Мери Каммингс - Серебряное небо

Разумеется, к Лесли все это не относилось — никто из парней и пальцем не смел к ней прикоснуться. Она была «принцессой» Джерико — полновластного правителя этого маленького сообщества, чье слово было законом, а приказ — почти Святым Писанием.

Как-то Смайти дал пинка подвернувшейся ему под ноги Але — собака взвизгнула, Лесли в ответ врезала ему так, что парень отлетел к стене. Злобно выпрямился, казалось, даже выше стал — она приняла боевую стойку: пусть только посмеет ее ударить! Но хватило короткого окрика Джерико, чтобы Смайти сник, будто из него выпустили воздух; смерил ее злым взглядом… и вдруг рассмеялся: «Здорово ты меня огрела!»

Теперь, изрядно повзрослев и набравшись цинизма, Лесли понимала, что Джерико был из породы мечтателей, фантазеров — из тех мечтателей, которые не только сами верят в свою мечту, но и заставляют поверить в нее других, какой бы она ни была несбыточной. Но тогда…

Долгими зимними вечерами банда собиралась на кухне, вокруг овального, когда-то полированного, а теперь ободранного стола, посреди которого стояла масляная лампа. Передавали друг другу, одну на всех, самокрутку марихуаны и рассказывали истории — порой забавные, порой страшные, порой откровенно похабные. Но все замолкали, когда начинал говорить Джерико.

Он истории рассказывал редко, чаще говорил о своей мечте — что когда-нибудь он станет королем. Да, именно королем, как Конан из прочитанной им несколько лет назад книжки. Под его началом будут сотни, даже тысячи людей, он будет править ими справедливо, но твердо. У него будет своя армия и свой двор — и те, кто с ним сейчас, получат при этом дворе самые высокие должности. Смайти, например, будет главнокомандующим, Пит — министром финансов. Ну а Лесли — она, понятное дело, будет его королевой…

Теперь ей было смешно вспоминать всю эту чушь, но тогда — таков уж был дар убеждения Джерико — она искренне верила, что когда-нибудь его мечты непременно сбудутся. Вместе со всеми до хрипоты спорила, кому какое место лучше всего подходит, и порой представляла себе, как в красивом длинном платье сидит рядом с ним на троне.

Что поделать — в то время ей только-только исполнилось семнадцать лет, и она еще не растеряла веру в чудеса и в прекрасных принцев…

Теперь, спустя много лет, Лесли понимала, что ее надежды на счастливую жизнь с Джерико в Форт-Бенсоне были столь же утопическими, как его мечты о собственном королевстве. Прирожденный авантюрист, он был не рожден для мирной оседлой жизни, да еще зажатой в рамки армейской дисциплины. Едва ли он согласился бы остаться с ней на базе — и даже если бы согласился, то через месяц-другой все равно бы не выдержал и ушел.

Но тогда, чем ближе дело шло к весне, тем чаще она, оглядывая грязную, провонявшую дымом и марихуаной кухню, думала — скорей бы уже снег сошел и можно было пуститься в путь!

На ранчо ей к тому времени все осточертело настолько, что даже охота не радовала. Тем более что на охоту Лесли в последнее время чаще ходила одна — Джерико со Смайти, просиживая долгие часы над картой, обсуждали предстоящий рейд: маршрут, список товаров, стоянки. В разговоре мелькали неизвестные ей места, имена — для нее же главным было одно: меньше чем через месяц после выхода с ранчо они уже будут в Форт-Бенсоне.

Все ее мечты рухнули апрельским днем, когда она внезапно почувствовала себя плохо. Перед глазами зарябили черные точки, ноги подкосились — очнулась она на полу. Синтия трясла ее за плечи, смотрела тревожно; едва Лесли сфокусировала взгляд, спросила:

— Ты что же — не пила отвар?

— К… какой отвар? — с трудом ворочая языком, спросила Лесли.

— От беременности! Который Элис делает!

— Она у меня ни разу отвара не просила, — отозвалась стоявшая у плиты Элис.

— А тебе самой что — трудно было ей сказать, объяснить?!

В голосе блондинки проскользнуло плохо скрытое злорадство:

— А чего мне было навязываться? Я думала, у «принцессы» свои средства есть, не чета нашим.

Нельзя сказать, что Джерико обрадовался известию о ее беременности. Нет, он не сердился — скорее был растерян. Первые дни, когда думал, что Лесли не видит, поглядывал на нее напряженно и пристально — так, словно не знал, как себя с ней теперь вести.

Но одно он сказал сразу: в таком состоянии она идти никуда не сможет.

Беременность и впрямь проходила на редкость тяжело. То и дело накатывали приступы дурноты; есть Лесли почти не могла — запах еды вызывал рвоту. Ни на какие эмоции не хватало сил; даже то, что в этом году она не попадет в Форт-Бенсон, даже уход Джерико — все меркло перед выворачивающей душу тошнотой и воспринималось словно сквозь сон.

Маме она написала письмо: что у нее все в порядке и что на будущий год они обязательно увидятся; про ребенка писать не стала. Отдала Джерико — он обещал передать.

Дурнота закончилась так же внезапно, как и началась. В один прекрасный день, недели через три после ухода Джерико, Лесли проснулась, чувствуя себя совершенно здоровой; спустилась на кухню — запах кукурузной каши вместо тошноты вызвал приступ зверского голода. Она чуть не спросила, куда все делись, лишь потом сообразила, что большая часть банды ушла и на ранчо остались только девушки да двое ребят, которым выпал жребий охранять дом — Пит и Брэди, долговязый веснушчатый парнишка, самый младший в банде.

Она снова стала ходить на охоту, приносила из леса целебные травы и брусничный лист, чтобы заваривать вместо чая — было ясно, что и эту зиму придется провести на ранчо, и хотелось сделать жизнь хоть немного комфортнее.

О том, что в ноябре ей предстоит рожать, Лесли старалась не думать, уж очень страшно становилось. Утешала себя мыслью, что к тому времени Джерико уже вернется — конечно, он не врач, но если он будет рядом, будет легче.

Но сначала, неожиданно для всех, родила Ала.

Когда однажды утром собака отказалась вылезать из-под кровати, Лесли испугалась — не заболела ли?! Нагнулась, заглянула — Ала лежала на меховой куртке Джерико, а рядом с ней — три крошечных белолапых щенка.

У остальных обитателей ранчо это событие вызвало куда меньше радости, чем у нее.

— Одного оставим, остальных надо утопить, — безапелляционно отрезал Пит.

— Да нет, ты что! — вмешалась Кара. — Это же мясо! Мы во Фриско их ели — собачатина куда вкуснее крысы!

Лесли уже колотило от злости. Достав десантный нож, она положила его перед собой.

— Щенки мои, и их никто тронет! — взглянула на Пита. — Посмей только руку к ним протянуть, я тебе этим самым ножом уши отрежу! И всех остальных это, кстати, тоже касается.