

Холстон предавался мечтаниям, пока старательно очищал третий комплект линз, протирал их, наносил пленку. Затем он перешел к последней камере. Он слышал свой пульс — сердце колотилось, стиснутое в груди комбинезоном. «Скоро, уже скоро», — мысленно твердил он. Пустив в ход вторую салфетку, он удалил остатки грязи с четвертой линзы. Протер, наложил защитную пленку в последний раз, затем рассовал все обратно по нумерованным карманам, не желая осквернять мусором плодородную землю под ногами. Закончив, Холстон шагнул назад, в последний раз взглянул туда, где никто не наблюдал за ним из кафе и зала, и отвернулся от тех, кто отвернулся от Эллисон и всех остальных до нее. Была одна причина, почему никто не возвращался за оставшимися внутри, равно как и причина, почему все проделывали процедуру очистки, даже если прежде отказывались. Он освободился, теперь ему предстояло присоединиться к остальным, и он зашагал к темной полоске, тянущейся к вершине холма, следуя по стопам жены и на ходу отмечая, что некий знакомый валун, уже давно спавший на склоне, больше там не лежит. Холстон решил, что и это было лишь очередной пиксельной ложью.